Крыса из нержавеющей стали. Кн. 1 - Гарри Гаррисон

— Я принят в систему! — обрадовался я.

— Ну, конечно! — заулыбался незнакомец. — Вы — индивидуум, и индивидуальный мютюэлизм — для вас. Добро пожаловать. Желаю, чтобы ваш вирр-счет рос и чтобы ваша жизнь была долгой и счастливой.

Генералы спохватились только наутро. А всю ночь к нам поступали сообщения о фантастических успехах дня «Д». Отпущенные в увольнение солдаты первому же встречному говорили о своей любви к свежему воздуху. Им предлагали войти через черный ход в ближайший магазин готового платья, давали там штатскую одежду и билеты на поезд. Последний поезд ушел около полуночи, затем поток дезертиров прекратился.

Ночью военные не поднимали шума. В лагере было не меньше четырех ворот, и возле них стояли знаменитые своим кретинизмом военные полицейские. Наверняка они полагали, что все солдаты, которых они выпустили, возвратились через другие ворота.

Дезертиров было так много, что даже дополнительные поезда ушли полнехоньки. Свыше сотни беглецов осталось в городе — им не хватило мест.

На свои средства я приобрел гигантский телевизор и подарил его хозяевам дома. Мы с Мортоном смотрели городской канал, когда вмешались военные. Особого восторга при этом мы не испытали, так как день был праздничным — годовщина создания первого блока Марка Четвертого, или что-то в этом роде — и по телевизору показывали парад клуба девушек-велосипедисток. Внезапно экран погас, а когда засветился снова, на нем появилась отвратительная физиономия генерала Зеннора.

— Выключи! — простонал Мортон. — Нам скоро завтракать!

— Пусть поговорит. Вряд ли он скажет что-нибудь приятное, но рано или поздно нам все равно передадут.

— Внимание! — сказал Зеннор, и Мортон возмущенно фыркнул, а я махнул рукой, чтобы он замолчал. — Все вы меня знаете — я генерал Зеннор, командующий армией освободителей. Вы знаете, что я — добрый, вежливый и терпеливый.

— Ему бы романы писать!

— Тихо!

— И теперь пришло время в очередной раз проявить доброту, терпение и вежливость. Я узнал, что в нашей доблестной армии нашлось несколько трусов, решившихся на дезертирство. Я хочу, чтобы вы знали: это серьезное преступление, и наказание за него — смертная казнь…

— Еще бы! Как иначе удержать от развала эту гнилую армию?

— …и я знаю, что никто из вас не хочет, чтобы эта кара постигла глупых молодых людей. Поэтому довожу до вашего сведения, что я решил продлить все выданные вчера увольнительные на двадцать четыре часа. Они действительны до двенадцати ночи. Ни один солдат, вернувшийся на базу до полуночи, не будет наказан. Я настоятельно советую жителям города объяснить это неразумным юнцам, которых вы прячете. Скажите им, пусть возвращаются.

С его лица исчезла фальшивая улыбка. Он приблизился к камере и прорычал:

— Скажите им, что после полуночи я уже не буду добрым, терпеливым и вежливым. Я введу чрезвычайное положение. Перекрою все дороги из города и обыщу квартал за кварталом, здание за зданием. Каждый дезертир, которого я поймаю, получит возможность выпить кружку пива и написать одно письмо домой. После этого он будет расстрелян! Вы все поняли? Это первое и последнее предупреждение. У вас есть время до полуночи. Больше я с вами цацкаться не стану, дезертиры. Считайте себя покойниками, если…

Я выключил телевизор.

— Как страшно! — буркнул Мортон. У него был очень испуганный вид впечатлительного человека. — Включи телек, досмотрим девочек.

Я включил. Но парад уже кончился, и показывали длинноволосого человека, который с энтузиазмом читал лекцию об индивидуальном мютюэлизме.

— Знаешь, Мортон, а ведь он имел в виду и нас.

— Не надо! Молчи! Я знаю — очередная серия космической оперы. Мне надо выпить.

— Не надо. Тебе надо посидеть спокойно, собраться с мыслями и помочь мне найти выход. Впрочем, что-нибудь слабенькое, вроде пива, не помешает.

— Извините, я невольно подслушал, — Стирнер появился в дверях с подносом, на котором стояли бутылки и кружки. — Если не возражаете, я к вам присоединюсь. Жарко сегодня.

Мы сдвинули кружки и хлебнули пива.

— Есть новости из города? — спросил я.

— Разумеется. Все поезда, покидающие город, проверяются патрулями, так что на поезде больше не выбраться.

— А шоссейные дороги?

— На них заставы. Над окраинами города летают машины на вертящихся крыльях…

— Вертолеты.

— Благодарю, я запомню это слово. Всех, кто покидает город, задерживают, заставляют прижимать пальцы к какой-то пластинке, которую помещают в машину. Потом отпускают.

— Очень мило, — пробормотал я. — Проверяют отпечатки пальцев. Значит, днем нам не выбраться — наши отпечатки заложены в памяти компьютера. Придется ждать темноты…

— Не хочу показаться мрачным, — мрачно произнес Мортон, — но мне это все не нравится. Вертолеты, инфракрасные детекторы, пулеметные установки, смерть с неба…

— Понял тебя, Мортон. Слишком опасно. Надо найти другой выход.

Наш диалог прервало появление на экране велосипедистов, крепких парней с волосатыми ногами. У Мортона заклокотало в горле, но он утих, как только увидел на экране улыбающихся и машущих телезрителям девушек.

— У-у-у! — закричал я, вскакивая на ноги. — О-о-о!

— Вторая дверь слева по коридору.

— Заткнись, Морт. Это вдохновение, а не запор. Ты видишь гения за работой. Перед тобой — единственный человек на планете, знающий, как нам выбраться из города целыми и невредимыми.

— Как?

— А вот как! — Я показал на экран. — Стирнер, садитесь за телефон и договаривайтесь с кем нужно. Нужно, чтобы сегодня к вечеру этот клуб выехал из города. Можно бы и раньше, но мы не успеем собраться.

— Куда собраться? — воскликнул Мортон. — О чем ты говоришь?

— Кажется, я понимаю, — сказал более сообразительный Стирнер. — Вы хотите выехать на велосипедах. Но вас остановят.

— Нет, не остановят. Потому что ты угадал только наполовину. Мы загримируемся под девушек.

Как только эта идея проникла к ним в сознание, они захлопали в ладоши.

Потом взялись за дело. Обдумывая план операции, я почти не замечал, что происходит кругом. Казалось, комната превратилась в проходной двор.

Я машинально жевал бутерброд и, моргая, глядел на стену, когда меня окликнул Мортон.

— Джим, скоро нам выходить. Ребята уже собираются на площади. Не смейся! — воскликнул он, покраснев.

Но как было не засмеяться при виде такой красотки? Даже то, что он обрил ноги, не сделало его женственнее. Правда, пышный парик и накладные груди помогли, но за девушку его можно было принять только издали.