Латышские стрелки в борьбе за советскую власть - Коллектив авторов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В Саках нас поместили тут же, на территории лечебницы, в большой комнате с двухъярусными нарами.
Работа, как я уже говорил, была очень тяжелой. Вода, в которой мы работали, была такой соленой и тяжелой, что человек мог лежать на поверхности ее. Наши тела при работе в этой воде пропитывались солью, а намокшая одежда превращалась в блестящий кусок соли.
Несмотря на тяжесть работы, мы все же чувствовали себя здесь сравнительно свободно, могли встречаться с рабочими и служащими лечебницы. Начальником нашей охраны был старый фельдфебель, который всю жизнь прослужил в армии (фамилию его теперь, через 40 лет, я забыл). Это был порядочный человек. Хотя о нас шла слава, что мы отъявленные и неисправимые большевики, он относился к нам очень лояльно и предоставлял нам большую свободу, чем разрешалось инструкцией. Фельдфебель был старик лет 60, с густыми седыми усами, но все еще бравый, с почти юношеской выправкой, со строгим, но по-отечески добрым взглядом. Он был строг, но всегда справедлив и, к великому нашему удивлению, чрезвычайно не любил избалованных, заносчивых офицеров-помещиков. Указывая на них, он даже не стеснялся предупреждать нас: «Остерегайтесь этих собак!» Были случаи, когда находившиеся в лечебнице офицеры, узнав о том, что мы – латышские красные стрелки, всячески нас поносили и даже избивали некоторых из нас.
В таких случаях начальник нашей охраны поднимал большой скандал – жаловался главному начальству лечебницы, требовал, чтобы призвали к порядку тех «тыловых героев», как он выражался, которые издевались над нами. Эти жалобы не были безрезультатными.
Начальство лечебницы состояло главным образом из врачей, хоть и в офицерской форме, и по отношению к нам, латышским стрелкам, они были настроены либерально и не разрешали реакционным офицерам унижать нас.
Работая на соляном озере, мы познакомились с жителями – местными крестьянами, жившими в деревне на берегу этого озера. Они уже слышали, что в Саки прислали из симферопольской тюрьмы красных, и искали удобного случая встретиться с нами, узнать политику большевиков по земельному вопросу. Они даже приглашали нас прийти к ним в деревню. Под видом ухода на заработки к крестьянам мы начали посещать жителей деревни. Наш начальник охраны не протестовал против посещения ближайшей деревни, только предупреждал, чтобы мы остерегались офицеров и особенно работников контрразведки.
Крестьяне деревни были враждебно настроены к белым. Беднота и часть середняков симпатизировали советской власти и Красной армии. Они нас принимали как желанных гостей и просили рассказать о политике советской власти по земельному вопросу и даже о том, какой порядок думает ввести советская власть на селе после разгрома белогвардейцев, что будет с помещичьей землей и т. д. Крестьяне были убеждены, что власть белых в Крыму долго не продержится.
Наши стрелки, в особенности члены Коммунистической партии (и я вместе с ними), стали систематически посещать крестьян деревни, помогали им в полевых работах и беседовали с ними на политические темы.
Богатые жители деревни – кулаки – также были настроены враждебно против врангелевцев и охотно беседовали с нами, но в этих беседах всегда высказывали больше симпатии главарю кулацких банд Махно. Кулаки даже хотели нас убедить, что только у Махно истинным земледельцам-хозяевам будет хорошая жизнь.
Рабочие и служащие лечебницы также ненавидели белогвардейцев и приветливо относились к нам. Так мы установили связь с крестьянами соседней деревни, а также с рабочими и служащими лечебницы.
Командир нашего полка Волфрид Павар и еще один стрелок работали в бухгалтерии конторы лечебницы. У них была возможность слышать разговоры в конторе, читать свежие известия в газетах белых и обо всем информировать остальных стрелков. Таким образом, мы были более или менее в курсе того, что происходило в мире. Но, к сожалению, наша довольно привольная жизнь в Саках скоро кончилась. Белогвардейцы узнали о наших связях с местными жителями и их благосклонном отношении к нам. Нашу группу спешно отправили в севастопольскую тюрьму. Сердечно распростившись с нашим стариком-фельдфебелем, который остался в Саках, мы отправились под конвоем в Севастополь. Начался новый мучительный путь по белогвардейскому логову.
В севастопольской тюрьме нас не приняли – она была переполнена арестованными революционными рабочими Крыма, трудовым крестьянством и интеллигенцией, которые начали активную борьбу с белогвардейским режимом. Поместили нас во дворе какой-то казармы в брезентовой палатке. Казарма находилась недалеко от Севастопольской бухты и железнодорожной станции, в ней была расположена белогвардейская юнкерская школа, воспитанники которой нас охраняли. Часть помещения этой казармы занимал военный госпиталь.
Наше положение было здесь очень плохим: в палатке не было ни нар, ни соломы, спали мы на холодной каменистой земле без одеял. Старая тонкая летняя одежда, которую мы получили в сакской грязелечебнице, была изодрана и превратилась в лохмотья. Ходили мы босые.
Приближалась осень, становилось холоднее, и по ночам мы особенно мерзли. Чтобы ночью хоть сколько-нибудь согреться, все лежали, прижавшись друг к другу. С большим нетерпением ждали утра, и с восходом солнца старались согреться в его лучах. Кормили нас объедками из госпиталя и с юнкерской кухни.
Большинство юнкеров были заядлые белогвардейцы, сынки богачей, будущие офицеры. Они были враждебно настроены против нас, мы же были изолированы от севастопольских рабочих, которые симпатизировали нам.
В том же дворе стоял совершенно незаселенный дом с окнами, дверьми и полом, но туда нас не пустили и заставили жить в брезентовой палатке, спать на голой земле. Это было сделано с явной целью быстрее сломить нас физически. Начальником караула был комендант этой казармы – старый, сгорбленный 65-летний прибалтийский немец – полковник. Это был большой негодяй и истязатель людей. Говоря с нами на ломаном латышском языке, он всегда подчеркивал: «Я вам, молодой люди, буду показать, как имения сжигать, как надо господа уважать, абер не тумайте, я не сабыл, как вы господа грабили». Наше тяжелое положение доставляло ему удовольствие – он ходил, потирая руки, и радовался нашим страданиям. Вначале юнкера, проходя мимо нашей палатки, громко чертыхались, ругали нас, угрожая повесить, расстрелять, разорвать на куски и т. д. С каждым днем эти угрозы мы слышали реже, пока наконец им это, очевидно, надоело. Однажды через брезентовую стенку палатки мы услышали разговор идущих мимо юнкеров: «Рядом же стоит пустой дом, почему их туда не пускают, заставляют полуголых мерзнуть в этой дырявой палатке?»
Иногда ночью неизвестные благодетели подкидывали нам в палатку белье и даже старые одеяла. Для нас и это было некоторым облегчением
