Мама!!! - Анастасия Миронова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Вернулась ли мама? Вдруг они с ней разминулись? Вдруг мама прошла с теми мамами, которые не остановились? Она сняла рукавицу с левой руки, задрала рукав шубы, но маленьких часиков, таких, как у Аньки, с Микки Маусом, на запястье не было. Она ведь потеряла их в понедельник! Да! Им с Анькой часы подарил дядя Валя, и Саша свои потеряла. Она снова пошла к детям. У компании мальчиков постарше не своим голосом спросила:
– Не скажете, который час?
К ней обернулся рыжеватый парень в такой же ушанке. Он на морозе гулял в легком пальто, верхние пуговицы которого были расстегнуты, и в растрепанном шарфе.
– Чего? – не понял парень.
– Не скажете, который час? – повторила Саша, будто в записи.
Рыжий точно так же отреагировал:
– Чего?
– Время сколько? – спросила Саша на понятном ему языке. Она уже знала, что в речи бывают простые и сложные предложения, короткие и длинные. Светкина бабушка все длинные предложения всегда переспрашивает. И маленькая Женя тоже. Взрослые и умные говорят длинными предложениями, а маленькие или старенькие – короткими. Парень не был маленьким – он был просто глупым. Впрочем, нет, скорее, не глупым, а запущенным.
– Рано еще, – ответил он, услышав понятное ему «сколько время», имея в виду, что рано проситься на мультики.
Саша походила туда-сюда. Надо бы покричать маму – вдруг вернулась? Она подошла к дому и, задрав голову, тихо и жалобно пропищала:
– Мама!
Ее никто не услышал. Вообще никто. Она оглянулась – всё было по-прежнему, дети играли. Саша повторила чуть сильнее:
– Ма-а-ма!
Посмотрела на дом. Вспомнила, что кричать из-под самых окон не надо, так хуже слышно. Саша отошла от дома на расстояние, в котором уместились бы, лежа на земле, этажей пять или шесть. Подняла голову, но не высоко-высоко, а так, чтобы кончик носа смотрел точно в козырек их лоджии.
– М-а-а-ма-а! – получилось громко.
Еще раз, громче! Она оттянула мешавший шарф, поправила шапку, набрала воздуха в грудь… и услышала, что ее «Мама!» кричит кто-то справа. Маленький мальчик в клетчатом пальто и песочного цвета цигейковой шапке, сложив руки в варежках рупором, кричал в него. Звук получался глухой и тупой.
Саша занервничала. Ведь никто сейчас не выглянет. Сбил ей всё своими мультиками. Она по делу! По делу!
– Мама! – настойчиво крикнула Саша.
Мальчишка догадался снять варежки и тут же позвал свою маму.
– Ну, ма-а-а-а-м! – крикнула она.
Свет в их окне, за остекленной лоджией, горел. Но он всегда горел, чтобы воры думали, будто дома кто-то есть.
– Ну мама! – повторила Саша. На этот раз получилось тише, потому что крик смазался выкатившимися слезами.
Саша переминалась в снегу, ей захотелось писать. От волнения она всегда часто писала, поэтому и боялась выступать или отвечать на уроке. Пописать можно было на первом этаже, под лестницей. Или в башне. Заходить в дом она не решилась, поэтому обошла башню, убедилась, что мальчишек поблизости нет, и юркнула внутрь. Там долго возилась со штанами: снять с мокрого от пота тела шерстяные в сосульках гетры, подштанники, колготки и трусы было тяжело, тем более что на руках болтались пришитые к резинкам, обледенелые варежки. Она широко расставила ноги, чтобы не обмочить валенки, присела и быстро пописала. Расправлять колготки было некогда, поэтому она рывком натянула верхние штаны, а нижние слои одежды скатались под ними. Жутко неудобно, но расправлять их в башне в полной темноте еще хуже. Саша вернулась на свое «кричальное» место и с разгона, без раздумий, вдруг заорала:
– Аньку убили!
Двор замолчал. Дети, даже самые большие и грубые парни, вдруг съежились в маленькие комочки, побросали свои лопатки, палочки, пистолетики и кинулись к окнам. Оттуда моментально высунулись головы.
– Домой! – закричала сразу половина окон.
– Я боюсь! – ревом ответили дети.
Кому-то матери пообещали спуститься, кого-то продолжали криком загонять домой.
Из Сашиного окна никто не выглянул. Мамы дома не было! Зато высунулась тетя Оля. Она диким голосом заорала:
– Какую Таньку убили?
Саша остолбенела. Надо бы крикнуть, что не Таньку, а Аньку, Аню Вторушину, но голос пропал. Она молча рассматривала тетю Олю, розовую на фоне комнатного света. Тут подошел тот самый рыжий дураковатый парень в ушанке. Он оттянул от шеи и без того почти спавший шарф, снял варежки и прокричал:
– Да не Таньку!
– Не Каромину? – тетя Оля высунулась из окна почти по пояс. Даже снизу было видно, как от нее шел пар.
– Аньку! Анну! – крикнул пацан.
Тетя Оля пропала из окна. Она не узнала Сашу?
Парень спросил:
– А какую Аньку?
– Вторушину, – плакала Саша.
Пацан изо всех сил крикнул в пустое тети Олино окно:
– Вторушину Аньку убили. Анну!
Остальных детей во дворе потихоньку забирали. Из Сашиного дома тоже приходили женщины, но все они жили на несколько этажей ниже.
На Лесобазе постоянно кого-то убивали. Едва заслышав слово «убили», дети каменели от страха. Войти в грязные черные подъезды восьмиэтажных домов боялись все. Поэтому звали мам. В тот раз, когда в Сашином доме, в коридоре, появились прикрытые газеткой органы, маленьким сказали, что это кишки коровы. Но Саша видела, как приезжали врачи и милиция, а комендант кричала, что ей опять звонит прокуратура.
После этого случая несколько вечеров никто из детей один не гулял. Многие даже не ходили в школу, потому что учились во вторую смену. В школе, как всегда, всё поняли и не ставили пропуски. А еще Саша вспомнила, что однажды на Лесобазе появился маньяк. В их школе говорили, будто он ловил детей на длинном переходе от Судостроителей до Домостроителей, где стояла школа. Он пускал им по венам мочу и разбавленное водой дерьмо. Когда пошли такие слухи, в школе отменили последние уроки второй смены, чтобы дети возвращались засветло.
Таких случаев было много, и Саша зачем-то стала их все вспоминать. И пьяницу, которую давным-давно, еще когда они с Анькой учились во втором классе, загрызла собака. Та самая Лесси, она еще убила Сеню Ксенофонтова. А когда в 40-м доме отчим заколол свою падчерицу прямо на ступеньках главной лестницы? Саша видела издалека, как грузили в машину
