Семнадцатилетние - Герман Матвеев

— Больше некому! — все так же уверенно сказала Катя.

— И это все, что вы можете сказать? — с горестным удивлением спросил он.

Катя молчала. Константин Семенович обвел взглядом класс и понял, что все они убеждены в виновности Марины Леопольдовны и полны решимости отстаивать свое обвинение. Константин Семенович на секунду растерялся. Последнее время он был очень занят, мало уделял внимания своим воспитанницам, или, вернее, слишком доверял им. Ему казалось, что коллектив десятого класса крепко сколочен; что стоит он на правильном пути; все вопросы решаются коллективно; что все они достаточно взрослые, рассудительные и возможность какого-нибудь грубого срыва исключена… И вот сорвались. А виноват, конечно, он.

— Девочки! Что же вы наделали?! Вы оскорбили, глубоко оскорбили ни в чем не повинного человека, — с грустью сказал он.

— Нет! Это она написала, — вполголоса, но внятно и твердо возразила Тамара.

— А я глубоко убежден в обратном! — горячо заговорил Константин Семенович. — Я абсолютно уверен! Понимаете ли, уверен, что Марина Леопольдовна никогда не будет писать анонимные письма, да еще клеветнические. Если она и найдет нужным что-нибудь сказать, то сделает это честно и прямо… Вероятно, у нее есть какие-то недостатки, она же человек, но она правдивая и прямая, в этом я убедился с первых дней…

— Если бы вы знали, Константин Семенович, как она невзлюбила вас и как придиралась… — начала Катя, но учитель ее перебил:

— Я это знал, и она этого не скрывала. Но при чем тут я?

— Жалоба была написана на вас, Константин Семенович, — сказала Женя. — Марина Леопольдовна намерена была подорвать ваш авторитет.

— Значит, вы считаете, что у меня есть авторитет?

— Конечно, есть!

— Ну, а если он есть, то как же его можно подорвать? Как? Клеветой? Чепуха! Я вам уже говорил, что правда суда не боится. Свой авторитет я могу подорвать только сам. И я его, несомненно, подорвал… Сильно подорвал! В этой безобразной истории я виноват больше, чем кто-нибудь другой, и только я несу за нее ответственность. Я не сумел вам объяснить самых простых истин и, видимо, потерял ваше доверие. Девочки, почему вы не посоветовались со мной, прежде чем пойти на такой шаг?

— Константин Семенович… Ведь она учительница. Она должна учить нас самым прекрасным, самым дорогим, высоким чувствам, а сама… Неужели вы будете защищать анонимку? — взволнованно спросила Катя.

— Нет, я защищаю не анонимку. Анонимка — это явление отвратительное… Я хочу, чтобы вы поняли, какой несправедливый, какой жестокий поступок вы совершили. Подумайте как следует. Когда вас обвиняют несправедливо… Возьмем пример. Вы хорошо работали, старались и прекрасно решили задачу. А Василиса Антоновна поставит вам двойку и обвинит вас в том, что вы списали. Как вы себя будете чувствовать? Это мелкий, маленький случай. А вы что сделали? Прежде чем обвинить человека, нужно совершенно точно знать, что он виноват. Вот вы говорите — «больше некому». В школе столько учителей! Как же некому? Кстати сказать, почему вы думаете, что анонимку писала учительница? Ну, а если кто-нибудь другой? Служащий, родитель…

— Нет, писала учительница! — мрачно и твердо сказала Катя. — Это мы знаем. Так сказала Наталья Захаровна и представительница из горкома.

— Не имею права возражать, если вы знаете… Пускай учительница, но не Марина Леопольдовна. В этом я совершенно уверен.

Он взглянул на часы. До конца перемены оставалось десять минут. Настроение в классе было уже другое. Привыкнув верить своему руководителю, девушки сидели подавленные, смущенные, с опущенными головами.

— Товарищи… Я со своей стороны сделаю все и надеюсь, что Марина Леопольдовна меня простит… А что касается вас, то ищите выход из положения сами. Я не хочу навязывать вам свое мнение и советовать. Поступайте, как подсказывает вам ваша совесть. Останьтесь после уроков, мы еще поговорим.

С этими словами он вышел из класса.

Четыре урока и три перемены десятиклассницы чувствовали себя так, как, вероятно, чувствует себя обвиняемый в тяжелом преступлении в ночь перед судом. После ухода Константина Семеновича они поняли, что поступили опрометчиво, неразумно, сгоряча. Теперь им казалось, что Марина Леопольдовна действительно не способна написать анонимку, да еще клеветническую. Она может придираться, делать ехидные, а иногда и несправедливые замечания, может грубо оборвать или даже накричать, но она никогда не лгала, не сплетничала.

