Ангел - Сергей Демченко

Повернувшись резко к Карлу, замершему перед ним, как изваяние, Роек раздражённо процедил:

— Планы, говорите? Есть, как же… Самые что ни на есть крутые. Лечь и подохнуть, уважаемый Карл. Рядом с Вами, прямо тут, в этом самом затхлом и вонючем склепе…

Немец круто развернулся на каблуках и стал зло проталкиваться к выходу. Никто не пошёл за ним следом. Многие, кто был поблизости, слышали этот разговор, и сердитому поведению человека не удивились. Мало ли какие бури разбушевались внутри души мужчины, особенно с тех пор, как человечество получило первый свой болезненный пинок? У каждого свои тараканы в голове. Пойдёт помёрзнет, подышит, покурит…, и снова вернётся, уже тихим. Через это прошли здесь все. Так всегда и бывает. Пошипит, пошипит — да и сдуется. Иначе как? Разве что повеситься. А насколько видели и поняли сгрудившиеся у очага люди, доктор Роек был не из тех, кто тоскливо и обречённо намыливает верёвку, глядя пустым взглядом в обшарпанную стену…

Оставшийся один Карл тяжело вздохнул и рассеянно оглянулся вокруг. Дела не требовали его немедленного участия, и он уныло побрёл в свой угол.

Ко мне подошёл Хубер:

— Аолитт, Вы слышали разговор Роека с Карлом? — Голос у американца был тих и напряжён. Надо же, каков у парня слух, — сидеть так далеко и не пропустить ни слова…

— В общих чертах, Ковбой. Сказать честно, я ни черта здесь не понимаю. Особенно то, что тут делаю я. Ну просидим тут несколько дней, а толку? Камни у Франца, тонхи заняты своими делами, а я ни на йоту не продвинулся в понимании ситуации. Забрать «стороны», а дальше? Бросить докторов тут, — как то по-свински выходит… Тащить с собою — зачем? И вообще, — что потом, куда? Где цель, в чём?

Джи замялся, будто не решаясь продолжать, а потом сказал:

— Этого я сказать Вам не могу. Не по мне это. Не по мозгам, наверное. Но… Мне тут показалось, что доктор совсем не в восторге оттого, что нужно отдать Вам, и вообще кому бы то ни было, «пули». Вы не видели его глаз, когда по дороге сюда Чик начал было разговор на эту тему? — Ковбой смотрел на меня испытующе, как если б ждал положительного ответа.

Я задумался. С одной стороны, у меня нет и вроде бы не было, не должно быть оснований не доверять «крутому» профессору. А с другой? Что я о нём знаю?

— Не видел. Отчего ты решил, что у Роека есть причины "как-то не так" смотреть на кого-то при упоминании о «пулях»? Может, это ревность первооткрывателя? Того, кто нашёл их, и теперь ему просто по этой причине не хочется с ними расставаться. И ведь не может же он не понимать, что отдать их необходимо?

Джи как-то странно засмеялся, а потом выдал такое, отчего у меня кровь заледенела в жилах:

— Вопрос — кому отдать… Вам или…

Я, должно быть, слегка побледнел, потому что Джи тут же почувствовал мои сомнения. Он наклонился к самому моему лицу и более настойчиво зашептал:

— Дания, Аолитт… Они с Птичкой шли в Данию… А зачем именно туда?! Почему не Россия, не Греция, не Турция, к примеру? Не под нос к инопланетянам идти, а подальше, подальше надо бы, по здравому-то рассуждению… Это Вам ни о чём не говорит? Да-ни-я… Оконечность Европы. Почти там, где Чик видел лагеря этих самых тонхов. Один из них — в Гренландии, другой — Норвегия… Совсем рядышком с королевством Датским. Думайте, Аолитт, думайте же…

Меня будто оса в мозг ужалила. Господи, спаси…

— Ты думаешь, он несёт их…?!

Вместо ответа Джи окинул взором помещение. Профессор так и не входил обратно. Карл что-то втолковывал двум женщинам, и было понятно, что он не ведает даже, куда и насколько вышел Франц. Похоже, никто и не думал смотреть за ним. Часовые, что сопроводили нас сюда, уже сменились. И пытались отдыхать, растянувшись прямо на полу посреди всеобщей суеты. Как на переполненном вокзале в летний период. Их довольно грубо и непочтительно растолкали. Они спросонок покачали отрицательно головами, и от них отстали. А новые, что вышли им на смену во двор, Роека тоже не остановят и даже не расспросят. Он для них уже — один из врачей. То есть уважаемый человек. Ставший таким за считанные минуты. Во всяком случае, паренёк, что, хлопнув дверью, влетел в подвал, утвердительно кивнул головою и взмахнул рукой куда-то по направлению к Влтаве. Джи метнулся к тому парню, с которым до этого беседовал, что-то сказал ему на ухо… Тот вскочил, кому-то помахал в глубине помещения… Откуда ни возьмись, в воздухе замелькали брюки, тёплая грязная куртка, перчатки, шапка. Даже ботинки. Всё это в мгновение ока либо доставалось из углов и картонных ящиков, стоящих на полу меж группок людей и служивших, очевидно, гардеробом для живущих. Или попросту снималось с тех, кто по комплекции подходил к Ковбою. Я встал, намереваясь присоединиться. Из глубины помещения ко мне продирался Карл. Его губы были решительно сжаты. Он навешивал на плечо древний карабин.

— Мы найдём его, не переживайте. Будьте здесь. Город мы знаем хорошо, и если не попадём в засаду, притащим сюда. С башкой или без башки. Не уйдёт. Что мы должны сделать с ним? Оставить в живых или можно пристрелить?

