Отцы Ели Кислый Виноград. Третий Лабиринт - Фаня Шифман

Рути с Ханой собирались на свадьбу Ширли. Рути сидела у зеркала и нехотя наводила лёгкий макияж, когда раздался громкий стук в дверь. «Как некстати! И кто это на звонок внимания не обращает? Ведь он сразу бросается в глаза!» — недовольно проворчала она. Нервирующий стук не прекращался всё время, пока они с матерью шли к двери. «Кто там?» — «Открой, маманька… Это я, Гай…» — раздался оттуда ломкий, словно плачущий, тенор, и похожий, и одновременно не похожий на голос Моти. Рути почувствовала, как сердце у неё падает вниз. Дрожащими руками она принялась открывать дверь. Хана поспешила ей на помощь: «Что с тобой, доченька?» — «Это… — чуть не теряя сознание, пролепетала Рути. — Это… Гай…» Грузно топая, он вошёл в дом, не стряхивая грязи с ботинок, прошлёпал в крохотный салон и плюхнулся в кресло. Рути с побелевшим лицом смотрела на такого родного, и в то же время, совершенно чужого, совсем взрослого, молодого мужчину, который был её сыном… одним из близнецов. Она потянулась к нему, но что-то её остановило. Она снова внимательно поглядела на него, остановив взгляд на его ушах… Вроде форма вернулась в норму, но цвет… какой-то сивый…

«Б-же! Внук… Как он похож на Йоси!» — пролепетала старая Хана, бессильно опускаясь в кресло в салоне и не сводя глаз с неожиданного гостя, который смотрел только на мать. «Ты… откуда?» — едва смогла выговорить Рути, робко подходя к нему и протягивая руки. — «Ты бы лучше дала мне поесть… — Гай явно не был расположен ни к проявлениям нежности, ни к излишней откровенности, и это сразу воздвигло между ним и матерью словно бы некую стену. — Сколько времени сына не видела? А-а-а?» — А где же ты был всё это время? — пробормотала Рути, спешно готовя ему бутерброды и запихивая в микрогаль оставшееся с обеда второе.

— Извини, сынок, но мы с мамой… с бабушкой… торопимся… На свадьбу Ширли…

Наша Ширли замуж выходит…» — бесцветным тоном пробормотала Рути. — «Как?! — откусив половину бутерброда сразу, хрипло спросил Гай. — Бубале?.. Пигалица?..

Замуж?.. Ведь её… э-э-э… хахаль вроде копыта откинул! Я сам видел, как он умирал, мне аж жалко его стало!.. За то, что я его пожалел, пришлось отсидеть на губе… Ну, разумеется, как у нас, у дубонов, водится, избили… Потом…» — «Что потом?» — одними губами лепетала Рути. Хана, ошарашенная странной холодностью внука, нервно поглядывала на часы, бормоча: «Вот-вот Арье и Амихай заедут за нами…» — «Ладно, сын, мы с мамой уже должны выходить… Ты не хочешь к нам присоединиться… на свадьбу сестры?» — «У меня, извини, фрака для торжеств нету!

А за кого Бубале замуж выходит, если её любимый… того?..» — «Ты знаешь, что и папа тоже… тогда же… умер?» — прерывающимся голосом спросила Рути, потрясённо глядя на сына. — «Да, что-то такое говорили… — он помолчал, положив бутерброд на стол, что-то пробормотал, потом заговорил: — Была статейка Офелии, но я не поверил — тогда со мной… много всего… не до того было… и не расскажешь… Мы с Галем почему-то ещё до этого всего… думали: если что, ты сразу за Тимми выйдешь замуж…» — «Да как ты смеешь! — поражённая, сорванным голосом взвыла Рути. — Неужели это всё, что ты можешь сказать, узнав о смерти отца?!» — «Да ну, мамань, мы же просто так думали, никто не думал тебе этого предлагать… Галь шутил… И ваще — сколько лет прошло?.. Пора бы всем слезам просохнуть…» — «Ладно, сын, у меня много чего есть у тебя спросить, и что тебе сказать. Сейчас нет времени… Оставайся, отдохни, подожди нас с мамой. Потом поговорим. А сейчас, извини — нам надо уходить. Иди на кухню: сию минуту Арье с Амихаем будут тут, и мне бы не хотелось, чтобы… именно сейчас… когда…» — «Какое совпадение — я тоже не хочу их видеть!» — просипел Гай и потопал на кухню.

