Парижские могикане - Александр Дюма

Слуга поспешил уйти.

— Вы обещаете, что побудете здесь до моего возвращения, сударь? — спросил Доминик у Жана Робера.

— Вы застанете меня на этом самом месте, святой отец, — подтвердил поэт. — Я посижу возле кровати.

— Нет ли у вас для меня каких-либо поручений? — спросил Сальватор. — Я сделаю все, что в моих силах.

— Принимаю ваше предложение, сударь. Ведь вы сказали, что, я могу вами располагать?

— Пожалуйста!

— Коломбан поручил мне позаботиться о том, чтобы его похоронили вместе с любимой. Провидению было угодно спасти девушку. Я, стало быть, не могу исполнить волю своего друга. Кроме того, его тело необходимо как можно скорее убрать с глаз бедняжки Кармелиты; я решил сегодня же, в четыре часа, отправиться в Бретань… Там ждет отец: он имеет право проститься с сыном и может рассчитывать на мои утешения.

— В четыре часа в конце деревни, святой отец, вас будет ждать почтовая карета, в ней — дубовый гроб с телом Коломбана; все формальности я берусь уладить сам. Вам останется сесть в карету и — в путь.

— Я беден, — признался монах, — моих денег едва хватит на дорогу мне одному; как же я смогу?..

— Не беспокойтесь, святой отец, — прервал его Сальватор, — все расходы будут оплачены по возвращении.

Монах подошел к кровати, приподнял простыню, поцеловал лоб Коломбана и вышел.

Спустя несколько минут появился г-н Жакаль.

Он приблизился к двум друзьям, остановился, расставил ноги, покачался, сунув руки в карманы, и обратился к Жану Роберу с вопросом:

— Вы поэт?

— Так, по крайней мере, утверждают.

— Вы, как поэт, верите в Провидение, не так ли? — продолжал полицейский.

— Да, сударь, имею смелость в этом признаться.

— Да, смелость не помешает! — крякнул г-н Жакаль, доставая из кармана табакерку и в ярости поднося к носу одну за другой несколько щепоток табаку.

— К чему вы это говорите?

— А вот взгляните на это письмо!

Он вынул из кармана письмо и показал его Жану Роберу, не давая, однако, в руки.

— Что за письмо? — спросил Жан Робер.

— Оно пришло вчера вечером, — сообщил г-н Жакаль, — на нем кое-кто заботливо написал два слова: «Очень спешно»; почтальон вручил его в конце деревни садовнице Нанетте, а та унесла в кармане с собой в Париж. Если бы письмо прочитали вчера вечером те, кому оно адресовано, здесь были бы не покойник и отчаявшаяся девушка, а двое счастливцев. Читайте!

И он протянул письмо Жану Роберу.

Тот развернул его и прочел:

«Дорогой Коломбан! Дорогая Кармелита!

Вы, верно, будете счастливы, когда увидите это письмо своего друга Камилла Розана, а не его самого?

Я так и слышу, как вы кричите: „О наш добрый, наш славный Камилл!“

Послушайте, дорогие мои! Вот что мне пишет один соотечественник, которому я в свое время рассказывал о своем намерении жениться на Вас, Кармелита:

„Дорогой Розан! Твои друзья живут как голубки, не разлучаясь ни на мгновение; они не просто любят друг друга, я бы сказал: они друг друга обожают!

Думаю, ты чрезвычайно их смутил бы своим появлением.

Прояви величие Александра, уступившего Апеллесу свою любовницу Кампаспу.

Я не говорю тебе: „Уступи Коломбану свою любовницу Кармелиту“; я бы сказал так: „Не разлучай любящие сердца, созданные одно для другого!““

Вот, дорогой Коломбан, что мне пишет мой соотечественник.

Я давно знал, друг мой, что ты любишь Кармелиту. Теперь я узнал, что и Кармелита тебя любит. Есть и еще кое-что (ты мне об этом говорил, и я тебе верю): ты скорее умрешь, чем нарушишь данную клятву относиться к Кармелите как к сестре.

Я не хочу твоей смерти, милый Коломбан. Вот почему я возвращаю тебе твое слово, как и Кармелите.

Будь же счастлив, Коломбан! Если твоя жертва была тебе в тягость, ты вправе получить самое большое возмещение, какое я в силах тебе предложить: в минуту прощания с Кармелитой навсегда я чувствую, как сильна моя любовь к ней.

Так как мне необходимо задушить в сердце эту любовь и положить между нами непреодолимую преграду, я вчера вечером женился и сегодня утром пишу это письмо в своей комнате новобрачных.

Прощай, дорогой Коломбан! Прощай, дорогая Кармелита! Желаю вам счастья: вы его заслужили. Я готов признаться в своей слабости и даже трусости… Впрочем, я уверен, что эта новость обрадует вас обоих, особенно Кармелиту.

Ваш друг

— Ну как? — спросил г-н Жакаль, забирая письмо. — Что вы на это скажете, господин Жан Робер?

— Очень это печально! — вздохнул молодой человек.

— Верите ли вы по-прежнему в Провидение?

— Да.

— Провидение, господин Жан Робер… — продолжал г-н Жакаль, набивая нос табаком, — хотите, я вам скажу, что это такое?

— Сделайте одолжение! Впрочем, я все равно в него верю.

— Так вот, дорогой господин Робер, Провидение — это хорошо отлаженная полицейская машина. Едемте в Версаль и попытаемся найти невесту школьного учителя…

А теперь, если бы читателю вздумалось вслух задать вопрос, который Жан Робер шепотом задал Сальватору, когда провожал комиссионера с Железной улицы и полицейского с Иерусалимской улицы в Версаль, а сам, верный данному обещанию, остался у тела Коломбана, — итак, если бы читателю вздумалось узнать, каким образом г-н Жакаль мог в половине восьмого утра знать, что происходило в Ба-Мёдоне с полуночи до пяти часов того же утра, мы сумели бы ответить на этот вопрос.

В те времена существовало остроумное учреждение под названием Черный кабинет. Там дюжина служак тайно распечатывала сдававшиеся на почту письма и читала их раньше тех, кому они были адресованы.

Сегодня Черного кабинета не существует и это проделывают, ни от кого не таясь.

Принимая во внимание слухи о тройственном заговоре: республиканцев, орлеанистов и бонапартистов, — г-н Жакаль вот уже два месяца в свободное время не брезгал работой рядового полицейского. Всю ночь накануне описываемых нами событий г-н Жакаль собственноручно распечатывал и читал чужие письма.

Ему в руки попало письмо Коломбана к Доминику. Было это около половины пятого.

Начальник полиции не мешкая отправил верхового в Ба-Мёдон, приказав гнать во весь опор. Господин Жакаль, утверждавший, что Провидение не что иное, как хорошо отлаженная полицейская машина, надеялся, что его человек подоспеет вовремя; увы, полицейский прибыл минутой позже Людовика и компании и, следовательно, опоздал.