Берсеркер - Фред Саберхаген

Для Фарлея исход этого поединка казался предопределенным, и его удивила лишь внезапность, с которой все произошло. Он стоял, почти разочарованный тем, что бой уже окончен, а Джад лежал на земле и, казалось, пытался что-то ему сказать.

Но жизнь покинула Джада слишком быстро, прежде, чем он успел вымолвить хоть слово.

Йелгир откашлялся:

— Омир Келсумба и Томас Хватала!

Сегодня список имен можно было запомнить и без бумаги.

Фарлей отошел в сторону. Он вдруг осознал, что в этом туре, впервые за все время, не будет других победителей, чтобы стоять рядом с ним, отпускать шуточки или комментировать ход поединка, и эта мысль потрясла его. Стоя в полном одиночестве (если не считать жреца), Фарлей заметил на лице Келсумбы выражение безмятежного счастья; видимо, боги одарили сегодня своей благосклонностью не одного Фарлея. А вот с Томасом Хваталой, похоже, дела обстояли иначе. Еще до первого удара у него было лицо человека, знающего о своем поражении.

Противники быстро сошлись в середине круга. Топор взлетел с безрассудной смелостью; должно быть, Келсумба был совершенно уверен, что вскоре станет богом. Но копье двигалось с отчаянной скоростью и было столь точным и уверенным, словно его направлял бог. Невероятно, но схватка окончилась.

Окончилась ли? Келсумба не прекратил сражаться даже после того, как тяжелое копье пронзило его. Хотя его движения сильно замедлились, топор все же продолжал вздыматься и обрушиваться. Томас до сих пор оставался невредимым. Но вместо того чтобы отступать и ждать, пока противник свалится сам, Томас по каким-то причинам предпочел прыгнуть вперед и сцепиться с ним врукопашную. Пока противники боролись, Омир продолжал улыбаться, а Томас — выглядеть отчаявшимся. Но быстро стало ясно, что сильнейший из них отнюдь не Омир — во всяком случае, теперь, когда из него торчит копье. И только после того, как Томас сумел вырвать у Келсумбы топор и нанести решающий удар, с лица его исчезло отчаяние.

Ссора крылатых зверушек окончилась уже давно, а теперь стих и лязг металла, и в лесу сразу же сделалось тихо.

После полудня, когда Шонберга снова привели к верховному жрецу, Андреас сидел на прежнем месте. Как только они остались одни, Андреас начал:

— Поскольку мысль о пытках не устрашила вас немедленно и поскольку, как я подозреваю, их применение может подтолкнуть вас на опрометчивую попытку снабдить меня ложной информацией о корабле, я решил принять чрезвычайные меры, чтобы все же испугать вас в достаточной степени. Вам придется пенять исключительно на себя, — и Андреас снова улыбнулся. Очевидно, он находил собственное остроумие чрезвычайно забавным.

Шонберг уселся. Слова Андреаса не произвели на него ни малейшего впечатления.

— Ну и как вы собираетесь запугивать меня на этот раз? — поинтересовался он.

— Скажу вам несколько слов.

— Андреас, мое уважение к вам стремительно падает. Если уж ваши прежние угрозы не произвели желаемого эффекта, с какой стати на меня должно подействовать невнятное бормотание о каком-то великом безымянном ужасе? Таким образом вам меня не запутать. На самом деле, вам вообще не под силу меня запугать, как бы вам того ни хотелось.

— А я думаю — под силу. Полагаю, мне известно, чего может на самом деле бояться человек, подобный вам.

— И чего же?

— Возможно, я смогу добиться этого, сказав вам всего лишь одно слово, — Андреас почти игриво всплеснул руками.

Шонберг ждал.

— Одно-единственное слово — имя бога.

— Да знаю я это имя. Торун.

— Нет. Торун — всего лишь игрушка. А мой бог — настоящий.

— Ну, тогда давайте. Произносите это ужасное имя. — Шонберг вопросительно приподнял брови и уставился на жреца почти с насмешкой.

Андреас прошептал три слога.

Смысл дошел до Шонберга не сразу. Сперва он просто удивился.

— Берсеркер... — повторил он и откинулся на спинку кресла. Лицо его ничего не выражало.

Андреас ждал, полностью уверенный в успехе — ведь его бог никогда прежде его не подводил.

— Вы хотите... — начал Шонберг. — Ага. Кажется, я начинаю понимать, что к чему. Вы хотите сказать, что один из них на самом деле провел здесь пятьсот лет, и вы... вы ему служите?

— Вскоре я отправлюсь, дабы предложить богу Смерти особое жертвоприношение — нескольких человек, в которых мы больше не нуждаемся. Я могу показать вам это зрелище. Оно должно вас убедить.