Свадьбу Ширли вспоминала, как красивый, затейливый сон, в основном обилием ярких красок, красивых мелодий и громких радостных возгласов. Она с трудом помнила, как перед хупой её усадили в кресло, смущённую, словно бы оглушённую, всю в белом. Рядом мама и непрестанно всхлипывающая бабушка, которую тихо успокаивает Мория, за её спиной — Тили и старшая дочка Амихая Лиора. Были и ещё женщины и девочки с их стороны, но Ширли почему-то запомнила только этих. С другой стороны — Нехама, Ренана и Хели. Ренана с Хели и время от времени — Мория ей что-то ласково нашёптывали, она не запомнила, что именно. Мама сидит с каменным лицом и почти не смотрит в сторону Нехамы, которая только время от времени кидает на неё удивлённые, вопрошающие и словно бы виноватые взгляды. Ещё тётушки и многочисленные подружки по ульпене и по художественному колледжу, что-то поют, кто-то играет на гитаре, кто-то (наверно, Хадас) на флейте. Конечно, флейта Даси — это не флейта Шмуэля, но тоже неплохо… нежно и задушевно…

Потом все куда-то исчезают, и при ней остаются только Ренана и Хели. В этот момент на Ширли нахлынули воспоминания, и она начинает плакать, осторожно, одним мизинцем, чтобы не потекла косметика, смахивая слёзы. «Ничего, ничего, дорогая, невесте полагается плакать!» — шепчут по очереди Ренана и Хели; а перед её мысленным взором — лицо Ноама, он грустно улыбается и кивает ей головой. Ей кажется, что она слышит его напевный, немножко в нос, басок: «Я так и хотел, чтобы ты вышла за моего братика… Раз уж вместе нам не суждено…» И струятся, струятся слёзы по её лицу.

Потом хупа, от которой у Ширли в памяти остались отдельные обрывочные картинки: грустная улыбка Реувена… много-много улыбающихся лиц… горящие свечи в руках мамы и Нехамы… Почему-то не звон, а жалобный шелест разбиваемого каблуком Реувена бокала… И снова его улыбка… Как приклеенная, улыбка на скривившемся, словно приготовившемся плакать, лице матери, слёзы старенькой бабушки, слёзы Нехамы, странно растроганное лицо совершенно седого Бенци, вислые щёки, к которым Ширли никак не может привыкнуть, придают лицу печальный, даже скорбный, вид… Радостные лица Шмуэля и Ренаны, в какой-то момент слившиеся в одно лицо…

Рав Давид, рабанит Ривка, Шошана и Натан, озорной Бухи с Шилат, а за ними братья и сёстры, племянники и племянницы Нехамы и Бенци… То и дело рядом появляются и снова куда-то уплывают Цвика и Нахуми, его сестрёнка Лиора, их отцы и младшие братья и сёстры… И всё это на фоне оглушительного грохота, перемежаемого чарующими мелодиями, теми самыми, памятными… Ширли всё время пугливо оглядывалась, когда слышала звук ударника, потом тихо шепнула Реувену: «Эти барабаны и дарбуки… Зачем так громко… Я почти не слышу ни флейты, ни гитары, ни угава…» — «Хорошо, дорогая, я их попрошу потише… снизить ударный фон…» — «Меня это почему-то пугает…» — «Не бойся! Это же наша музыка!..»