Повседневная жизнь Москвы в XIX веке - Вера Бокова

Клуб славился своей библиотекой — вероятно, лучшей в Москве. Здесь получали все журнальные и книжные новинки, вплоть до запрещенных цензурой изданий Вольной русской типографии, выпускавшихся за границей А. И. Герценом. В конце 1850-х годов, когда издания Герцена помещали множество материалов, посвященных предстоящей Крестьянской реформе, в Английский клуб регулярно приезжали московский генерал-губернатор и другие «отцы города» — специально, чтобы почитать герценовский «Колокол».

Не менее знамениты были и обеды Английского клуба. Здешний повар традиционно считался лучшим в Москве и всегда оправдывал свою репутацию. Московское барство выстраивалось в очередь, чтобы отдать в обучение к кудеснику из Английского клуба собственных крепостных поваров, но удовольствие это было не из дешевых — до 600 рублей за курс. По средам и субботам в клубе давались большие парадные обеды с особо изысканным меню (так называемая «уха»), на которые съезжалась «вся Москва», где рекой лилось шампанское и после обеда пели цыгане. В экстраординарных случаях устраивались подписные обеды в честь кого-либо из модных знаменитостей. Помимо упомянутого обеда в честь князя Багратиона, славны были обеды Английского клуба в честь покорителя Кавказа фельдмаршала князя А. И. Барятинского, проезжавшего через Москву после того, как им был взят в плен Шамиль, а также обед в честь «белого генерала» М. Д. Скобелева, данного ему после турецкой кампании 1877 года. В остальные дни клубная столовая работала, как ресторан, и «господа члены» могли получить любые блюда и напитки по карте или порционный обед ценой в 5 рублей.

И все же главной специализацией клуба были всевозможные игры. Неукоснительно соблюдавшееся правило: женщины в Английский клуб ни под каким видом (даже в качестве прислуги) не допускаются, приводило к тому, что ни балов, ни концертов в его стенах не устраивали, зато здесь имелась комната для игры в шахматы и бильярдная (куда заглядывал погонять шары даже сам генерал-губернатор князь Владимир Андреевич Долгоруков). В 1830-х годах появилось отдельное помещение для игры в лото — оно неожиданно вошло в моду и лет сорок было очень популярно в московских клубах, включая и Английский, лишь потом переместившись в сферу семейного и детского досуга. Именно клубные игроки придумали те шутливые термины-заместители, которые хорошо известны и всем современным любителям этой игры: «барабанные палочки» (11), «дедушка» (99), «утки» (22), «туда-сюда» (69), «дюжина» (12) и «чертова дюжина» (13), «бобыль» (1), «крючки» (77), «неделя» (7) и «шесть кверху ногами» (9).

Ну и, конечно, центральное место среди всех клубных игр занимали карты. Здесь было несколько помещений для карточных сражений — от «детской», где игра шла «по маленькой», до расположенной в дальней части дома «адской» комнаты, где в одну ночь приобретались и просаживались целые состояния. Карточный долг полагалось выплатить в недельный срок, в противном случае имя неплательщика выносилось на позорную черную доску, и с той поры вход в клуб был для него закрыт, — наказание, которого московские игроки боялись, как черт ладана.

Ведущаяся в Английском клубе карточная игра постоянно пополняла московскую хронику удивительными и ужасными историями о небывалых проигрышах и многотысячных выигрышах. Бывали и замысловатые случаи.

Большую известность в Москве середины века имел антиквар Гаврила Григорьевич Волков. Он был блестящим знатоком старины, и его магазин изобиловал по-настоящему художественными и ценными вещами, на продаже которых торговец, собственно, и разбогател. Услугами Волкова пользовались представители даже придворного ведомства, отбиравшие ценные предметы для дворцового обихода и императорских коллекций.

При всем том Волков был крепостным и долго не мог откупиться на волю у своего барина Голохвастова. «Голохвастов, отличавшийся большой гордостью, отказывал в просьбе, кичась тем, что его крепостной человек обладает большим состоянием и представляет лицо, небезызвестное в Москве, — повествовал современник. — Это было в тоне больших бар. Рассказывали, что такой же политики держались и Шереметевы. У них крепостные достигали миллионных состояний и тем не менее, несмотря ни на какие предложения, не отпускались на волю. Шереметев говорил: — Пусть платят ничтожные оброки, как прежде. Я горжусь тем, что у меня крепостные-миллионеры!»[458] Волков очень хотел жениться на купеческой дочери, но родители девушки не желали отдавать ее за «господского человека». В один прекрасный день Гаврила Григорьевич решил обратиться за помощью к благоволившему ему князю Н. Б. Юсупову. Князь согласился помочь и при первом же удобном случае сел в Английском клубе с Голохвастовым за карты. Вскоре Голохвастов начал проигрывать и Юсупов предложил ему поставить на карту Гаврилу Волкова, дескать, «коли проиграешь — давай Волкову вольную». Голохвастов проиграл.

