Мы из подводного космоса - Валерий Касатонов

Нашей маме редко повезло, она работала во флотской воинской части в здании Адмиралтейства. Она считалась, как бы сейчас сказали, разнорабочей. Она, с хорошей рабоче-крестьянской закалкой, была и дворником, и уборщицей, и даже рабочей на кухне. С разрешения начальства ей иногда, когда она мыла котлы, удавалось собрать пригоревшие остатки каши и принести домой детям. Есть там было почти нечего, но чтобы не умереть с голода, мы через силу съедали эти «горелки», и они сохранили нам жизнь. До сих пор запах сгоревшей пшённой каши преследует меня, даже после прошествии более полувека. Иногда она приносила картофельные очистки, подгнившие капустные листья. Тогда у нас был праздник.

От тревожных воспоминаний моё сердце учащённо забилось. Мы, трое детей из этой фотографии, остались живы, а соседские дети погибли. Они всей семьёй умерли от голода. Их мама в многочасовой очереди за хлебом упала в голодный обморок и у нее украли все хлебные карточки в ледяную стужу зимы 1942 года. Не любят ленинградцы вспоминать о блокаде, но память о матери рождала неизгладимые картины детства…

Илья Глазунов. Блокада.

Вот я в детском саду, который работал все 900 дней блокады. Приближается 1943 год. К новогодней ёлке дети разучивают песни. В это время по громкоговорителю бесстрастным голосом объявляют: “Воздушная тревога! Воздушная тревога!”, – и начинается бомбёжка. Сотрясается земля, качаются здания. Воспитательница даёт команду надеть пальто, и мы спускаемся в подвал, в бомбоубежище. Земля всё ещё содрогается, слышны глухие разрывы бомб. Чтобы разрядить гнетущую обстановку и не слышать страшных взрывов, детишки по команде воспитательницы начинают петь: “Артиллеристы, Сталин дал приказ, артиллеристы, зовёт Отчизна нас…” Они поют до тех пор, пока кто-то из взрослых не говорит, что налёт закончился и объявлен отбой воздушной тревоги.

После очень скромного обеда из одного блюда – супа из овсяной крупы – нас укладывают спать, “мертвый“ час. Но детвора спать не может, сегодня мы должны наряжать ёлку, и затем будет новогодний праздник. Сколько радости принёс этот праздник! Был Дед Мороз, была Снегурочка. Дети вместе с ними пели, плясали, читали стихи. В заключение каждому ребёнку дали новогодний подарок: два печеньица, один кусочек сахара, целую горсть семечек и, о чудо! по одному настоящему маленькому мандаринчику. До сих пор не понятно, как доставили мандарины в осаждённый город. Когда взрослые пришли за детьми, чтобы забрать их домой, воспитательница объявила, что малыши должны спрятать подарки за пазуху, чтобы по пути домой их не отняли. Мы шли со старшим братом Виктором по Невскому проспекту, и я всматривался в ночное небо. Взрослые говорили, что немцы сбросили сегодня на город десант, и я хотел обнаружить парашютистов, чтобы убить их. Да, да, убить! Такая была ненависть к фашистам у всех ленинградцев.

Вечером, засыпая, мы слушали одну и ту же сказку. Мама говорила, что скоро кончится война, и она наварит нам целую кастрюлю каши. Каши будет так много, что, если кто захочет добавки, то он её получит. Сквозь сон я, младший, спрашивал, а если я захочу второй раз добавки, хватит ли каши? “Конечно, хватит”, -говорила мама, целуя своих детей, а у самой из глаз текли слёзы. Это была самая лучшая в мире сказка. Мы засыпали “сытые” и спокойные под равномерный стук метронома, доносящийся из включенного громкоговорителя. И даже когда ночью раздавался сигнал воздушной тревоги, мы, в отличие от первых блокадных дней, не бежали в бомбоубежище, а спокойно продолжали спать. Ленинградцы привыкли к опасности. Кругом было столько горя и страданий, что даже возможная смерть их не страшила. У меня перехватило дыхание, и непрошеная слеза медленно покатилась по обветренному лицу. Только сейчас, когда мамы нет рядом, начинаешь понимать величие подвига, который она совершила.

Рудаков К.И. Мать. Блокада. 1942 г.

Вторая фотография была сделана явно профессионалом, но на ней до сих пор были видны следы огня, как будто она горела. На фотографии мама и мы двое детей сидим на одном кресле. Я увидел себя, четырёхлетнего, у матери на коленях; старшего брата Виктора, сидящего сзади нас, на ручке кресла. Все немного напряжены и искусственно улыбаемся. Мы остались живы, пережив всю блокаду с первого до последнего дня. Нам повезло. Воспоминания о блокаде всегда вызывают у меня беспокойство и глубокую грусть.

