Рыцарь курятника - Эрнест Капандю

– Где эти двое?

– Возле Калона.

– А петухи?

– В самом Калоне.

– А курицы?

– На дороге в английский лагерь и даже в самом английском лагере.

– И у них все готово, чтобы похитить Сабину?

– Князь приготовил все.

– Ничего не изменилось в планах операции?

– Ничего.

С. утвердительно кивнул; Сен-Жермен взял его за руку.

– Дорогой С., – сказал он, – помните то, что я вам сказал: «Этот день должен быть последним, нынче должно окончиться наше дело!» Теперь ступайте и действуйте!

С. исчез в густой чаще.

В эту минуту англичане подошли к пригорку. СенЖермен был прав: герцог Кемберлендский посредством искусного маневра, в котором ему помогли голландцы, прикрыв его так, чтобы он мог действовать неожиданно, собрал двадцать две тысячи человек пехоты и составил одно каре. Шесть пушек двигались во главе колонны, шесть других помещались в центре.

– Только бы мне пройти между этими редутами, – сказал он, – и французская армия будет разбита.

Офицеры получили приказ вести солдат медленно, стрелять редко, но метко и постоянно заменять опустевшие места, чтобы не расстроить колонну. После этих распоряжений колонна, прикрываемая голландцами и окутанная облаками дыма, спустилась в овраг.

Когда колонна дошла до конца оврага, путь ей вдруг преградил французский корпус.

Англичане продолжали медленно приближаться с ружьями наперевес и с зажженными фитилями.

Во главе английской армии шли Кемпбелл, адъютант герцога Кемберлендского, граф Олбермэл, генерал-майор английской армии, и Черчилль, незаконнорожденный внук великого Мальборо. За ними шла английская армия под предводительством Чарльза Гея и шотландский полк.

Соотношение французов и англичан с союзниками было почти один против десяти, а пушек у первых не было вовсе. Французские лейб-гвардейцы, гренадеры, швейцарцы, солдаты полка Артуа оставались без движения на одном месте, решив не отступать ни на шаг. Во главе французской армии были герцог Бирон, Клиссон, Ланжей, Куртен, Обтерр, Пейр, Шованн, Круасси, Таванн.

Не было сделано ни единого выстрела. Оба корпуса были в пятидесяти шагах один от другого: англичане остановились.

Тогда с истинно рыцарским достоинством Кемпбелл, Олбермэл, Черчилль и несколько других военачальников молча подошли и, сняв шляпы, вежливо поклонились французской армии.

Бирон, Клиссон, Ланжей, Куртен, Обтерр, Пейр, Шованн, Круасси, Таванн ответили на этот поклон. Лорд Гей, капитан английской гвардии, сделал четыре шага вперед и сказал, махая своей шляпой:

– Господа французские лейб-гвардейцы, стреляйте!

Граф д'Отрош, командовавший первым батальоном французских лейб-гвардейцев, сделал в свою очередь несколько шагов и, держа шляпу в руке, отвечал:

– Господа англичане, мы никогда не стреляем первыми. Не угодно ли начать вам?

С этими словами граф д'Отрош надел шляпу на голову, потом скрестил руки и принял выжидательную позу.

– Пли! – скомандовали английские офицеры.

Залп был оглушающий. Шесть пушек и вся первая английская линия выстрелили единым залпом. Четырнадцать офицеров, среди которых был граф д'Отрош, и двести семьдесят пять солдат упали как подкошенные.

– Огонь! – раздалась команда французских офицеров.

Французы отвечали стрельбой, которая вызвала большие потери в английской колонне. Кемпбелл и другие офицеры были ранены, многие были убиты, но англичане пополнили свои ряды, и стрельба продолжалась с обеих сторон.

В течение десяти минут пало более семисот французов. Целая треть маленькой армии была истреблена. Что могли сделать полторы тысячи оставшихся человек против двадцати тысяч англичан и их двенадцати пушек?!

Французы медленно отступали, между тем как колонна англичан продолжала свой путь.

Полк короля спешил на помощь; он решительно напал на английскую колонну, ударил в штыки и надолго остановил ее.

Французские лейб-гвардейцы, гренадеры и швейцарцы стали позади полка короля и укрылись за редутом.

Английская колонна, стреляя, двигалась прежним темпом, сохраняя удивительный порядок. Колонна приближалась.

Пушки загремели, колонна заколебалась, но все-таки шла вперед, уничтожая все на своем пути.

В это время стрельба с редута Фонтенуа ослабела: недоставало ядер и стреляли порохом, чтобы не показать, что ядер нет. Колонна все так же медленно шла вперед.

– Боже! – вскричал Фанфан-Тюльпан, – мы погибли!

– К счастью, сегодня мы умрем, – произнес один из французских гренадеров. Этим гренадером был Ролан Доже, который спокойно и бесстрастно среди общего хаоса ждал своей пули. Редуты были пройдены, колонна вступила на равнину, все так же непоколебимо направляясь к мосту Калон. Победа, еще утром казавшаяся французам такой досягаемой, теперь ускользала от армии Людовика XV, в которой уже был заметен беспорядок.

– Урсула, Урсула! Что вы теперь видите?

– Ничего, дорогая Сабина, я давно ничего не вижу, кроме большого столба дыма на другой стороне реки.

– А где мой отец?

– Я уже не вижу его на мосту; он, верно, перешел на другую сторону, чтобы разузнать…

– О, Боже мой! Боже мой!.. – воскликнула Сабина, откинув голову на спинку своего кресла. – Я хочу пойти посмотреть, – прибавила она, сделав усилие, чтобы встать.

– Нет, нет! – вскричала Арманда, подбежав к Сабине и мягким движением принудив ее остаться в большом кресле, в котором она лежала. – Нет, не шевелитесь!

– А мой брат? Мой бедный брат?

Это происходило в маленькой комнате, в доме короля в Калоне, в то время, когда английская колонна шла в атаку на редуты Фонтенуа.

Дом короля выходил одной стороной на Шельду; с этой стороны была комната, в которой по приказанию Людовика XV поместили Сабину, дочь парикмахера, привезенную накануне из Сент-Амана. Окна комнаты, расположенной на третьем этаже, выходили на Шельду. Комната была довольно велика и прилично меблирована.

Сабина, бледная, с расстроенным лицом, лежала в большом кресле, положив ноги на подушки. Урсула и Арманда Жансье стояли у открытого окна. Рупар, встревоженный и дрожащий, с лицом, цвет которого переходил от зеленого к желтобелому и наоборот, сидел с полузакрытыми глазами и открытым ртом на стуле посреди комнаты и не смел сделать ни малейшего движения.

Стрельба не прекращалась, черный дым вился клубами и приносил смешанный запах пыли, пороха и крови, этот странный запах поля битвы, который знаком только тому, кто присутствовал при больших сражениях. С шумом пушечных и ружейных выстрелов смешивались крики, проклятия и какието другие неопределенные звуки. Все это было поистине страшно.

– Брат мой! Мой бедный брат! – в отчаянии повторяла Сабина.