Черные реки сердца - Дин Кунц

Резкий свет дневных ламп над головой изменил бы полностью восприятие. Спенсер понимал, что, если он желает хотя бы в общих чертах воскресить свое настроение той ночью, даже свет фонарика чересчур ярок, но у него не хватило духа двигаться в полной темноте, как тогда, в четырнадцать лет.

Рокки визжал и царапал дверь, которую Элли закрыла за собой. Он дрожал и был очень расстроен.

Спенсер не мог понять почему, но Рокки больше всего боялся темноты на улице. Как правило, он не трусил, когда дома было темно, но иногда приходилось включать настольную лампу, чтобы он перестал визжать и трястись.

– Бедняжка, – сказала Элли.

Свет фонарика был ярче, чем свет ночника, и Рокки не должен был так сильно нервничать. Но он дрожал, будто его ребра бились друг о друга, как пластинки ксилофона.

– Все нормально, дружище, – сказал собаке Спенсер. – То, что ты чувствуешь, – это прошлое. Все кончено много лет назад. Теперь здесь ничего не может привести в ужас.

Собаку он не убедил, и она продолжала царапать дверь.

– Может, мне его выпустить? – спросила Элли.

– Нет, он поймет, что на улице ночь, и начнет проситься обратно.

Когда Спенсер снова направил луч на дверь комнаты, где хранился архив, он понял, что сам является источником собачьего страха, то волнение, что бушевало в нем. Рокки всегда очень сильно реагировал на его настроение. Спенсер постарался успокоиться. То, что он сказал собаке, было правдой: аура зла, сохранившаяся в этих стенах, была отголоском ужасного прошлого, но сейчас уже нечего было бояться.

Однако так Спенсер мог утешить собаку, но не себя. Он до сих пор жил в прошлом наполовину. Его не отпускал вязкий деготь памяти. И сильнее держало его то, что память не открывала ему, нежели то, что он ясно помнил. Воспоминание, которое он приглушил и задвинул глубоко в темноту сознания, превратилось именно в такое, державшее его озеро дегтя. События, происшедшие шестнадцать лет назад, были безопасны для Рокки, но Спенсера они могли поймать в западню, поглотить и разрушить его полностью.

Он начал рассказывать Элли о той ночи, о филине, радуге и ноже. Его перепугал свой собственный голос. Каждое слово казалось ему звеном в цепи, с помощью которой вагончик «дороги ужасов» в парке развлечений подтягивался вверх на горку, а потом цепь отпускали, и кабинка с мордой чудовища впереди вдруг срывалась вниз, в наполненную привидениями черноту комнаты ужасов. Цепь несет кабинку только в одном направлении. И если впереди кажется провал или же начнется пожар в самом конце комнаты ужасов, обратного пути не будет.

– В то лето, как и всегда, я спал в своей комнате без кондиционера. Зимой в доме бесшумно работала система обогрева, и я ее не замечал. Но меня раздражал свист и шипение холодного воздуха, который нагнетался через отверстия вентилятора. Меня также раздражало гудение компрессора... Нет, «раздражало» – это не то слово. Меня оно пугало. Я боялся, что из-за этого шума не смогу услышать другие звуки в ночи... Тот звук, который мне следовало услышать и отреагировать на него... иначе я мог погибнуть.

– Что за звук? – спросила Элли.

– Я не знаю. Какой-то детский страх. Или так думал в то время. Я стыдился этого страха. Но мое окно было открыто ночью, и поэтому я услышал крики. Я пытался убедить себя, что это была сова или ее жертва. Что они где-то далеко отсюда, в ночи. Но... крик был таким отчаянным, жалким и полным ужаса... это был крик человеческого существа...

Спенсер рассказал Элли о своем путешествии в ту июльскую ночь. Он говорил быстрее и с большими подробностями, чем когда рассказывал о том же незнакомым людям в барах или Рокки. Спенсер говорил, как он вышел из тихого дома, прошел по зеленому газону, припорошенному снежным светом луны, повернул за угол флигеля, как над ним пролетел филин. Как потом он подошел к фургону, из открытой двери которого несло мочой, как вошел в прихожую, где они сейчас стояли...

– И тогда я открыл дверь в комнату с документами, – сказал он.

Открыв ее теперь снова, Спенсер переступил порог.

Элли последовала за ним.

В темной прихожей Рокки по-прежнему скулил и царапал дверь, пытаясь выбраться отсюда.

Спенсер обвел лучом фонаря комнату. Из нее исчезли длинный рабочий стол и два кресла. Не было и полок с разными документами.

Длинные шкафы из сосны стояли вдоль дальней стены, закрывая ее от пола до потолка. В шкафах было три высоких узких дверцы.

