Язык как инстинкт - Стивен Пинкер

Очевидно, существует правдоподобное объяснение культу слов-паразитов, когда речь то и дело прерывается вставками: понимаешь, в общем, значит, ну типа и т.д. У каждого человека имеется ряд способов ведения разговора, уместных в том или ином контексте и определяющихся статусом собеседника и степенью общности с ним. Похоже, что юные американцы пытаются установить более короткую социальную дистанцию, чем та, к которой привыкло старшее поколение. Я знаю многих одаренных стилистов моего возраста, речь которых в беседе один на один приправлена значит и понимаешь — их попытка выйти из роли знатока, имеющего право читать собеседнику нотации. Некоторых это раздражает, но большинство людей может обойтись без слов-паразитов, приложив усилия, и я считаю, что это ничем не хуже другой крайности — некоторых пожилых ученых, красноречиво разглагольствующих перед младшими по возрасту слушателями, не знающими куда от этого деться.

Тот аспект пользования языком, которому больше всего необходимы изменения — это ясность и стиль прозы на письме. Описания требуют от языка выражения гораздо более сложных цепочек мыслей, чем это было задумано биологией. С непоследовательностью, которая вызвана ограничениями на оперативную память и планирование и незаметна в беседе, не так легко смириться, когда она зафиксирована на бумаге — у человека есть время, чтобы в нее всмотреться. Кроме того, в отличие от собеседника, у читателя редко имеется столько же базовых знаний, чтобы заполнить все пропущенные логические посылки, которые делают речь доступной для понимания. Преодолеть свой природный эгоцентризм и попытаться представить себе уровень знаний среднестатистического читателя на каждом этапе изложения — это одна из важнейших задач хорошего стилиста. Все это делает письмо сложным ремеслом, которое постигается благодаря практике, наличию наставника, обратной связи и что, может быть, важнее всего, постоянному ознакомлению с образчиками хорошей прозы. Существуют отличные руководства по стилю письма, в которых эти и другие навыки обсуждаются с большим знанием дела, как, например, книга Странка и Уайта «Элементы стиля» и книга Уильямса «Стиль: вперед к ясности и изяществу». На мой взгляд, самое полезное в этих книгах то, насколько далеко отстоят их практические советы от набивших оскомину рассуждений о жаргоне и расщепленных инфинитивах. Например, банальный, но повсеместно признанный ключ к хорошему стилю — это постоянное саморедактирование. Хорошие авторы проходятся по тексту от двух до двадцати раз, прежде чем он выйдет в печать. Тот, кто не считает это необходимым, будет плохим стилистом. Представьте себе какого-нибудь иеремию, восклицающего: «В наши дни языку угрожает коварный враг: молодежь недостаточно редактирует то, что она пишет». Вообще прикол, да? В таком нельзя обвинить телевидение, рок-музыку, потребительскую культуру, спортсменов, получающих чересчур высокие гонорары или какой-то другой символ упадка цивилизации. Но если нам нужен ясный стиль, то на помощь призываются вышеупомянутые доморощенные средства.

Под конец я должен признаться. Когда я слышу, как кто-то употребляет слово disinterested ‘беспристрастный’ в значении ‘апатичный’, я готов выйти из себя. Слово disinterested (наверное, я должен объяснить, что оно означает «лишенный предрассудков») — это замечательное слово: оно настолько тонко отличается в своем употреблении от impartial ‘непредвзятый’ или unbiased ‘непредубежденный’, что люди не чувствуют кровной заинтересованности в том, как оно будет употребляться, им и нет надобности быть беспристрастными в этом вопросе из принципа. Его непростое значение происходит из его непростой структуры: interest означает «заинтересованность», как, например, в словосочетании conflict of interest ‘противоречие интересов’ и bank interest ‘банковский процент’ букв. ‘интерес’; добавление суффикса -ed к существительному может сделать его принадлежащим обладателю того, что обозначает существительное, например: one-eyed ‘одноглазый’ или hook-nosed ‘крючконосый’; dis- отрицает всю комбинацию. Та же самая грамматическая логика проявляется и в похожих структурах: disadvantaged ‘поставленный в невыгодное положение’, disaffected ‘настроенный против’, disillusioned ‘лишенный иллюзий’, disjointed ‘разъединенный’ и dispossessed ‘лишенный собственности’. Поскольку у нас уже есть слово uninterested, то может быть не стоит обкрадывать проницательных любителей языка и лишать их disinterested, сливая значения двух этих слов в одно; разве что это будет попыткой сделать речь более напыщенной? И не начинайте мне говорить про fortuitous ‘случайный’ (нестандартное употребление — ‘счастливый’) и parameter ‘техническая характеристика’ (более распространенное сейчас значение ‘диапазон’)…

