Хлеб - Юрий Черниченко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Наш колхоз, имени Кирова. Пшеницу следом вывозим, по ночам, но зерно идет очень влажным, большой сброс с веса. «Херсонец-200» (особый кукурузный комбайн — «Нива» початка не молотит) получили в декабре — нет аккумулятора, фар, инструмента, взяли скелет, будем ковать в своей кузне. Два ленинградских К-700 стоят без аккумуляторов. Новый Т-150 получили даже без паспорта — ящик под пломбой, а гарантийного обязательства нет.
И гниют, всюду гниют помидоры.
Колхоз имени Жданова. У двух новых «Нив» вышли из строя топливные насосы. Гарантийщики разрываются. Двигатели получаем из Белой Глины — практически ни один исправно не работает… Легче вырастить 20 тысяч тонн хлеба, чем сдать 200 тонн! Очереди у элеватора на три часа.
И портятся, гибнут помидоры.
«Родина» — на току три тысячи тонн зерна, а сдать удается не больше трехсот в сутки, шоферы делают по одному рейсу, элеватор не оплачивает простои. Агрономы стали толкачами по сбыту огурцов и кабачков. Экономически грамотный человек отдал бы овощи скоту… Завод «Гомсельмаш» присылает машины без жаток.
Кроме того, гноим томаты: ни тары, ни холодильников, ни…
Совхоз «Хуторок» — из шести тульских жаток работает только одна.
Опытное хозяйство КубНИИТиМа — молотить хлеб НЕКУДА! Тока забиты, хранилищ нет, каждое утро дискуссия — начинать ли обмолот и сегодня. Хлебосдача — первый тормоз.
И т. д. и т. п.
Андрей Филиппович Недилько, старейший из кубанских районных вожаков, выпросил у некоего замминистра личный фонд аккумуляторов — за обедом выпросил, в минуту неформальную — и теперь мысленно делит. С резиной — иное. «Резины нет — а чего ты молчал? Черт-те когда бы тебе дали!» Это ирония такая, означает — глухо, ноль.
Порядок, вспоминаю где-то читанное, бывает двух родов: статичный и динамичный. Показывают, как правило, статичный: убранный к приему дом, павильон ВДНХ, пирамиду Хеопса. Но о жизни расскажет именно порядок динамичный — когда все в движении, элементы гармонии должны разумно сходиться, совпадать, создавать новую мощь — и новое движение. Это в «Ниве» нашей двенадцать тысяч деталей, а в убирающем районе, который есть сумма бригад, токов, элеваторов, больниц, подстанций, мостов, мастерских, столовых, задействованы миллионы компонентов, и, находясь снаружи, вне действующей машины, степень динамического порядка постичь нельзя. Чаплин в «Новых временах» влез меж зубьев гигантских шестерен — вот образ! Неважно, что помяли бока — мы-то с вами во-он как все поняли, сколько лет помним. Нет, извне, со стороны, без зависимости — ничегошеньки! Из меня очень плохой штурвальный, но и я несравненно лучше прежнего понимаю, что динамичный порядок уборки оценивается степенью потерь, а они очень и очень большие. Позже округленно сочтут сотни тысяч тонн погубленных томатов (у нового — плодоовощного — министерства не оказалось тары и вагонов), пропавший на лозах виноград (ящиков нету), пока же — только зерно. И когда Недилько, отпустив своих и готовый уже отправить меня в бригаду, спрашивает: «Ну так как впечатления?» — осведомляюсь: можно ли откровенно?
— Нужно. Только так и нужно. Как я вам с Виктором.
Отлично. Значит, два узла: непаритет с индустрией и хлебозаготовки. От первой зависимости вы стараетесь освободиться любым способом: автономия прежде всего. Тут и свои колхозные мастерские в пику техническим дворцам казенного агросервиса. И передача нового, едва наживленного комбайна на сборку самому Виктору. И ремонт калеченых аккумуляторов, добытых где-то в Москве. Было бы разрешено — вы посылали бы на железнодорожные платформы своих сторожей с дробовиками остановить вселенский хапок, не давать стянуть для «Запорожца» колеса с точной сеялки или фары, стекла, инструмент — с беззащитного трактора. Что ж, если надо — своя Чека!
Каков в этой сфере идеал? Ты поставляешь машину — изволь, голубчик, обеспечить ее работу. А если у тебя методически выходит гроб с музыкой, то иди, дорогой, скорее, прямее, подальше и никогда не возникай больше в наших производственных отношениях. Да, пока достичь этого вам не дают, ибо «Нива» — одна, выбирать не из чего, а Сельхозтехника — монополист железок и резинок.