Что же теперь делать? Решение лежало на их совести, а это было самое неприятное. Вначале некоторые попытались выяснить, кто виноват; кто первый подумал на Марину Леопольдовну; кто предложил эту «забастовку», но Светлана сразу прекратила разговоры.

— Я виновата, — сказала она. — Я подозревала Марину. Я голосовала, и я буду отвечать!

— Ну что ты глупости говоришь…

— А если глупости, то перестаньте болтать. Все виноваты… кроме Раи. Рая оказалась всех умней… Ее и надо выделить.

— Нет, я совсем не хочу выделяться, — великодушно отозвалась Логинова. — Я как и все…

— Нет, уж извини! — вскипела вдруг Надя. — Ты сказала Марине, что не участвуешь с нами… Да, да! Я отлично запомнила… Значит, и не участвуй!

— Она просто струсила в последний момент, — сказала Валя.

Время шло. На уроках сидели спокойно, но нужно было немалое усилие воли, чтобы отогнать посторонние мысли и сосредоточиться. В переменах спорили и раза два чуть не перессорились. Раскаяние, угрызения совести выражались как-то странно. Все были недовольны, злы, раздражены и неизвестно на кого сердились.

Кончился последний урок, Анна Васильевна вышла из класса, но девушки остались сидеть на своих местах.

— Ну, теперь держитесь! — со вздохом проговорила Женя.

— Ой, девочки! Я все-таки боюсь. Влетит нам жутко! — произнесла Надя с таким неподдельным страхом, что многие засмеялись.

— В старой школе полагалось линейкой лупить, — сказала Лариса. — Мне бабушка говорила.

— Не только линейкой. Розгами пороли, — прибавила Женя. — Особенно в бурсе.

— А в английской школе во время войны ввели телесные наказания.

— Да что вы на самом деле о розгах заговорили! — возмутилась Катя. — Соскучились, что ли?

— Нет, просто они предчувствуют что-то похожее, — ответила Тамара.

Не успела Кравченко договорить, как в дверях показался Константин Семенович. Девушки встали. Все ждали, что следом за ним войдет Марина Леопольдовна, но ее не было…

Два больших окна выходили на юг, но цветы загораживали свет, и в комнате был приятный полумрак. Самые разнообразные растения стояли на специальных полочках по краям окон, на подоконниках, спускались вниз из подвешенных горшочков. Больше всего здесь было кактусов. Эти маленькие зеленые уродцы походили на что угодно: на спящих ежей, на болезненные наросты, на лепешки, сделанные неумелыми детскими руками и налепленные друг на друга, на странные грибы с бородавками, но только не на растения. Ничего красивого в кактусах не было, но, однако, Марина Леопольдовна очень любила своих уродцев. Уходя в школу, она с удовольствием отметила, что «опунций», выбросивший недавно бутон, должен не сегодня-завтра распуститься.

Вернувшись домой, она увидела большой красный цветок, прилепившийся к толстой колючей лепешке. Роскошные, удивительной красоты цветы этих нелепых растений всегда восхищали учительницу, но сегодня она осталась равнодушной.

Константин Семенович предложил ей пойти после уроков в класс и принять извинение раскаявшихся десятиклассниц, но она отказалась. Она знала, в чем ее обвинили, знала, что это недоразумение, но слишком велико было оскорбление, чтобы так легко простить и примириться. Учительница искренне и от всей души любила этих девочек, привыкла к ним и была убеждена в том, что пользуется у них если не горячей любовью, то авторитетом и привязанностью.

«Черная неблагодарность жестоких сердец! Черствые эгоисты! Беспечные, избалованные… Что еще можно било от них ждать?» — думала Марина Леопольдовна, но где-то в глубине души сознавала, что это несправедливо и что она чем-то виновата в этом конфликте.

Отогнав усилием воли горькие мысли, она положила на стол кипу тетрадей и села за работу.

Катя, Женя и Тамара поднялись на третий этаж и в нерешительности остановились перед дверью.

— Здесь? — спросила Тамара.

— Здесь, — ответила Женя.

Ей несколько раз приходилось относить письма и повестки Марине Леопольдовне, и она хорошо помнила адрес.

— Ну, что же вы? Звоните! Женя, звони! — сказала Катя.

— Девочки, а что если она нас выгонит? — спросила Женя.

— Выгонит так выгонит, — проворчала Тамара, нажимая пуговку звонка. — Не поворачивать же назад…