Поостынь-ка, профессор. Первоначальный смысл слова disinterested, тот, в котором оно употреблялось в XVIII в., оказывается, был… да, uninterested. И это тоже имело грамматический смысл. Прилагательное interested, означавшее ‘увлеченный чем-либо’ (и связанное родством с глаголом to interest ‘интересовать’, гораздо более распространено, чем существительное interest, означающее ‘заинтересованность’, поэтому приставка dis- может быть расценена как отрицающая это прилагательное, как у discourteous ‘невоспитанный’, dishonest ‘нечестный’, disloyal ‘неверный’, discreputable ‘не вызывающий доверия’ и параллельных им dissatisfied ‘неудовлетворенный’ и distrusted ‘тот, кому не доверяют’. Но эти рационализации не относятся к делу. Каждый из компонентов языка меняется со временем, и в любой момент язык претерпевает массу потерь. Но поскольку человеческий разум со временем не изменяется, богатство языка всегда будет восполняться. Как только кто-то из нас начнет ворчать по поводу изменений в словоупотреблении, то лучше ему прочесть слова Сэмьюэла Джонсона в предисловии к его «Словарю» 1755 г. — реакция на иеремий того времени:

Те, кого убедили, что строение моего словаря хорошо, требуют, чтобы он зафиксировал состояние нашего языка и положил конец изменениям, которые время и случайность были вынуждены в нем совершить, не встречая сопротивления. В связи с этим я признаюсь, что какое-то время я льстил себе, но сейчас начинаю бояться,что я потворствовал ожиданиям, которые не могут быть оправданы ни здравым смыслом, ни опытом. Когда мы видим, как люди стареют и умирают в определенное время один за другим из века в век, мы смеемся над эликсиром, обещающим продлить жизнь до тысячи лет; но с таким же основанием можно высмеять и лексикографа, который, будучи не в состоянии привести пример народа, удержавшего бы свои слова и выражения от изменчивости, воображает себе, что его словарь может объять весь язык и сберечь его от порчи и упадка, и что в его власти изменить подлунный мир и враз очистить мир от глупости, тщеславия и притворства. Но, тем не менее, вооружившись именно этой надеждой, ученые мужи поручили самим себе охранять дороги своих языков, ловить на них беглецов и отражать натиск пришлых; но их неусыпная бдительность и деятельность все равно пропадают впустую: звуки слишком непрочны и летучи, чтобы их можно было ограничить законом, а попытки заковать в оковы слоги, равно как и попытки бичевать ветер, продиктованы гордыней, не желающей соразмерить свои желания со своими силами.

Глава 13

КАК УСТРОЕНО СОЗНАНИЕ

Язык и человеческая природа

В начале этой книги я спрашивал вас, почему вам вообще стоит поверить в существование языкового инстинкта. Теперь, когда я сделал все, что в моих силах, чтобы убедить вас в его существовании, пришло время спросить, почему вас это должно волновать. Конечно, обладание языком — это часть того, что означает быть человеком, поэтому испытывать любопытство вполне естественно. Между тем обладание двумя руками, которые не задействованы при ходьбе, еще более важная составляющая понятия «человек», но вероятнее всего, что на протяжении всей этой книги, вы ни разу не задумывались о человеческой руке. По отношению к языку люди не просто проявляют любопытство, они сгорают от любопытства. Причина этого очевидна. Язык — это наиболее доступная часть сознания. Люди хотят больше узнать о языке, потому что надеются, что эти знания приведут их к пониманию человеческой природы.

Это движение в одной упряжке воодушевляет языковые исследования, поднимает ставки тех технических вопросов, по которым имеется тайное несогласие, и привлекает внимание к ученым — представителям самого обширного круга дисциплин. Занимающийся проблемой, является ли анализ предложений инкапсулированным ментальным модулем или он смешан с общим интеллектом, философ и психолингвист-экспериментатор Джерри Фодор более чем откровенен, когда он обсуждает предмет своего интереса в процессе полемики: