Дракула. Повести о вампирах (сборник) - Джордж Гордон Байрон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Тот, другой, который в более позднем времени снова и снова переправлялся со своим войском за реку на турецкую землю; который, будучи разбит, выступал снова и снова, хотя и возвращался один с кровавого поля битвы, где полегло его воинство, — ибо он знал, что лишь он восторжествует в конце концов!»
Какое мы можем вынести из этого заключение? Вы думаете, никакого? Посмотрим. Детская мысль графа не видит тут ничего, поэтому он и говорит об этом так свободно. Ваша мужская мысль не видит тоже ничего, моя мужская мысль не видит ничего, верьте, не видела до сих пор. Нет! Но вот начинается речь той, которая говорит не думая, потому что она также не знает, что это значит… что это могло бы значить. Это совершенно подобно тем элементам, которые кажутся неподвижными, но это не мешает им совершать свой путь в системе мироздания и доходить до своей цели. Вдруг блеснет свет, раскроется небо, и что-то ослепляет, убивает и уничтожает, и земля открывает свои недра на большие глубины. Разве не так? Вы не понимаете? Хорошо, я объясню. Изучали вы когда-нибудь философию преступления? Да и нет. Вы, Джон, разумеется, так как это изучение безумия. Вы, мадам Мина, вряд ли, потому что преступление далеко от вас… только однажды оно вас коснулось. Все же ваш ум работает правильно и не оспаривает принципа «a particulari ad universale»[22]. Во всяком преступлении есть своя особенность, что совершенно очевидно, и даже полиция, незнакомая с философией, знает это. Преступник всегда работает над одним преступлением, т. е. настоящий преступник, у которого предрасположение к определенному роду преступлений и который не способен на другое преступление. Такой преступник не обладает мозгом зрелого человека. Он умен, хитер и находчив, но что до его мозга, он не мозг зрелого человека. Во многом у него детский мозг. Наш преступник также предрасположен к преступлению, у него также детский мозг, и то, что он сделал, — детская работа. Птичка, рыбка, зверек — все они учатся на своем опыте. Научившись что-то делать, они учатся дальше. «Dos рои sto», — сказал Архимед. «Дайте мне точку опоры, и я переверну мир!» Что-то однажды совершенное становится для детского ума точкой опоры, благодаря которой он взрослеет. Пока ему не нужно нечто новое, он делает так, как делал раньше. О моя дорогая, я вижу, глаза ваши широко открыты, и блеснувший свет показал вам всю глубину, — прервал он ход своих рассуждений, увидев, что м-с Харкер всплеснула руками и глаза у нее заблестели.
Затем он продолжил:
— Теперь настала ваша очередь говорить. Скажите нам, сухим людям науки, что вы видите вашими чудесными глазами.
Он взял ее за руку и крепко держал ее. Его указательный и большой пальцы инстинктивно и невольно, как мне показалось, щупали ее пульс, пока она говорила:
— Граф — типичный преступник. Нордау и Ломброзо так бы определили его, и действительно, ум его неправильно сформирован. Так, в затруднении он обращается к привычному способу. Его прошлое может служить путеводной нитью для будущего, одна страница из этого прошлого, которое мы знаем по его рассказам, содержит описание того момента, когда граф, находясь, как сказал бы м-р Моррис, в рискованном положении, вернулся в свою страну из той земли, которою хотел овладеть, только затем, чтобы приготовиться к новому походу. Он возвратился на поле брани лучше подготовленный для достижения своей цели и победил. Точно так же он прибыл в Лондон, чтобы овладеть новой страной. Он потерпел поражение, и, когда потерял последнюю надежду на успех и даже его существование было в опасности, он бежал за море к себе домой, как раньше бежал за Дунай из турецкой земли.
— Прекрасно! Прекрасно! Что вы за умница! — восторженно воскликнул Ван Хелсинг и поцеловал ей руку. Через мгновение он обращался ко мне тем тоном, которым говорят на консилиуме у постели больного: — Всего семьдесят два, и это несмотря на возбуждение. У меня есть надежда. — Вновь обернувшись к ней, он крайне заинтересованно попросил: — Продолжайте! Вы можете сказать больше. Не бойтесь. Джон и я все знаем. Я — во всяком случае и скажу вам, правы ли вы. Не бойтесь, говорите!
— Попробую, но вы уж извините меня, если я покажусь вам слишком заинтересованной своими проблемами.
— Не бойтесь! Это и хорошо — ведь мы думаем именно о вас.
— Так как он преступник, то он самолюбив, и так как его разум ограничен, недоразвит, то действия его основаны на самолюбии, и он замыкается на одной цели. Эта цель — жестокость. Как он раньше бежал за Дунай, бросив свое войско во власти врага, так и теперь он хочет спастись, забыв обо всем остальном. Итак, его собственное самолюбие освобождает мою душу от ужасной власти, которую он приобрел надо мной в ту страшную ночь. Я почувствовала это, о как почувствовала! Благодарение Господу за его великое милосердие. Моя душа стала такой свободной, какой не была с того самого ужасного часа, меня мучит только страх, что во время сеанса или сна он может, пользуясь моей близостью к вам, выведать от меня ваши планы.
Профессор поднялся:
— Он использовал ваш мозг, поэтому он и сумел задержать нас здесь, в Варне, между тем как корабль, на котором он находился, незаметно пронесся, пользуясь темнотой, в Галац, где, несомненно, все им приготовлено, чтобы спастись от нас. Но его детский ум не пошел дальше этого, и, может быть по Божьему Промыслу, то самое, чем хотел воспользоваться злодей для собственной пользы, окажется для него величайшим вредом. Охотник попался в собственную ловушку, как говорит великий псалмопевец. Именно теперь, когда граф думает, что скрыл от нас все следы, что опередил нас на много часов, его детский мозг внушает ему, что он вне опасности. Он думает также, что так как он отказался от чтения
