Вечный зов. Том II - Анатолий Иванов

— Да, да, возможно… — Полипов вытер опять вдруг выступившую на лбу испарину. — Вполне возможно. Потому что… всё это логично вы…

Лахновский ждал этих слов напряжённо, как ждёт подсудимый приговора, и, чтобы лучше расслышать, даже вытянул в сторону Полипова длинную, жилистую шею.

— Именно, — произнёс он удовлетворённо. — Именно логично. Америка неизбежно была бы на стороне Германии. И тогда бы… А теперь…

Лахновский низко уронил голову, коснулся лбом сложенных на трости рук и так застыл.

По-прежнему стояла глухая, гнетущая тишина. Над столом висела фарфоровая керосиновая лампа с абажуром, было слышно, как потрескивал за стеклом язычок пламени. «В лампе, видимо, не керосин, а бензин», — подумал Полипов.

— Невероятно, непостижимо… — простонал Лахновский, отрывая голову от сложенных на трости рук. — Как же мог Гитлер, опытный политик, так чудовищно просчитаться? А? Отвечайте!

— Я вам Гитлер, что ли? — обозлённо сказал Полипов, — Как он мог? Он, видимо, боялся, что ещё год-два — и Советский Союз станет ему не по зубам…

Произнеся всё это, особенно слова «не по зубам», Полипов несколько смутился, даже испугался. «Чёрт его знает… оскорбится ещё, проклятый старик», — мелькнуло у него. Но Лахновский лишь бросил коротко:

— Ну?

— Вы же знаете… Мы стремительно развивали индустрию, оборонную промышленность. Гитлер же это понимал.

— Да, может быть. Может быть… — Лахновский вздохнул теперь глубоко. — Ну и что? Пусть год, пусть два… Зато вся мощь Англии и Америки была бы в распоряжении Гитлера. Теперь же, после Сталинграда… И сейчас вот на курском направлении началось. Скоро нам из этого Шестокова придётся, видимо, убираться. Вон партизаны обнаглели — под самой деревней шныряют. Бергера убили… Он, видимо, нужен был им живым. И я им нужен живым. Да, теперь жди нападения на самое Шестоково. Вот такие дела, такие дела, Пётр Петрович…

Лахновский вдруг рывком выкинул из кресла своё тело, торопливо пошёл, тыкая тростью в ковры, к противоположной стене, будто намереваясь с ходу проломить её. Но у самой стены стремительно повернулся, пошёл, почти побежал назад.

— Вот такие дела, Пётр Петрович! — повторил он, останавливаясь возле кресла. — Нет, Гитлеру этой войны не выиграть. А это значит… это значит, что нам не выиграть вообще… в этом веке.

Помолчав, послушал зачем-то тишину. И в этой полнейшей тишине ещё раз воскликнул:

— В этом веке!

Сел на старое место, нахохлился, будто его грубо и несправедливо обидели.

— Как это горько сознавать, Пётр Петрович! Как горько умирать с этой мыслью!

Полипов, изумлённый, ничего не мог сказать. Да Лахновский и не требовал этого.

За дверью, закрытой портьерой, послышался шум, какой-то скрип, напомнивший, что жизнь где-то там ещё не кончилась, ещё продолжается, жуткая и непонятная. Полипов повернул к двери голову. Портьера колыхнулась, и появился Кузин-Валентик в той же форме подполковника советских войск.

— Герр штандартенфюрер… — начал было он, но Лахновский досадливо махнул рукой:

— Сейчас. Подождите там…

Полипов понял, что этот тип явился в связи с его дальнейшей судьбой, распоряжение о которой скоро последует. «Какова она теперь будет? И чем всё кончится?» — думал он, чувствуя подступившую к горлу тошноту.

— Да, плохи дела у немцев, коль они решились на крайности… на физическое устранение кого-то из советского руководства. Может быть, самого главного руководителя… — произнёс Лахновский.

Губы Полипова побелели и сами собой открылись.

— Не может быть… Не может…

— Ну, всё может быть. Я, впрочем, не утверждаю. Так, догадки. Да не трясись! Твоя кандидатура, к счастью для тебя, отпала… в связи с гибелью Бергера. — Он насмешливо оглядел Полипова, который в своей грязной гимнастёрке с помятыми погонами был жалок и непригляден. — Да если б и не отпала, не прошла бы. Вон какие молодцы имеются, — кивнул он за дверь, куда вышел Валентик. — Такие пойдут на всё. На всё!

Последние слова он вытолкнул из себя с трудом, багровея от накатившего вдруг приступа удушья. Затем, дёргая истёртой, морщинистой шеей, долго кашлял, прикладывая ко рту выхваченный из кармана платок.

Не переставая кашлять, он вынул из другого кармана тёмный пузырёк, высыпал из него на трясущуюся ладонь две или три пилюли, торопливо бросил их в рот.

Кашлять он продолжал и после того, как проглотил пилюли, но уже тише и реже и наконец перестал совсем. Вытер платком слезящиеся глаза.

