Петровка, 38. Огарева, 6. Противостояние - Юлиан Семенов

— Около одиннадцати.

— Вы ждали его звонка?

— Нет… Сегодня не ждала, а вообще…

— Все время ждали?

Она кивнула.

…Костенко вышел из кабинета, попросил дежурного:

— Позвоните Тадаве, он сидит у меня, пусть немедленно едет в Минсвязь и установит, из какого города был сегодня сделан заказ на Смоленск, телефон 33-64-21, фамилия абонента Кротова. Если ему ответят, что могли звонить из автомата, теперь много автоматических линий, пусть обратится к начальству, настоит, чтобы проверили все, абсолютно все города и поселки. Черноморское побережье и республики Средней Азии — особенно. Ленинград и Карелию — тоже.

Сначала, конечно же, Тадаве ответили, что при теперешней линии автоматической междугородной связи поиск такого рода бесполезен. Он, однако, поманил к себе девушку, которая разговаривала с ним (ответственная дежурная по управлению), и шепнул, явно подражая Костенко:

— Красивая, от того, в какой мере вы нам поможете, зависит судьба, вернее говоря, жизнь людей, ибо мы ищем волка, злодея, фашиста, который не просто убивает женщин, а рубит их на куски, — понимаете? Я говорю вам правду, хотя делать этого не имею права.

«Справка.

На запрос Главного управления уголовного розыска МВД СССР сообщаем, что разговор со Смоленском, с номером 33-64-21 был заказан из Адлера в 8.30, на почтовом отделении при вокзале.

Отв. дежурная Власова Л. И.».

Костенко приказал срочно выбросить оперативные группы на вокзал, аэродром, на все поезда, вышедшие из Адлера, снабдив оперативных работников точным описанием Кротова. Фотографии он рекомендовал не раздавать, потому что Кротов мог изменить внешность — усы, борода, форма, спецовка, ватник, черт его душу знает. Он почувствовал опасность, но он еще не убежден в том, что Кротову вызывали в связи с его делом, он просто-напросто не имеет права в это поверить, он должен выяснить правду. Он позвонит к ней еще раз. Он позвонит.

…Группа угро, работавшая на аэродроме Адлера, не установила факта продажи билета ни Милинко, ни Минчакову, ни Милинкову, ни Минчукову, ни Пилинкову, ни Линчакову, ни еще доброму десятку фамилий, аналогичных этим, поскольку Костенко предложил отрабатывать версию изменения фамилий, отталкиваясь от двух — «Милинко» и «Минчаков».

На квартире у Кротовой была оставлена засада, все ее телефонные разговоры — с санкции прокурора, — фиксировались.

— Он должен вас убить, — сказал Костенко женщине. — Понимаете? Вы — единственный реальный свидетель, которого вызывали в милицию. Он не знает, в связи с чем, но он должен убрать вас, потому что вы — единственный человек здесь, на Большой земле, к которому он приходил открыто, упомянув имя Кротова. Это — гарантия смертного приговора, это — неопровержимая улика против него. Я только не могу понять, зачем он пришел к вам и назвал фамилию Кротов? Это — против правил, против его правил. А вы мне до сих пор не хотите рассказать всей правды, вы утаиваете что-то. Ладно, это ваше право в конце концов. Только помните постоянно: один неверный шаг, и дочь ваша останется сиротой!

— Я буду делать все, что вы скажете…

— Он ведь знает ваш рабочий телефон? — спросил Костенко.

— Конечно.

— Когда он позвонит, вы будете держать его разговором сколько можете. Ясно?

— Да.

— Расскажите ему, что вас вызывали и допрашивали по поводу тех колец, которые вы не пустили в продажу, а придержали для выполнения плана. Он может перепроверять это, поэтому сегодня вечером мы проведем собрание в торге и коллектив возьмет вас на поруки, попросит прекратить возбужденное против вас уголовное дело.

— Вы действительно возбудили дело?

— Возбудим. А послезавтра об этом будет написано в здешней газете. На общем собрании вы тоже будете говорить правду, ибо я не исключаю возможности, что Кротов познакомился, помимо вас, с кем-нибудь из продавцов. Кто из ваших женщин одинока, обойдена, так сказать, мужской лаской? Называйте, чтобы мне не ходить лишний раз в кадры, вы своих работников лучше знаете…

— Неужели вы думаете…

— Думаю, думаю, говорите.

— Ира Евсеева одинока… Озабочена… Как все одинокие…

— Не все, — не сдержавшись, отрезал Костенко.

Кротова подняла на него глаза — запавшие, потухшие, ответила жестко, даже гримаса перекосила лицо:

— Все.

— Позвольте не согласиться.