Спенсер остановил луч света на средней и сказал:

– Дверцы были открыты, и странный свет шел изнутри шкафа. Оттуда, где не должно было быть никаких огней. – Он сам ощутил новое напряжение в своем голосе. – Мое сердце сильно билось, у меня дрожали руки. Я сжал их в кулаки, я пытался сдерживаться. Мне хотелось убежать, просто повернуться и убежать обратно в постель и позабыть обо всем.

Он рассказал о том, что чувствовал тогда, много лет назад, но было ясно, что он мог говорить то же самое и о своих сегодняшних ощущениях.

Он открыл среднюю дверцу шкафа. Петли заскрипели – дверью слишком давно не пользовались. Он посветил фонарем в глубь шкафа, там были пустые полки.

– Четыре запора удерживают заднюю стенку шкафа, – сказал Спенсер Элли.

Его отец скрыл эти запоры под штукатуркой. Спенсер нашел все четыре: два по бокам задней стенки нижней полки, два – по бокам верхней.

Рокки пришел в комнату, его когти стучали по полированному полу из сосновых досок.

Элли сказала:

– Правильно, песик, тебе лучше оставаться с нами.

Спенсер передал фонарь Элли и толкнул полки. Задняя стенка шкафа откатилась назад в темноту. Небольшие колеса заскрежетали по старым металлическим рельсам.

Спенсер переступил через порог на том месте, где только что были полки. Он стоял внутри шкафа и толкал заднюю стенку все дальше.

Ладони у Спенсера были влажными, он вытер руки о джинсы.

Потом забрал фонарь у Элли и вошел в маленькую комнату за шкафом. С потолка свисали голый патрон с лампочкой и цепочка. Спенсер потянул за цепочку, и загорелся свет.

Свет был таким же неприятным и желтоватым, каким запомнился ему в ту ночь.

Бетонный пол и такие же стены. Все было так, как ему много раз снилось.

Элли закрыла за собой дверцы шкафа. Потом она и Рокки прошли за Спенсером в крохотную комнатку.

– В ту ночь я стоял в комнате с архивом и заглядывал внутрь шкафа. Мне так хотелось убежать отсюда. Меня страшил этот желтоватый свет. Мне кажется, что я даже пытался побежать... но потом обнаружил, что уже нахожусь в шкафу. Я сказал себе: «Беги, беги к черту отсюда». Но я уже вышел из шкафа и оказался в этой комнатке. Но я не помнил, как попал в нее. Все было так... как будто меня втянуло туда... как будто я был в трансе... не мог вернуться обратно, как бы сильно ни желал этого.

– Какой неприятный желтый свет. Такой обычно летом зажигают на веранде, – сказала Элли. Ей показалось это странным.

– Ну да, чтобы отпугивать москитов. Но те огни не действуют так. Я не знаю, почему он повесил эту лампочку здесь, вместо обычной лампы.

– Может, она ему просто подвернулась под руку.

– Нет. Никогда. Он просто так ничего не делает. Наверное, он решил, что такой свет здесь больше подойдет, будет более эстетичным. Он всегда вел очень продуманную жизнь. Все, что он делал, соответствовало эстетическим идеалам и было тщательно продумано заранее. Начиная с одежды, которую он носил, и кончая тем, как он готовил себе сандвич. Одно это уже делает ужасным все, чем он занимался здесь... то, что он заранее и тщательно продумывал все детали.

Спенсер почувствовал, как трогает шрам на лице пальцами правой руки, переложив фонарь в левую. Он опустил руку к пистолету, который давил ему в живот, но не вытащил его из-за пояса.

– Неужели ваша мать ничего не знала об этом тайнике? – спросила Элли, оглядывая комнату.

– Он владел ранчо еще до того, как они поженились, и переделал флигель тоже до того, как она поселилась здесь. Эта комнатка раньше была частью той, где хранились разные старые бумаги и документы. Он сам установил здесь полки и шкафы, чтобы замаскировать вход в подземелье. Он это сделал после того, как отсюда ушли рабочие. Они не догадывались, что он скрыл вход в подвал. И уже потом он пригласил плотника, который настлал полы из сосны.

Элли повесила «узи» на плечо. Она это сделала, чтобы иметь возможность крепко обхватить себя руками.

– Он все планировал заранее, еще до того, как он женился на вашей матери, до того, как... родились вы?

Ее отвращение было таким, словно она ощущала запах плесени в затхлом воздухе. Спенсер хотел надеяться, что она выдержит все откровения, которые ей еще предстояло услышать, и не перенесет возмущение отцом на его сына.

Он был готов смиренно молиться о том, чтобы в ее глазах оставаться чистым и незапятнанным.

Но сам Спенсер всегда с отвращением замечал в себе любое проявление отцовских черт. Даже если это было совершенно невинное сходство. Иногда, глядя на себя в зеркало, Спенсер вспоминал, что у его отца такие же темные глаза. И с отвращением отвернувшись от своего отражения, он чувствовал, как подкатывает тошнота.