Но зачем уровень сложностей возводить в квадрат? Хлебозаготовки в нынешнем их виде, в виде выгребания концкормов — они же привязывают хозяйства к ненадежным секторам АПК крепче Сельхозтехники, они взвинчивают негарантированность, не так ли? А какой партийный пленум предписал, что фураж нужно или можно сдавать в качестве товарного хлеба? Да есть ли хоть поганенькая инструкция, на которую можно опираться при выкачке фермских запасов? Нет, напротив, вас прямо обязывают крепить кормовую базу и максимально обеспечивать фермы со своей земли. И первая заповедь колхоза, в давнем, простецком ее понимании, — через МТС отдать то зерно, какое отдавать предписано, — давно уже трансформировалась в выполнение плана по зерну, молоку, мясу, шерсти, овощам и т. д. и т. п., и молокомясо в этом перечне звучит ныне, в силу продовольственной ситуации, весомей и строже зерна. Известное дело: «За хлеб меня раз в году спросят, а за молоко — 365 раз».
Во вторую зависимость вы погружаетесь сами! Я говорю, конечно, о селе в целом, о сфере Пахаря, а не о Новокубанске с ее первым секретарем, человеком нужным для меня и ценным.
Подъедем-ка к элеватору, станем в километровый хвост — будет время поговорить без спешки.
«Наша главная задача — уборка и хлебосдача!» — кричат плакатные вирши. И вы только что руководителей хозяйств примерно так наставляли. И очень странно, что они, убеленные сединами, технический бедлам клеймят и порицают, а тут приемлют равнодушно.
Уборка — акт естественный и по-здравому спешный. Потому она и страда, и страдания в ней самой заключено еще ровно столько, чтоб ни газетным пафосом не опошлять, ни усугублять бодряческой егозливостью. Что натурального в хлебосдаче, откуда лихая торопливость при этом занятии?
Слово пришло из поры «военного коммунизма», оно близко понятиям «продразверстка», «кулак», «мешочник». Но даже при рождении своем оно не ставилось в ряд со страдой: сперва надо дать убрать, а уж потом, когда обмолочено, разворачивать хлебосдачу. Именно сдачу, ибо тогда деньги ничего не значили. Скажи сейчас, как и следует называть, «хлебопродажа»— и распадется плакатный стишок: с чего б это продающему в уборку торопиться, куда это он не поспеет?
Впрочем, разве о продовольственном зерне толкуем? Разве сильные пшеницы Кубани, степной янтарь Заволжья, рожь Белоруссии, рис Таврии в повестке дня? На еду собственно ныне идет едва ли одна тонна из четырех собранных, речь о фуражном зерне! И острейшая проблема хозяина — зимовка после фуражесдачи, после комбикормосдачи, не взыщите за уродливые слова. Старый жесткий термин хлебосдача прикрывает ныне совсем иное явление, и человеческого, удобопроизносимого названия ему нет.
Я не так долго был на Среднем Западе Соединенных Штатов, но был в уборку, и могу уверять: чтобы разорить, пустить по ветру тысячи и тысячи крепких ферм, не нужно ничего иного, как только совместить молотьбу (значит, и подработку, сушку зерна) с одновременной реализацией и доставкой сбора за 30, 50, 70 километров. Оверкиль и крушение, полный капут, тут никаких сомнений!
В центре Иллинойса есть ферма Роберта Буржетта. В начале уборки хозяин, рослый мужчина лет пятидесяти, сломал ногу. Полежал три дня — и с гипсовым сапогом на комбайн. «Влез в сентябре — и до конца ноября: кукуруза, соя, и не заметил, когда бедро срослось». Платить нанятому комбайнеру хотя бы полсотни в день — разорение. Сын успевал отвозить и приглядывать за сушилкой. Но каким переломом обернулась бы Буржетту обязанность весь «корн» и «сой-бинз» из-под его «Джон Дира» сразу везти на элеватор в город Декейтор, штат Иллинойс!
С целинных еще времен я четко знаю, почему нельзя сказать директору совхоза: «Эту тысячу тонн зерна ты поставишь в сентябре, а эти три продержишь у себя до февраля». Одно дело — у товарища директора и ссыпать фураж путем некуда: амбаров не дали построить, чтоб поактивней был в рассуждении первой заповеди. Другое, почему нельзя: он скормит то фуражное зерно скоту. Продовольственное свез, а ячмень и початки использует по тому самому назначению, какое и было в уме, когда кроил структуру посевов и стад. И не нужно ему полуторной цены за сверхплановую вынужденную сдачу, никаких приплат ему не надо — лишь бы скот не ревел, не терзали доярки, не истощали убытки от покупных кормов. Скормил — и чист! Во-первых, оно ж и в плане у него значилось концкормами, как за своеволие судить? Затем — себестоимость у него такая ладная, интенсивность так захорошела, падеж упал, а привес так поднялся, что хоть на Доску почета растратчика! Поголовье тому директору обычно — как кукушкин птенец малиновке: и не свое, и не прокормить, а крутись, казнись, не выпихнешь. А тут вдруг и то поголовье на «первое первое» налилось, как груша в августе, зоотехник заполошность свою потерял, не плачет, не просит, смотрит этаким гоголем. А директор даже подпускать стал в выступлениях, что, дескать, не создавай трудности — так и помощь не нужна, и соседям нечего на зеркало пенять, кто лучше пашет, тот и живет с кормами и без инфарктов. А таскать в загот-зерно и обратно — то дурачья работа, мертвых с погоста не носят.