Лавкрафт - Глеб Елисеев

«За гранью времен» в наиболее сконцентрированном и удачном виде демонстрирует лавкрафтовское видение необъятности Вселенной во времени. (В «Снах в Ведьмином доме» писатель пытался представить ее столь же неописуемую необъятность в пространстве, но это удалось хуже.) Тема ничтожности человечества перед необозримым космосом представлена в повести в четкой, почти прозрачной обнаженности. Для разумных существ бессмысленность и абсурдность окружающей реальности оказывается принципиально непреодолима. Даже Великая Раса, интеллектуально намного превышающая род людской, может лишь бежать от неумолимого хода времени. Ее представители способны только отдалять неизбежный финал, прячась во все новые и новые тела, но не могут победить неумолимый ход времени. Для человечества же надежды на будущее нет вообще. Оно в конце концов просто исчезнет с лица Земли без следа. Натаниэль Пизли четко говорит про «тех жесткокрылых тварей, что придут на смену человечеству и станут в свое время объектом массового переноса сознаний Великой Расы, когда та столкнется с угрозой гибели»[393].

«За гранью времен» получилось удивительно оригинальным произведением, по-новому и очень органично представив идею путешествий во времени. Во всяком случае, способ Лавкрафта, оставаясь в рамках научной фантастики, заметно отличается от поездок на механических агрегатах, обычных еще со времен книги Г. Уэллса. Конечно, идея перемещения сознания для творчества фантаста не нова. Она появляется и в «Истории Чарльза Декстера Варда», и в «Твари на пороге». С.Т. Джоши также отмечает три произведения, которые могли оказать воздействие на концепцию повести Лавкрафта. Это роман Г. Дрейка «Призрачная тварь», книга А. Биро «Лазарь», посвященная амнезии, и кинофильм «Площадь Беркли», по одноименной повести Д. Болдерстона. В последнем случае речь напрямую идет о переходе сознания человека из начала XX в. в тело его предка, жившего в XVIII в.

Но эти влияния достаточно слабы, хотя они и могли подтолкнуть Лавкрафта к разработке отдельных сюжетных ходов повести. Главную же идею и основной посыл сюжета он обдумывал как минимум с начала 30-х гг. Еще в 1930 г., в одном из писем к К.Э. Смиту, он предлагает финал истории о страннике по времени — главный герой должен обнаружить в руинах древнего города разложившийся папирус, написанный его собственным почерком. В 1932 г. в очередном послании Лавкрафта к другу в Оберн уже полностью представлен сюжет с обменом разумами через громадные промежутки времени, хотя в нем пока нет идеи Великой Расы и картин созданной ею цивилизации. А в ноябре 1934 г. Лавкрафт написал первоначальный краткий вариант «За гранью времен», однако быстро понял, что не хочет ограничиваться невнятной скороговоркой. В итоге текст разросся до существующего объема, и это пошло ему на пользу.

Издательская судьба повести оказалась неудачной с самого начала — Лавкрафт даже не попытался пристроить ее хоть куда-либо и просто отослал в феврале 1935 г. рукопись Дерлету. Тот, видимо, также не пришел от нее в восторг и не стал посылать ни в «Уиерд Тейлс», ни в какой-либо другой журнал. Повесть увидела свет только в июньском номере «Эстаундинг Сториз» за 1936 г.

Особый интерес в описании цивилизации Великой Расы представляет ее социальное устройство. Лавкрафт писал: «В целом Великая Раса представляла собой единую нацию — свободное объединение или союз — с общими институтами управления; правда, административно они делились еще на четыре особых самоуправляющихся региона. Политическая и экономическая система в каждом из них была некой разновидностью социал-фашизма, с рациональным распределением основных ресурсов и стоявшим у власти Государственным Советом, в выборах которого принимали участие все прошедшие особый образовательный и психологический ценз»[394]. Эти замечания бросают четкий свет на политические взгляды Лавкрафта середины 30-х гг. XX в.

Можно определенно утверждать, что его политическим идеалом в то время стал социализм с заметным фашистским оттенком. Вместе с тем радикальные версии социалистических теорий вызывали у фантаста лишь явное раздражение. Коммунизм он ненавидел, а большевистскую революцию в России рассматривал исключительно как бедствие и катастрофу. Лавкрафт считал социализм неизбежным последствием развития технологической цивилизации, при которой машины отнимают у людей возможность заработка. Дабы предотвратить разрушительное восстание обездоленных, правительство должно заняться регулированием экономики. Иначе неизбежен всеобщий разрушительный бунт и крах цивилизации, сопровождающийся гибелью западной культуры. (Именно так Лавкрафт, толком не разбиравшийся в хитросплетениях русской истории, воспринимал и события 1917 г. в России.) Он скептически отзывался о коммунистических увлечениях Ф. Лонга и Р. Барлоу и с юмором воспринимал их попытки просвещать его в теории марксизма.

Лавкрафт считал, что правительство должно осуществлять контроль над ресурсами (в том числе и над энергетикой), ввести сокращенный рабочий день, но с большей оплатой рабочего времени, предоставлять социальные пособия и пенсии. В наше время в такого рода предложениях нет ничего оригинального, но для США первой половины XX в., с их культом свободного рынка и невмешательства в экономику, они выглядели даже радикально. Хотя в реальности Лавкрафт никаким фашистом (во всяком случае, в области экономики) не был. Максимум — умеренным социал-демократом. Он четко заявлял о себе: «С 1931 года я являюсь тем, кого, вероятно, можно было бы назвать социалистом — или, как у русских, меньшевиком, как отличного от большевика»[395].

Причем «социалистические» убеждения Лавкрафта были настолько умеренным, что даже «Новый курс» администрации Ф.Д. Рузвельта в качестве программы реформ в США его вполне устроил. Он активно защищал политику президента-демократа в своих политических статьях. Готовность поддержать новую администрацию Белого дома дошла у Лавкрафта до того, что он смирился даже с ликвидацией «сухого закона». Отмену «восемнадцатой поправки» он, конечно же, воспринял без энтузиазма, но спокойно и даже с циничным равнодушием, подчеркивая, что в мире есть проблемы поважнее свободной продажи алкоголя. И впоследствии, пусть Лавкрафт иногда и ворчал по поводу умеренности Белого дома в проведении реформ и их недостаточной «социалистичности», он все же оставался верным сторонником Ф.Д. Рузвельта.

Если где и можно обнаружить некие «фашистские» воззрения Лавкрафта, так это в его представлениях о том, что власть следует сконцентрировать в руках небольшой группы ответственных людей. Но здесь речь идет скорее о некоей разновидности «меритократии», чем о господстве одной тоталитарной партии и отрицании демократических процедур вообще. Во всяком случае, в тех эпизодах «За гранью времен», где речь идет об идеальном обществе, созданном Великой Расой, оно описано следующим образом: «Автоматизированная промышленность не требовала к себе большого внимания со стороны граждан, оставляя им много свободного времени для занятий на интеллектуальном и эстетическом поприщах. Наука у них достигла небывалого уровня развития, искусство превратилось в необходимый элемент жизни, хотя в тот период, к которому относились мои сновидения, оно уже прошло свой зенит. Технический прогресс стимулировался постоянной борьбой за выживание и необходимостью поддерживать функционирование хозяйства огромных городов в условиях повышенной геологической активности. Преступления были крайне редки; не последнюю роль в этом играла исключительно эффективная полицейская служба. Виды наказаний варьировались от лишения привилегий и заключения в тюрьму до смертной казни или полной эмоциональной ломки сознания и никогда не применялись без предварительного тщательного расследования всех мотивов преступления»[396].