Еще один круг на карусели - Тициано Терцани

— Кокосового масла нет, — сказал кто-то, — есть лавандовое.

— Сойдет и лавандовое.

Я услышал, как Орбито возится с бутылкой, потом почувствовал, как в мои ноздри вводят какие-то маленькие ватные тампоны. Сильно пахло лавандой, было больно, я затряс головой, но Орбито, одной рукой удерживая мою голову, другой повторил операцию еще раз пять, все глубже засовывая пальцы мне в ноздри. Казалось, он хочет добраться до мозга. Почувствовал ли он, что я соврал ему? Что я один из этих, «заряженных негативом»? Потом Орбито быстро помассировал мне лоб и велел резко выдохнуть через нос. Из ноздрей у меня потекло, внук-ассистент вытер мне лицо. Глаза мои отчаянно слезились.

— Следующий.

В коридоре старая немецкая дама из Намибии, которую в 1982 году Орбито спас от рака легких, пожала мне руку и поздравила с исцелением. Что ж, с исцелением, так с исцелением, ей виднее…

Я представил себе, как она потом будет рассказывать об итальянце по имени Анам, которого Орбито за каких-то две минуты вылечил от застарелого синусита.

Операции продолжались, но я пошел прогуляться с Дитером. Он чувствовал себя хорошо, а я, честно говоря, не очень. Вся эта возня у меня в носу травмировала слизистую еще больше, и теперь я чихал не переставая.

— Потерпи, назавтра все пройдет, вот увидишь, — пообещал «пирамидолог».

Вечером, сидя в своей комнатке пилигрима, отделенной от соседней только фанерной перегородкой, я думал над тем, что произошло. Упустил ли я свой шанс попросить Орбито вылечить меня от моей болезни? Нет. Если, как говорил падре Булатао, целитель убирает все то негативное, что человек носит в себе, а не конкретную болезнь, тогда я ничего не потерял: можно считать, что Орбито меня «прооперировал».

Однако обольщаться было бессмысленно. Ну не рожден я для того, чтобы меня чудесным образом исцелили. По крайней мере, это я уже понял, так что вполне можно было спокойно уезжать.

Если я действительно считаю, как падре Булатао, что человеческое сознание способно творить чудеса и всякий в пределах, отпущенных природой, способен включить собственный механизм самоизлечения, то мне следует больше внимания уделить своему сознанию, чтобы подтолкнуть его к этому шагу. Тогда для чего мне внешние стимулы? Тем более все эти театральные штучки с фальшивой кровью и куриными потрохами. Так в чем же тут секрет?

И на этот раз, как и пятнадцать лет назад, я так в этом и не разобрался, зато понял другое: что бы это ни было, не следует его разоблачать. Такие «трюки» создают иллюзию, завораживают людей и приносят большую пользу.

Конечно, скажут мне, от них наибольшая польза самим магам — чтобы продолжать дурачить людей.

А что же плохого в том, если в обмен на нехитрое удовольствие, доставленное их искусством, колдуны берут со зрителей деньги якобы для покупки козы или чего-нибудь еще?

Из событий этого нелегкого дня еще больше, чем Орбито и его операции, мне запомнились две вещи — тедурайский миф о смерти, о котором рассказал Фрэнки, и дома для престарелых, о которых говорил Дитер. Обе эти идеи были прекрасны.

Над этим нам на Западе действительно не помешало бы серьезно задуматься. Наше представление о смерти неверно. Мы слишком связываем смерть со страхом, болью, тьмой, чернотой; в природе же все происходит наоборот — солнце умирает каждый день в торжественном сиянии, растения осенью засыпают на пике своей красоты в великолепном многоцветий красок. Возможно, мы должны просто сказать себе, как тедураи, что смерть приходит лишь тогда, когда мы сами решаем умереть, или, как тибетцы, рассматривать смерть не как противоположность жизни, но как другое лицо рождения, как некую дверь, которая с одной стороны воспринимается, как вход, а с другой — как выход.

Как заправский паломник, я встал затемно и пешком направился в Церковь Мадонны. Полная луна обволакивала голубоватым сиянием контуры укреплений. Звук моих шагов привел в состояние боевой готовности велорикш, которые так всю ночь и продремали здесь, свернувшись в своих колясках.

— Пирамида? Пирамида? — спросонья запричитали они в надежде, что им сейчас удастся отвезти первого клиента поглядеть на новую достопримечательность. Женщины, которые только принялись раскладывать на лотках свой товар, не особенно настойчиво попытались продать мне четки и медальоны с изображением Мадонны.

В церкви начиналась первая месса. Я прошелся по нескольким приделам, по старым коридорам. Потом отправился к знаменитому колодцу и присел на каменную скамью полюбоваться прекрасными магнолиями, колышущимися на ветру. Откуда-то появился старый священник и подсел рядом.