— Да, я верю, что вы можете мне это показать. Я вполне вам верю. Ну что ж. Да, это действительно меняет дело, но отнюдь не таким образом, как вам хотелось. Если я не желал помогать вам в локальном конфликте, то уж тем более не стану помогать вам устраивать массовую бойню.

— Шонберг, когда мы сделаем с этой планетой все, что следует, когда она умрет, мы покинем ее. Мой бог заверил меня, что корабельные двигатели можно будет успешно восстановить и сделать их пригодными для космического путешествия. И после многолетнего путешествия мы доберемся до другой звезды, чьи планеты тоже загрязнены этой дурацкой накипью жизни. Я и еще несколько человек, членов Внутреннего Круга, совершим это путешествие. Мы будем продолжать нести груз этой отвратительной жизни в наших телах, но сможем освободить от нее множество других людей в других мирах. Замкнутая система жизнеобеспечения вашего корабля будет поддерживать нас в должном состоянии на протяжении многих лет.

Путешествие, как я уже сказал, продлится много лет. Если вы сейчас откажетесь от сотрудничества, мы возьмем вас с собой в качестве пленника. Вы не умрете. Мой господин заверил меня, что существуют надежные способы предотвратить самоубийство. Он сможет кое-что проделать с вашим мозгом, когда у него будет достаточно времени.

Вы будете полезны во время путешествия — нам ведь понадобятся слуги. Вас не будут пытать — точнее сказать, не будут пытать помногу. Я прослежу, дабы ваши страдания никогда не становились настолько острыми, чтобы превратиться в события, благодаря которым можно отличить один день от другого. Я могу умереть прежде, чем путешествие завершится, но некоторые из моих единомышленников — молодые люди, и они будут в точности следовать моим приказам. Я знаю, что вы, земляне, живете долго. Полагаю, что вы... как это говорилось на Земле? — а, свихнетесь. Никто никогда не оценит вашего подвига. Его некому будет оценить. Но, полагаю, вы можете продолжать существовать, пока не достигнете примерно пятисот лет.

Шонберг не шевелился. Но правая щека его дергалась от нервного тика. Голова его едва заметно склонилась, а плечи опустились чуть ниже, чем раньше.

Андреас продолжал:

— Я лично предпочел, чтобы вы вышли из игры достойно. Удалились бы с каким-нибудь красивым жестом. Если вы согласитесь сотрудничать со мной, ваше будущее может выглядеть иначе. Вы только поможете нам сделать то, что мы сделаем в любом случае, с вашей помощью или без нее. Если вы пойдете на сотрудничество, — Андреас поднял руку, слегка разведя большой и указательный пальцы, — я в самом конце дам вам маленький шанс. Вы не победите, но умрете благородно, в попытке победить.

— И что за шанс? — глухо спросил Шонберг. Теперь в его голосе звучало отчаяние. Он то и дело моргал.

— Я дам вам меч и позволю попытаться прорваться мимо одного из моих воинов, добраться до берсеркера и разбить его на кусочки. Его провода достаточно уязвимы для подобной атаки.

— Вы не сделаете такого! Ведь это ваш бог!

Андреас невозмутимо ждал,

— Откуда мне знать, что вы действительно это сделаете? — Эти слова вырвались у Шонберга словно бы помимо его воли.

— Вы знаете, что я сделаю, если вы откажетесь сотрудничать.

Казалось, что повисшее в маленькой комнатке молчание продлится бесконечно.

Теперь из людей, нарушающих пустынность парка богов, на ногах держались всего трое, не считая одного-двух рабов. Фар-лей и Томас смотрели друг на друга, подобно двум незнакомцам, случайно встретившимся в диких местах, которые оба считали необитаемыми. Где-то в стороне жрец отдавал распоряжения рабам; послышался удар заступа — там копали новую могилу.

Фарлей посмотрел на тех, кто теперь лежал на земле. Джад не улыбнулся, получив рану, и не ушел весело в лес. Келсумба не смеялся по пути к вечному пиру богов. Фарлею не хотелось оставаться и смотреть, как их побросают в неглубокую яму. Чувствуя, как ощущение неуязвимости медленно покидает его, Фарлей развернулся и двинулся вверх по дороге.

Томас Хватала, все еще продолжающий вытирать копье, молча двинулся следом. Он явно был не против пообщаться. Жреца они оставили позади. Брусчатка на дороге здесь была очень ровной и поддерживалась в отличном состоянии. А еще дорога была аккуратно окаймлена камнями — Фарлею вспомнились некоторые дорожки в большом поместье его отца.