Несравненная Екатерина II. История Великой любви - Ольга Чайковская

Конечно, деятели культуры XIX века были безмерно богаче Екатерины, ею двигало сознание социального абсурда и несправедливости; она ни в чем не раскаивалась, она искала возможного. Но вот что любопытно: искала она возможного, а удалось невероятное: создать в угрюмой крепостнической стране атмосферу творческой свободы, Пушкин ясно это чувствовал. Может быть, он подумал, что при Екатерине ему было бы легче дышать – не было бы у него николаевско-бенкердорфской петли на шее, – может быть, именно тогда-то и вырвалось у него это трагическое:

Россия, бедная держава,Твоя удавленная славаС Екатериной умерла.

…Маленькая тульская деревня, невысокий и невидный барский дом. Поздняя ночь, молодой барин сидит за столом и пишет, у притолоки стоит его приказчик.

Это Болотов в своем Дворянинове. За те годы, что живет в деревне, он неустанно работал и занимался садом, от которого потом пойдут его знаменитые сады, читал, переводил, мастерил научные приборы.

И вот в его жизни произошла великая перемена, можно сказать, переворот, и произвела его маленькая книжка.

Он случайно увидел ее, будучи в Москве, а как «на нее взглянул, вмиг полюбил». То была книга Трудов Вольного экономического общества, того самого, созданного Екатериной и Орловым.

Болотов уже знал, что за границей существуют подобные сельскохозяйственные общества, и теперь, увидев, как он пишет, «что у нас такое же учредилось, да еще именитое и взятое самой императрицей в особое покровительство, воспрыгался я почти от радости» – и особенно оттого воспрыгался, что общество усиленно приглашало деревенских дворян принять участие в его работе, а чтоб им было легче вступить в сотрудничество, задало им несколько десятков вопросов по разным областям поместной экономики – о почвах, об удобрениях, о пахоте, севе и сельскохозяйственных орудиях.

Болотов тотчас же и принялся за работу: стал отвечать на вопросы подробно, обстоятельно (с рисунками); тут же понял, что ему, молодому хозяину, не хватает знаний, и позвал на помощь старика приказчика. «Усачу сему было сие крайне приятно, – пишет он, – и я и поныне не могу еще забыть, как он, стоючи в комнате моей у притолоки и спрятав обе руки свои в рукава овчинного своего тулупа, так, как в муфту, с некиим особым и внутреннее удовольствие изъявляющим видом рассказывал мне, вопрошавшему его, что знал и ведал и властно как гордился своими сведениями». Еще бы! Ведь все то, что он сейчас скажет своему барину, пойдет в Петербург (и действительно, Болотов, все добросовестно записав, послал свои записки по адресу общества).

И мне весело смотреть на этих двоих – живая вода эпохи дошла до ее глубин.

И тут представились мне Екатерина и Орлов, они ожили по закону Метерлинка (мертвые оживают, когда мы о них вспоминаем). Как и я, они видят занесенную снегом деревеньку и двоих в горнице, одного за столом, другого у притолоки. Орлов доволен, он помнит Кенигсберг и своего «Болотенко», с упоением танцующего на балах, и как он потом удрал из Петербурга от него, Орлова, в канун переворота, – смотрит и усмехается: каждый избрал свой путь, и вот теперь их пути встретились.

Я вижу их ясно: огромный Орлов, светлейший князь, красавец, у него мальчишеское лицо, как на гравюре Чемесова. Императрица Екатерина, не такая легкая, какой была в бытность свою великой княгиней, но ладная, крепкая. Такой изобразил ее Рокотов на коронационном портрете или Мари Анн Колло на мраморном барельефе – она сама женственность, само обаяние.

Они стоят и смотрят с любопытством, уж кто-кто, а они-то могут по достоинству оценить происходящее.

В одиннадцать часов утра император и великие князья вышли из дворца и сели на коней; в тот же час женщины царской семьи вошли в экипажи. Длинный поезд (вся высшая знать) двинулся от Дворцовой площади по Невскому проспекту; у Казанского собора к ним присоединился крестный ход во главе с митрополитом и всем Синодом. Когда они прибыли на место, там уже ждали их члены Государственного совета, министры, сенаторы, весь огромный двор, предводители дворянства, депутаты от купечества. Кругом стояли войска, по команде императора они отдали честь. С Петропавловской крепости грянула пушечная стрельба из всех орудий. На Исаакиевском соборе и во всех близлежащих церквах ударили в колокола.

Она стояла высоко, каменная царица, а внизу при ней в почетном карауле застыла рота дворцовых гренадеров со знаменем.

Это Александр II открывал памятник Екатерине – в эпоху великих реформ поняли ее, вполне оценили ее усилия и признали своей.

Екатерина молода, ее создатели, и заказчики и художники, сделали правильный выбор (кровного скакуна надо судить по его знаменитому бегу, по прыжкам, когда он берет препятствие, а не тогда, когда он стоит в конюшне на стоптанных копытах).

У ног ее расположились на пьедестале девять сподвижников: Румянцев, Потемкин, Суворов, Державин, Дашкова, Безбородко, Бецкой, А. Орлов и Чичагов – вот в этой компании я бы произвела существенные изменения. Здесь явно преобладает партия войны: два генерала, адмирал, Потемкин (Крым), А. Орлов (Чесма). Можно подумать, что Екатерина – не законодательница, не великий реформатор и не великий просветитель, что главное ее дело – война. Искажение невозможное: победы Екатерины были не на кровавых полях.

Я думаю, тема «гром победы раздавайся» может быть представлена одним Суворовым; Безбородко, чиновник и дипломат, тут совсем не обязателен, а уж Алексею Орлову тут решительно не место, он фигура скомпрометированная. Потемкин? – его не может не быть тут хотя бы по одному тому, что Екатерина, которая любила его без памяти, имеет право, чтобы и он был подле нее. Дашкова – как отнеслась бы к ее присутствию сама императрица? Княгиня была начитанной женщиной (но все же как забыть нарышкинских свиней?).

По праву тут, конечно, Державин и Бецкой. Обязательно должен быть и Сиверс, славный губернатор.

Памятник Екатерине не может быть без Григория Орлова – они всегда были вместе в тот, самый важный период ее царствования, он был ее неизменным помощником во всех делах и самой большой ее любовью.

Сама она была, должно быть, отменно хороша в тот день: она всегда любила эти великолепные праздники с гвардейскими полками, пушечной стрельбой и колокольным звоном.

И сейчас лицо ее горит от возбуждения, глаза широко распахнуты, она в своей вышине, одинокая, плывет, как фрегат под парусом, но – не спешит, движется медленно и разумно, чтобы за ней могла поспеть страна, которую она любила.

И многое ей удалось.

При ней вырос целый слой культурных людей, которые ощущали себя гражданами своей страны, думающими о ней и готовыми к ответственным поступкам. Вспомним ее великих сотрудников – губернатора Сиверса, генерала Григория Орлова, педагога Бецкого, писателя Радищева и многих-многих других. Вокруг каждого из них образовался свой круг единомышленников. Круг этот иногда оказывался неожиданно широк – вспомним хотя бы дворянство губернских городов Сибири, радостно встречавших ссыльного Радищева; напомню губернаторов, охотно превращавших эти встречи в общий праздник. То были ростки нового общества.