Завтракал ли я? Нет. И тут же я был приглашен подкрепиться в семинарской трапезной. В центре круглого стола стояли кастрюли и подносы с рисом, жареной рыбой, крутыми яйцами, креветками, гроздьями бананов и тончайшими филиппинскими спагетти, именуемыми «панзит». Но мой гостеприимный хозяин, семидесятилетний падре Рафаэль, почему-то решил, что все это мне не по вкусу, и принялся готовить овсяные хлопья с молоком в микроволновке. «Нужно соблюдать инструкцию, — внушительно сказал он. — Это вам не шутки — говорят, что эти печи, если ими неумело пользоваться, могут привести к импотенции!» Все расхохотались — и старые священники-преподаватели, сидевшие за нашим столом, и юные семинаристы, расположившиеся на скамьях вдоль стен. Кроме филиппинцев, здесь были приезжие из Индонезии и Шри-Ланки.

Вскоре разговор перешел на целителей.

— Если они не пользуются сатанинскими методами, а людям становится легче, то в этом нет ничего дурного, — сказал падре Рафаэль. Его, однако, больше интересовала пирамида. Спиритуалисты (Орбито считался у них кем-то вроде священнослужителя и именовался «преподобным») хоть и были маргинальной сектой, но все-таки оставались в лоне католической церкви. Какие же претензии к пирамиде?

Я дал ему брошюру, изданную «Орбитурсом», и падре Рафаэль тут же указал мне на одну вещь, которая ускользнула от моего внимания: пирамида, изображенная на обложке, излучала свет… в форме креста.

— Видите? Все на месте, — сказал он, удовлетворенный. — И если пирамида привлекает сюда туристов, это хорошо для всех. Если же они вдобавок потом выздоравливают — тем лучше!

Тогда я спросил его о Мадонне и ее чудесах. Эта статуя, как рассказывал он, когда-то украшала нос испанского галеона, прибывшего из Мексики. Репутацию чудотворной она приобрела немного позже, когда во время пожара в городке Манаоаг приор церкви велел, чтобы статую пронесли по улицам, и огонь внезапно унялся.

— Возможно, это просто ветер изменил направление, но люди поверили в чудо, — добавил он.

— А разве вы сами не верите в чудеса?

Он не ответил мне прямо, но, приблизив губы к моему уху, словно желая открыть мне секрет, которым мне ни с кем не следовало делиться, сказал:

— Знаете, мы тоже вынуждены прибегать к кое-каким уловкам с Мадонной.

Я уставился на него в недоумении.

— Статуя целиком сделана из слоновой кости, — продолжал он. — Но желательно об этом не распространяться. Знаете ли, сейчас такие времена… антиквары и все такое. И вот, мы изготовили копию, чтобы ее носить во время ежегодной процессии. Эту копию мы так и называем — «Ла Кальейра», то есть та, которую носят по улицам. Но для людей она такая же чудотворная, как и настоящая!

Когда я вышел, солнце уже поднялось высоко; начинало припекать. Все лотки работали; женщины снова попытались мне что-то продать. Правда, одна из них подошла ко мне с совсем другой просьбой.

— Прошу тебя, помоги мне, вылечи мою шею. Я знаю, ты хилер, — сказала она и показала мне бубон под ухом.

Мне было очень неловко. Моя борода, мои седые волосы создавали иллюзию, что я могу ей помочь, подобно тому, как любая красная жидкость создает иллюзию крови.

Мне ничего другого не пришло в голову, как положить ей руку на спину, после чего я поспешил прочь, в то время как другие женщины со смехом говорили бедняжке:

— Он не хилер, он Санта-Клаус!

Я не забыл о свидании, назначенном в пирамиде. Велорикша довез меня до ворот. Это был день торжественного открытия. То, что сегодня было полнолуние, считалось хорошим знаком.

Леса убрали, и пирамида возвышалась над зеленым лугом. Дитер уже ждал меня; у него все было готово для эксперимента. Мне пришлось снять часы и вообще оставить все металлические предметы, которые имел с собой. Дитер измерил мне давление и пульс, поднес свой «волшебный» прут, который тут же крутанулся, потом при помощи устройства, напоминающего не то металлоискатель, не то счетчик Гейгера, обследовал меня с головы до ног, записывая какие-то цифры.

Наконец он открыл вход в пирамиду, впустил меня и закрыл дверь. Внутри пирамида оказалась еще красивее; мягкий свет лучился сквозь щели, оставленные вверху. Я сел на землю, прислонившись к стене, и расслабился. Покой, безграничный покой. Минут через пятнадцать дверь снова отворилась, и Дитер, вооруженный своими инструментами, кинулся ко мне, чтобы поскорее повторить все свои замеры.