Кирилл и Мефодий - СЛАВ ХРИСТОВ KAPACЛABOB

2

Жизнь шла своим чередом. Все, от травинки до птицы, устремлялось к смерти, словно слепой к солнцу. Зачем? Борис-Михаил уже давно постиг этот сумасшедший бег, который он, как бы ни хотел, не мог остановить. Ничего другого не оставалось, как направлять этот бег — в меру своих сил. Смерть ни от кого не отступалась. Она шла с человеком со дня его рождения, и ему смолоду надо было привыкать к мысли не обращать на нее внимания. Если дать ей волю, она станет преследовать тебя, соблазнит под свою манящую сень... Усталость то и дело напоминала князю о смерти. Усталость от длинных бессонных ночей, от непрестанных хитростей византийцев, папских упреков, от государственных забот и тайных козней врагов. Вот в его руках шелестит новое послание папы. Пергамент потрескивает, как горящая восковая свеча, и наполняет душу мраком сгустившихся теней. Иоанн VIII угрожает анафемой за то, что он вновь перешел к константинопольской церкви... Бориса не пугают проклятия, но он не хочет окончательно порывать с Римом. Так что снова придется отправить к новому папе посольство с дарами и очередными уклончивыми ответами. Движение надо направлять, и он направляет его. Церковный собор в Константинополе рассмотрел болгарский вопрос и признал за болгарской церковью право иметь своего главу. Самостоятельность, хотя и неполная... Хорошо потрудились кавхан Петр, ичиргубиль Стасис, канатаркан Илия, сампсисы Пресиян и Алексей Хонул. Восьмой вселенский собор почти полгода заседал в святой Софии, и болгарские посланцы терпеливо выжидали подходящего случая. После заключительного заседания, на котором прозвучали торжественные слова: «Долгих лет жизни императору Василию; Константину и Льву; долгой жизни императрице Евдокии...

Анафема Фотию, Григорию Сиракузскому, Евлампию Апамейскому! Вечная память папе Николаю, ревнителю истины! Долгих лет жизни папе Адриану II, константинопольскому патриарху Игнатию, иерусалимскому патриарху Феодору и александрийскому — Михаилу, а также восточным престолам и римским викариям!» — наступил самый напряженный момент. Император Василий I пригласил представителей всех церквей во дворец, где будет испытано единство церквей Константинополя и Рима. Наряду с легатами Людовика Немецкого пригласили и посланцев Болгарии. Кавхану Петру, бывавшему в Риме и знавшему суть распри, надлежало поставить на обсуждение спорный вопрос о болгарской церкви. Его смущало лишь присутствие старого знакомого, Анастасия Библиотекаря. На соборе Анастасий был больше толмачом, нежели духовным лицом. После того как он тайно покинул Рим, король Людовик II сумел для него выпросить у папы разрешение поехать в Константинополь. Анастасию поручили сосватать дочь короля, Ирменгарду, за сына Василия I, поэтому его так охотно пригласили на торжественное заседание. Представители Рима держались кротко и вместе с тем самоуверенно, и вдруг это умиротворение было нарушено неожиданным появлением кавхана Петра. Борис правильно рассчитал удар. Болгарский вопрос надо было решать в самом конце, в присутствии императора Василия, во избежание нежелательных ссор и прений. Князь и кавхан тщательно обдумали каждое слово выступления. Петр начал с выражения почтения к собравшимся:

— Узнав о том, что по патриаршей воле вы собрались здесь из разных стран ради пользы святого божьего престола, и выражая благодарность вам, которые посланы апостолическим престолом... — И, подняв глаза к потолку, чтобы не видеть лиц папских представителей, продолжил: — Мы были язычниками и лишь недавно приобщились к христианской благодати. Поэтому, чтобы избежать какой-либо ошибки, мы хотим узнать от вас, представляющих здесь верховных иерархов: какой церкви мы должны подчиняться?