Я очень ярко вспомнил, как мы бежали к военному фотографу, с которым договорилась мама о фотографировании. В то время фотоаппаратов было мало, а тем более в блокадном Ленинграде, поэтому любое фотографирование было событием. Мы все нарядно оделись. Времени было в обрез, и всё равно мы опаздывали, к тому же попали под обстрел. Мы бежали вдоль Невы, где-то рядом рвались снаряды. Корабли, стоящие на якоре на Неве, прямо в городе, стреляли в ответ. Как сейчас я понимаю, шла контрбатарейная стрельба. Мать, как и все ленинградцы, уже привыкшие к бомбёжкам и обстрелам, бежала, не обращая внимания на грохот, и тащила двух малолетних детей. У нас был праздник, мы торопились фотографироваться. И всё-таки какой-то огромный матрос перегородил нам путь и приказал переждать артналёт в ближайшей парадной. И даже поругал немного молодую мамашу…

Как мы были счастливы, когда получили готовые фотографии. Одну из них решили послать отцу, воевавшему где-то на Севере, благо почта в блокадном городе работала бесперебойно. Мама, как тогда было принято, написала на обратной стороне фотографии тёплые слова и поставила дату – 1943 год. (Ей было в то время всего 28 лет).

Каково же было удивление всей семьи, когда через несколько дней мы получили письмо, адресованное отцу, назад. Письмо было обгорелое. На нём была приклеена квитанция, где кратко и по-деловому было написано, что письмо возвращается по обратному адресу, так как самолёт, перевозивший почту, не смог перелететь линию фронта, и был сбит. Мы, мальчишки, с удивлением рассматривали обгоревшее письмо и находившуюся там нашу фотографию.

Мама заплакала, она, видимо, своим женским сердцем почувствовала, что стоит за этой скромной записью. Она переживала, что отец не увидит своих повзрослевших детей. Мама аккуратно обрезала обгоревшие и осыпающиеся края фотографии и убрала её.

И вот сегодня я – мальчик с блокадной фотографии, ставший морским офицером и связавший свою жизнь с Флотом, с подводными лодками, поседевший и огрубевший от сложной прожитой жизни, заплакал от величия подвига ленинградцев. Сравнивая с сегодняшней жизнью, я говорил сам себе: «Какой должен быть порядок в городе, каким должен быть дисциплинированным народ, как надо быть преданным своей работе, каждому на своём посту, чтобы совершить этот маленький, но Великий поступок – вернуть в каждую ленинградскую семью крохотную надежду связи с Большой землёй, надежду и уверенность, что город на Неве не одинок. Как надо по-человечески относиться друг к другу, чтобы вернуть письма и извиниться, что в этот раз не удалось, враг оказался сильнее, но в следующий раз наверняка письма дойдут до адресата. Разве можно поставить на колени такой город! Разве можно победить такой народ!“ Я – подводник, капитан 1 ранга, в очередной раз испытал гордость, что ношу звание “ Житель блокадного Ленинграда “.

Я с волнением смотрел на блокадные фотографии. Воспоминания разбередили душу. У меня, как обычно в таких случаях, защемило сердце. Только недавно, через 60 лет после снятия блокады, я узнал, что современная медицина предполагает: «Несмотря на внешнее благополучие, все блокадные дети получили травмы и повреждения на генном уровне. Им нежелательно иметь детей. Блокада напомнит о себе, возможно, через два или через три поколения, и даже – через пять». Я в отчаянии в сотый раз задаю себе вопрос: «С кого спросить, почему мои внуки и правнуки должны нести этот крест? Чем они виноваты? Почему до сих пор политики не могут понять, что война – самое страшное деяние человечества. Война никого не щадит, но больше всего от неё страдают дети».

Отец в 1944 году пропал без вести. Он так и не увидел этой фотографии. Могила его неизвестна. И мама, и тётя Соня прожили после блокады большую жизнь – до 88 лет каждая. Тетя Соня после войны, в 1946 году, родила еще дочку Наташу, что само по себе очень удивительно и интересно. Все мы блокадные дети живы, здоровы. Все получили высшее образование. Старший брат Виктор – инженер, специалист в области металлургии, «Заслуженный металлург Российской Федерации». Был главным металлургом крупного ленинградского завода «Большевик». Я, как большинство мальчишек, выросших на берегах Невы, стал моряком. Здоровье позволило поступить в училище подводного плавания, а там отбор, как в космонавты. «Блокадница» двоюродная сестра Галя – химик, кстати, окончила школу с серебряной медалью. Наташа, послевоенная сестра, финансист. У нас у всех благополучные семьи. Все родили в своих семьях по двое детей, всего пять мальчиков и три девочки. Все дети здоровы, среди них даже двукратный олимпийский чемпион по хоккею – Алексей Касатонов. У них тоже есть дети, наши внуки и внучки. Так что пока все нормально. Хочется надеяться, что медицина несколько ошиблась, говоря об опасности блокадного детства. Мама Надежда Алексеевна, прождав отца с войны почти 60 лет, вырастила одна двоих сыновей, и ушла из жизни в 2002 году. Сегодня четверо ее внуков и шестеро правнуков с интересом рассматривают две военные фотографии. Они не знают, что такое война. И только старые фотографии напоминают им о Великой Отечественной войне и о блокадном Ленинграде, в котором находились их отцы (в то время – маленькие мальчики) и бабушка Надя.