Я был немного растерян. Ну кто бы мог подумать такое?! Едва только обретая «камни», я умудрился их тут же потерять.

— Карл, он прожил здесь пятнадцать лет. А потому знает эти кварталы не хуже вас… — Внезапно выросший рядом Герхард, бледный как смерть, подрагивал губами и нервно теребил в руках пинцет. — Это правда? То, что я услышал? Ну, что Франц ушёл с «пулями»…

Фогель ждал, как мне показалось, опровержения. Но моё молчание заставило его схватиться за голову:

— Франц…, как он мог?! Как он мог?! — стеная и приговаривая, Фогель отошёл, было, от нас. Но затем торопливо вернулся:

— Он мог пойти домой. Точнее, в подвал собственного дома. У него там много чего есть для того, чтобы он ушёл и выжил. Оружие, патроны, одежда… Я как-то был у него там однажды. Это целый арсенал. Он фанат оружия и всего такого. Бывший морпех. Внешне он мирный, а на деле даже, по-моему, не растерял военной хватки. Роек силён и свиреп. Иногда он меня просто поражал. Будьте осторожнее. — Назвав нам адрес в пригороде Праги, грустный и потерянный, Птичка вновь направился к своим больным. Похоже, теперь от него мало толку как нам, так и тем, чьи жалобы он вроде бы продолжал выслушивать.

Когда группа преследования, сформированная менее чем за десять минут, собиралась у входа, я с удивлением заметил в их числе бестолково болтающегося у самого входа Рене с восторженно пылающей рожей. Он был тоже тепло одет и даже коряво держал в руках двустволку. Я приподнял было бровь, намереваясь вернуть парня, уговорить его не дурить, однако вставший рядом Чик осторожно тронул меня за локоть:

— Пусть он идёт. Не окликайте его. Мне всегда казалось, что нечто подобное ему нужно. Не знаю, почему, просто нужно…

Они, в количестве семнадцати человек, включая Джи, Карла, раскрасневшегося от волнения Мони и того солдата, Яцека, вышли, когда фора для Роека составила значительно более получаса. Для такого опытного бойца и ходока, каким, как выяснилось, оказался профессор, да в такую ночь, когда сыплющий снег скрывает все следы за минуту, другую, это оказывалось серьёзным преимуществом. Лишь бы он не устроил им засады. Автомат Роека и боезапас был при нём, в подсумке. Чему-чему, а воевать он был когда-то обучен. А потому он мог дать хороший бой преследователям. И кто знает, сколько тел могло остаться навечно в снегу этой ночью…

…Время текло медленно. Я чувствовал себя здесь не в своей тарелке. Не знаю, как Карлу удалось убедить меня остаться, но это так, и теперь я ничем не могу помочь там его людям. Не мог я пригодиться и здесь. Будучи порождением чего-то почти сказочного, я не имел возможности сотворить для них маленького чуда. Как ни хотел бы. Не мог ничем ни изменить их быт, ни облегчить их дальнейшее существование на долгие годы, даже если в моём деле меня ждёт победа. Выбить тонхов — это половина дела. Первые неделя-две победы будут полны адреналина и бесшабашного оптимизма. И лишь потом возвратятся будни. Ничем не отличимые от тех, в каких живут сейчас эти и другие люди. Исчезнет один страх — появится другой. Лишь только пропадёт угроза быть растерзанными захватчиками, осмелеют притаившиеся и несколько присмиревшие пока уголовные и прочие элементы, что повыползают сразу же, как только изменятся царящие сейчас обстоятельства. Волна террора, убийств, грабежей и насилия захлестнёт мир с новою силой. Пока раскачаются мировые силы, пока сформируются новые дееспособные правительства, пока экономика научится "держать головку", пока… Все эти десятилетия землянам придётся жить в хлеву оставшегося наследия. В клоаке разорённых стран и городов, в голоде, бесконечных кровавых стычках и болезнях. Планета в считанные дни скатилась в колодец жуткого средневековья, если не сказать — первобытнообщинного строя. А подниматься придётся долго, очень тяжело и очень долго… В стародавние времена многого из привычного ныне просто не знали, из благ цивилизации были доступны лишь огонь, мясо да горячая вода в чане, а потому болезненность роста человека определялась лишь степенью естественной жестокости его бытия. А в нынешнее время состояние наций будет тяжелее и в физическом, и в моральном плане. Самым неприятным и парадоксальным во всём этом будет как раз то, что на бумаге и в памяти людей уже существуют технологии, достижения, были техника, удобства и прогресс, а вот налицо, в реалии, всего этого попросту не будет. Ещё не один год будут жить без электричества, водопровода, канализации и транспорта, без дорог и привычных вещей, вот так, — в подвалах и на чердаках, в полуразрушенных зданиях, заколачивая оконные проёмы досками и прикрывая щели ветхой картонкой. Промышленность и строительство, безусловно, оживут, но для этого придётся их сперва воссоздать даже не как отрасли, а как единицы мелких и примитивных производств, что лишь мало-помалу потянут человечество за уши из трясины упадка. Мне искренне жаль этих людей, ибо чаша их страданий лишь только-только начала наполняться. Их дети будут не музыкантами и политиками, актёрами и дельцами, менеджерами, юристами и директорами банков и трестов, как они когда-то мечтали и на что рассчитывали, а куда вернее простыми пахарями, разнорабочими, сапожниками и каменщиками. И невесть ещё кем. Как в старинных городах прошлого, что гудели шумным торжищем по утрам и пугливо замирали с первыми сумерками… Даже не по воле своей или принуждению будут они ремесленниками и мелкими торговцами, булочниками и бондарями. По острой житейской необходимости.