Борис зримо представил себе изумление папских послов. Впрочем, его люди рассказали ему обо всем. С того дня до нового папского послания, полного угроз, прошло два года, в Латеране уже восседал новый наместник бога, который и написал это гневное послание. Борис не был знаком с новым папой и избегал личных встреч с ним. Он предпочитал поддерживать с ним связь через третьих лиц. Чтобы не брать на себя клятвенных обещаний в верности. Князь хотел быть свободным и неизвестным, это делало его загадочным и неуязвимым... Кавхан Петр бросил тогда яблоко раздора и терпеливо ждал. В присутствии императора вспыхнул яростный спор, который в результате привел к решению об относительной самостоятельности болгарской церкви. Борису-Михаилу осталось лишь сыграть перед папой роль святой простоты. Он-де сожалеет, что пришлось попросить римских священников покинуть Болгарию. Но как христианин Борис-Михаил, мол, не мог не подчиниться решению столь важного церковного собора, на котором присутствовали и папские легаты... Римские священники — в отличие от византийских, которых бесцеремонно выгнали, — покинули Болгарию желанными гостями, оставляющими дом доброго хозяина лишь по настоянию более сильного господина. Чтобы иметь защитника перед папой. Борис-Михаил приказал наполнить кожаный кисет папского епископа золотом, а его карету — дорогими подарками. Это способствовало тому, что римское духовенство спокойно, без проклятий и угроз в адрес вчерашних хозяев, покинуло болгарское государство. Они были уверены, что уезжают ненадолго, но князь так не думал. Он решил раз и навсегда распрощаться с божьими опекунами, которые ставили себя выше него. Вновь прибывшим византийским священникам Борис-Михаил внушил мысль, которой они раньше пренебрегали, что он — единственный хозяин Болгарии и что к его словам надо прислушиваться. Византийские священники пересекли границу, помня о прежнем унижении, когда каждый мог кинуть в них камень. Но с их приходом в душе Бориса возродились прежние тревоги о своем духовенстве, об опасностях, проистекающих от греческого языка, однако на сей раз решение этих задач виделось ему более легким. Он хотел разыскать тех духовных лиц из Брегалы, которые были учениками Иоанна, и проверить их знания. Если их силы окажутся совсем слабыми, он думал найти в Моравии брата умершего в Риме Философа, и Наума, сына убитого кавхана Онегавона, и христолюбивого, досточтимого сподвижника святых братьев Климента. Князь, как всегда, не торопился. Ему хотелось посмотреть, как пойдет дело, понять, кто из его сыновей будет достоин возглавить духовную жизнь государства. Более подходящим казался младший — Симеон. Он родился в бурные дни крещения, не знал старых законов и мог бы стать духовным пастырем, если проявил бы усердие и святость. Без сомнения, богу более радостно входить в общение с представителем самого знатного рода, чем с каким-нибудь неизвестным священником. Наблюдая за мальчиком, Борис видел, как он разрывается между стрельбой из лука и книгами. Мечта о воинских подвигах, наверное, отступит перед осознанием истины, что главенство в государственных и светских делах принадлежит старшему брату, Расате-Владимиру. Тот с трудом сживался со своим вторым именем, и Борис-Михаил чувствовал, что богослужения были для него истинным мучением. Как все, он посещал их, как все, стоял на коленях, но душа его не уносилась к всевышнему. Расате в это время думал о чем-то своем, небожественном. Отец часто ловил его на том, что он вообще не слушает священника. Иной раз Расате вставал последним, и у Бориса было впечатление, что его сын не очень-то понимает, где он и почему стоял на коленях. Бывало и так, что Расате первым украдкой выходил из храма и спешил исчезнуть, скрыться от отцовского взгляда, опасаясь, что в наказание отец может заставить его дольше всех стоять у алтаря. Не таким был Симеон. О нем сызмала стала заботиться его тетка. Кремена-Феодора-Мария привязалась к племяннику с огромной силой материнской любви, присущем старым девам, и увела его в глубины своего одинокого религиозного мира. Вечерами она читала ему притчи, и греческий язык входил в душу мальчика вместе с жизнеописаниями святых и мудростью пророков. Эта привязанность и радовала, и пугала Бориса. Он боялся, что чрезмерное общение с богом может слишком рано оторвать сына от земной жизни, сделать его неспособным к практическим делам. Богу богово, но людям нужна крепкая рука. Самому князю больше других нравились такие святые, как Георгий, Илия и все те, кто владели копьем не хуже, чем крестом, лихо управлялись с боевыми колесницами и громами небесными и вселяли в души страх. Симеон не должен стать только безликим книжником и духовным пастырем. Ведь в жизни и самому кроткому приходится браться за оружие во имя божьей истины. Симеон должен вырасти таким. И, уезжая на охоту, Борис-Михаил брал с собой Симеона. Кремена-Феодора сердилась, умоляла сокольничих и наказывала слугам и телохранителям беречь племянника, но перечить брату не смела. Слово великого князя болгар было для всех законом. Борис молча смотрел, как сестра хлопочет и раздает поручения — в гомоне егерей и сокольничих* средь лая собак и всеобщего шума. Ее советы казались ему смешными. И если что радовало его в поведении сына, так это улыбка Симеона. Отрок добродушно посмеивался над тревогами тетки, обещая привезти си лисьи шкуры для зимней одежды. Он излучал достоинство и мужественность, и отец смотрел на него с любовью. Его понятливость и восприимчивость питали давнюю мечту князя: он видел сына в Магнавре, в обществе самых образованных людей... Но все это относилось к будущему. А теперь Борис-Михаил должен был хитрить, чтобы смирить гнев папы и правителей соседних государств. Надо было поддерживать дружбу с Людовиком Немецким, всегда опиравшуюся на церковные догмы. Когда Борис был на стороне Византии. Людовик отвернулся от него; потом, в годы сближения с Римом, они возобновили дружбу, но теперь их отношения опять разладились — вот уже более двух лет, как византийские священники снова вернулись в Болгарию. И если дело еще не дошло до открытого разрыва, то лишь потому, что немцы были очень заняты. Их распря с моравскими князьями затянулась. Борис-Михаил не вмешивался в нее, и ему пока удавалось оставаться в стороне. А дальше — время покажет.