— Уф! — вздохнул он облегчённо, спрятал платок. — Хороши пилюльки. Без них бы… По части химии немцы молодцы.

«Верно: газовые камеры придумали, душегубки всякие…» — подумал Полипов, но вслух не произнёс.

— Ну что же, Пётр Петрович… — Полипов, думая, что разговор с ним заканчивается, хотел было встать. Однако Лахновский жестом попросил сидеть. — Ну что же… Не удалось нам выиграть в этом веке, выиграем в следующем. Победа, говорит ваш Сталин, будет за нами. За Россией то есть. Это верно, нынче — за Россией. Но окончательная победа останется за противоположным ей миром. То есть за нами.

В тихом скрипучем голосе не было сейчас ни злости, ни раздражения, отчего слова, вернее, заключённые в этих словах мысли звучали в устах Лахновского убедительно.

— Не ошибаетесь? — вырвалось у Полипова невольно, даже протестующе.

— Нет! — повысил голос Лахновский. — Вы что же, думаете, Англия и Америка всегда будут с Россией? Нельзя примирить огонь и воду.

— Но идеи Ленина, коммунизма — они…

Полипов начал и осёкся под холодным взглядом Лахновского.

— Ну?! — зловеще выдавил он. — Продолжай!

— Они… эти идеи… — Полипов был не рад, что начал говорить об этом. И в то же время он хотел яснее понять, на чём же всё-таки держится эта фантазия Лахновского.

— Непобедимы?! — вскричал, как пролаял, Лахновский. — Это ты хотел сказать? Об этом всё время кричит вся ваша печать. Непобедимы потому, что верны, мол…

— Я хотел сказать, — перебил его Полипов, — они, эти идеи, всё же… привлекательны. Так сказать, для масс.

— Всё же? Для масс?

Он выхватил из его сбивчивых фраз как раз те слова, на которых Полипов не хотел бы останавливать его внимание. Но этот проклятый старик повторил именно их, и Полипов поморщился.

Лахновский заметил это, насмешливо шевельнул губами, опираясь на трость, медленно, будто с трудом разгибая высохшие суставы, поднялся и больше уж не садился до конца разговора.

— Слушай меня, Пётр Петрович, внимательно. Во-первых, непобедимых идей нет. Идеи, всякие там теории, разные политические учения рождаются, на какое-то время признаются той или иной группой людей как единственно правильные, а потом стареют и умирают. Ничего вечного нету. И законов никаких вечных у людей нет, кроме одного — жить да жрать. Причём жить как можно дольше, а жрать как можно слаще. Вот и всё. А чтоб добиться этого… ради этого люди сочиняют всякие там идеи, приспосабливают их, чтоб этой цели достичь, одурачивают ими эти самые массы — глупую и жадную толпу двуногих зверей. А, не так?

Полипов молчал, сжав плотно губы.

— Молчишь? Там, у своих, где-нибудь на собрании, ты бы сильно заколотился против таких слов. А здесь — что тебе сказать? Вот и молчишь. А я тебя, уважаемый, насквозь вижу. Идеи… Не одолей нас эта озверелая толпа тогда, ты бы сейчас со-овсем другие идеи проповедовал. Царю бы здравицу до хрипа кричал. Потому что это давало бы тебе жирный кусок. Но эта толпа сделала то, что они называют революцией… Несмотря на наши с тобой усилия, всё пошло прахом. За эти усилия и меня, и тебя могли запросто раздавить… как колесо муравья давит. Но мы увернулись. Ты и я. Но я продолжал, я продолжал всеми возможными способами бороться. Потому и здесь, с немцами, оказался. А ты, братец, приспособился к новым временам и порядкам. Ты спрашиваешь, верю ли я в бога? А сам ты веришь в коммунистические идеи? Не веришь! Ты просто приспособился к ним, стал делать вид, что веришь в них, борешься за них. Потому что именно это в новые времена только и могло дать тебе самый большой… и, насколько можно, самый жирный кусок. А, не так?

По-прежнему молчал Пётр Петрович Полипов.

Лахновский крутнулся, торопливо сбегал к окну, занавешенному плотной и тяжёлой материей.

— Вот, это всё во-первых, — объявил он, вернувшись. — Но я тебя не осуждаю, нет… Жить каждому хочется… А теперь во-вторых. Коммунистические идеи, говоришь, привлекательны для толпы? К сожалению — да. К сожалению — да!

Дважды повторив это, Лахновский умолк. Стоя на одном месте, он смотрел почему-то себе под ноги и тыкал тростью в ковёр. Полипов теперь увидел, что трость его остро заточена, она протыкает ковёр насквозь. Но ему и в голову не пришло, что Лахновский при желании пользуется ею как страшным оружием, он подумал, что трость заточена всего лишь для того, чтобы не скользила при ходьбе. Да ещё ему было жалко дорогой ковёр.