— Все, — упрямо повторила Кротова. — Ясно вам, все?!

— Только истерики не надо.

— Не изрекайте глупостей — истерик не будет! Вы, кстати, велели мне на собрании говорить правду… И про него тоже?

— Вы зачем так?! Вы понимаете, какую правду я имел в виду! Признаете, что держали в сейфе кольца и броши стоимостью в двадцать семь тысяч. Да, хотели помочь торгу с выполнением плана квартала, чтобы сотрудников не лишать премии, — вот какую правду я имел в виду…

— Врача можете пригласить?

— Какого врача? — не понял Костенко.

— Психиатра.

— Что, не можете собою владеть? Не отвечаете за свои поступки?

— Вы предвзято думаете о людях. Климакс у меня, простите, климакс. И я могу сорваться. Поэтому прошу о помощи. Чтобы мне дали какое-нибудь лекарство или укол сделали, я не знаю, что в этом случае может помочь…

— Хорошо. Я это устрою. И повторю еще раз: психиатр психиатром, а судьба вашей дочери, жизнь, говоря точнее в ваших руках, и здесь никакой психиатр не поможет и ничем не оправдаетесь. Я, быть может, жестоко говорю, но я намеренно говорю так, чтобы вы не думали, будто я с вами играю. Я веду с вами дело в открытую. Мы сейчас связаны воедино. Или вам жаль капитана?

Она снова вскинула голову:

— Да. Мне жаль. Мне его очень жаль…

— Несмотря на то, что я вам о нем рассказал?

— Вы рассказали… А я привыкла глазам верить.

— Через час меня сменит коллега, он уже выехал из Москвы, он покажет вам несколько фотографий…

— Трупов? Или то, как их разрубал капитан?

— Слушайте, вы намерены нам помочь? Или нет? Скажите правду, я стану искать другой выход, и я его найду, но вы потом не сможете смотреть людям в глаза.

— Я вынуждена вам помогать, — устало ответила женщина, — потому что вы действительно очень жестоко сказали о судьбе Лены…

— Дочь?

— Кто же еще, конечно, дочь…

14

…Костенко передал руководство группой Тадаве, выехал в Москву, связался с Сандумяном, попросил поднять в аэропорту данные на пассажиров, — всех без исключения, — вылетавших сегодня из Адлера, по возможности установить этих пассажиров по номерам паспортов, особенно уделить внимание тем, кому паспорт выдан недавно, с изменением фамилии, возможно взял женину. От Кротова можно ждать неожиданностей, необходимо быть во всеоружии, уйдет два дня — так на так, а в берлинских архивах, считает Пауль Велер, есть что-то такое, что поможет рассчитать на будущее возможные ходы гада…

…Позвонив в Берлин, Костенко сказал Паулю, что вылетает дневным рейсом, попросил забронировать обратный билет на послезавтра, на утренний рейс, и поехал домой.

— Где Арина? — спросил Машу, снимая плащ.

Костенко умел точно угадывать — дочь дома или нет ее. Все чаще и чаще, возвращаясь, не заставал — то у подруги, то в кино, то где-то у приятелей собрались.

— Сказала, что у Любы. Но мне кажется, она в гостях у Нади, там часто бывает Арсен…

— Я ему голову отверну, этому Арсену.

— Нельзя, — ответила Маша. — Сделать кофе?

— Сделай. Чемодан собрала?

— Да.

Костенко увидел большой красный чемодан в столовой, сказал раздраженно:

— Эту громилу я не потащу.

— Он пустой, Слава.

— Тем более.

— Может, ты купишь чего-нибудь… Иришка тебе маленький списочек составила, обуви хорошей мало…

— Ничего не куплю, Маша. Я послезавтра буду обратно, сердце что-то скребет, не до покупок… Сходишь в «Березку», если я успею на сертификаты поменять, не сердись…

Костенко прошел на кухню, сел на свое обычное место, возле телефона: чтоб не бегать в столовую, провел параллельный аппарат, звонили часто. Маша опустилась перед ним на колени, стала привычно расшнуровывать туфли — ноги опухли. Он устало пролистал газеты, не очень-то, в общем, понимая, о чем пишут, мысли были в деле.

— Кто он все-таки такой, этот Арсен? — спросил Костенко, когда Маша, поднявшись, вышла в переднюю, чтобы почистить его туфли, с детства любила это занятие, деду чистила, как истинный айсор.

— По-моему, сукин сын, но чем чаще мы с тобою станем это говорить Арине, тем больше у него шансов на успех.

— Сострадание к оскорбляемому?

— Конечно. Он работает по Пушкину: «чем меньше женщину мы любим, тем больше нравимся мы ей», дразнит Арину, а она, дурочка, поддается. Когда у тебя самолет?