Естественно, что клуб притягивал к себе и профессиональных игроков, и шулеров, игравших нечисто. И тех и других в московском обществе было немало: карточная игра считалась вполне приемлемым способом пополнения скудеющего дохода. По тогдашнему московскому выражению, играли «как для удовольствия, так и для продовольствия». В числе наиболее известных московских шулеров был некто Петр Николаевич Дмитриев, который в год составил себе картами громадное состояние, обыграв миллионера Дмитрия Ивановича Яковлева. Наслаждался новообретенным богатством Дмитриев недолго: его самого обыграл шулер Иван Родионович Кошелев, и Дмитриев сошел с ума. Одно время пользовался репутацией нечистого на руку игрока и известный приятель А. С. Пушкина — Павел Воинович Нащокин. В той же категории игроков находился Николай Иванович Квашнин-Самарин, и вообще среди сомнительных игроков часто встречались персонажи со звучными дворянскими фамилиями.

Еще одному шулеру — некоему Равичу — удалось пустить по миру того самого богача Асташевского, о саде которого близ Тверского бульвара говорилось в предыдущей главе. Оставшись практически нищим, Асташевский вынужден был переселиться куда-то в провинцию.

На Страстной неделе Английский клуб закрывался; зато на Святой открывался вновь, и истосковавшиеся в разлуке завсегдатаи с радостными криками «Христос воскрес!» устремлялись на свои любимые и насиженные места.

«Помнится, как, проходя вереницею комнат, — рассказывал граф С. Д. Шереметев, — внушавших особое чувство какого-то суеверного почтения, некоего даже трепета, я видел сидящих по боковым длинным диванам старичков московских с черешневыми трубками, подагриков, старых знаменитостей, героев своего времени, столбов старой Москвы, не всегда доступных, нередко раздраженных… потомков прежних поколений Москвы допожарной, резонирующей, болтливой, независимой, оппозиционной, своеобразной, иногда смешной, но ни в каком случае не безличной… Иные снисходительно протягивали руки, другие испытывали по части наклонностей и вкусов нового пришельца, другие предупредительно и с сознанием достоинства вводили в особенности и интересы этого сборища, всегда готового оживиться и даже умилиться при виде классической стерляжьей ухи либо при пении цыганского хора, изредка приглашаемого в исключительных событиях»[459].

Помимо Английского клуба московские дворяне могли членствовать в Дворянском клубе, занимавшем часть помещений Благородного собрания. Здесь главным занятием тоже была игра в карты и имелся ресторан с обедами по 3 рубля 50 копеек, но давались и так называемые семейные вечера, то есть настоящие балы, отличавшиеся непринужденной и веселой атмосферой и потому любимые молодежью. Основными посетителями этого клуба были чиновники, а дворянская «мелочь» из числа небогатых и нечиновных вступала также в возникшие в начале девятнадцатого века Купеческий и Немецкий клубы.

Из них Немецкий, или «Шустер-клуб» («сапожничий»), как его высокомерно называли в аристократических кругах, был основан в 1819 году живущими в Москве иностранцами, преимущественно ремесленниками. Находился он первоначально в одном здании с Благородным собранием, а позднее в доме на Пушечной улице. С 1830 года посещать Немецкий клуб получили право и русские. Он был популярен у юных чиновников, учителей, приказчиков, актеров из некрупных, модисток, продавщиц и девиц неопределенных профессий. Особенно славились здешние маскарады, собиравшие столько народа, что приходилось арендовать залы в Благородном собрании. Здесь случалось до 9 тысяч посетителей, а ужинать приходилось в четыре смены, причем каждый раз накрывали на тысячу человек.

В Немецкий клуб обожали заглядывать великосветские «шалуны», которые приезжали специально, чтобы устроить какую-нибудь «фарсу» и поскандалить. Приехав развеселой и уже порядочно подогретой компанией, «шалуны» намеренно начинали приглашать на танец дам побезобразнее: кривых, сутулых, необъятных толстух, сухопарых дылд и коротеньких резвушек и, кривляясь, плясали с ними кадриль, проделывая немыслимые антраша и иногда специально роняя какую-нибудь из партнерш на пол. По-немецки обстоятельные и флегматичные клубные старшины, сразу догадавшись, к чему идет дело, дожидались лишь момента, когда кривляния примут совсем уж карикатурную форму, и, остановив музыку, требовали от хулиганов удалиться. Те принимались громко возражать, после чего их брали под руки и, упирающихся, выводили, а иногда и выносили из зала. Оркестр при этом играл туш.