Цирк 'Гладиатор' - Борис Александрович Порфирьев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
А жизнь становилась всё тяжелее и тяжелее. На бумажные деньги ничего нельзя было купить. За хлебом становились в очередь с вечера.
Дуся валилась от усталости. Не хватало сил подняться, глазами благодарила Гриньку за то, что принёс дров.
— Спи, спи чего уж, — говорил он, осчастливленный её взглядом.
Она забывалась кошмарным сном. Вскакивала, чувствуя, что Акимовна трясёт её за плечо. Не открывая глаз, притягивала к себе сына.
Новый год был тяжелее всех прошедших. По нескольку дней не доставали хлеба.
В середине января бабы разнесли лавку Ферапонтова — Акимовна хвасталась, что самолично выломала раму.
Гринька Корень подсовывал Дусе кусок хлеба.
— Ешь, — говорил он шёпотом, чтобы никто не слышал, — заработал на стороне — печку–буржуйку сделал.
Иногда сквозь сон Дуся чувствовала, как он накрывает её своим пиджаком. Если он задерживал руки на её голых плечах — не отталкивала.
Однажды, когда хозяйка стояла в очереди за хлебом, а жильцы спали, он подвалился к Дусе под бок. Она обняла его по–матерински, прижала к себе. Чувствуя, что его бьёт дрожь, вспомнила Ивана — не вытерпела, скрипнула зубами, оттолкнула, со страстью притянула к себе ребёнка.
Гринька молча ушёл, залез в свой угол у дверей, словно прибитая собака.
А наутро явились жандармы, перетрясли всё его немудрёное барахлишко, нашли в фанерном бауле календарь, на обложке которого оказался Николай II с выколотыми глазами. Забрали парня.
Дуся билась головой об пол — не могла простить себе, что не нашла жалости в своём сердце. Придя в себя, с ужасом смотрела на квартирантов, гадая, кто из них донёс на Гриньку.
Без него стало ещё тяжелее. Никто из мужиков не собирался выполнять Дусины обязанности по хозяйству. Они сами, придя с работы, валились на тряпки как подкошенные. Акимовна стала злой — нигде не могла достать водки. «Опять проспала? Кто за тебя чай будет кипятить? Людям на работу идти», «Руки тебе оторвать надо — печку разжечь не можешь. Почему не приготовила растопки?», «До колодца лень дойти?».
Дуся металась от колодца к дровянику, ставила чайник, бежала на завод… Ночью, с сыном на руках, стояла в очереди за хлебом…
Неожиданно встал завод. Жильцы ходили хмурые, неразговорчивые. Лежали по углам.
А старуха придиралась с каждым днём всё сильнее и сильнее, ворчала:
— Все соседи цирк ломают на дрова — сухие, как порох… Шла бы, чего сидишь.
— Да ведь поймать могут? — нерешительно говорила Дуся.
— А што — я с подкидышем твоим зазря сижу?
Дуся бежала к цирку, ломала его обшивку. С задней стороны он был уже сильно разрушен — Дуся видела, как таскали оттуда целые брёвна.
Шагая с охапкой досок по застывшему болоту, она увидела плывущую по шоссе толпу женщин. Оборванные, растрёпанные, они шли с криками:
— Хлеба! Хлеба!
Толпа колыхалась, росла, расплывалась по шоссе.
Дуся выпустила из рук доски, не разбирая дороги, бросилась к женщинам.
Толпа шла от Путиловского завода к Нарвским воротам. Из всех переулков выскакивали люди, присоединялись к злым, кричащим женщинам.
Прижимая руки к груди, Дуся зашагала рядом, крича:
— Хлеба!
Её толкали, она спотыкалась, но шла плечо в плечо с другими, кричала.
Навстречу выехали казаки, остановились, хмуро глядя из — под взбитых чубов. Толпа шла вперёд.
Один из казаков махнул шашкой — резко, наискось. Всё смешалось.
— Братцы! — закричал рабочий в старой кожаной тужурке. — Не выдавай!
Раздался плач; кто–то стонал.
По панели бежал барин в котелке и шубе с воротником шалью, заскочил в чужой двор. В воздухе пролетел камень. Защёлкали выстрелы. Зазвенело стекло…
— Строй баррикаду!
Опрокинули красно–жёлтый трамвайный вагон — он лёг поперёк дороги. На него повалили телеграфный столб, выломанное звено палисада…
Рядом с Дусей упал старик. Она не успела подхватить его — он встал на четвереньки, тяжело поднялся, оттолкнул Дусю; размазывая на лице кровь, выкрикнул:
— Долой царя–кровопийцу!
Люди бросились к цирку, ломали его, тащили брёвна, доски, скамейки, двери. Выстрелы не пугали. Крики метались над толпой.
Дуся не отставала от других. Платок её сбился, волосы растрепались, на пальтишке оборвалась пуговица. Она не замечала этого.
Лишь когда казаки повернули, вспомнила о сыне, побежала домой.
Мальчишка зашёлся в плаче, старуха лежала, отвернувшись к стене, заткнув ухо грязной подушкой. Жильцов не было. Они вернулись позже. Первый раз Дуся видела их такими возбуждёнными; глаза их горели:
— Как его Филипп–то кирпичом!..
— Я схватил его за ногу, тяну его с коняги!..
— Заплакал!.. Вот те и казак!..
— Когда вместе — сила!.. Да‑а…
Дуся, прикрыв пальтишком сыночка, облокотившись на руки, смотрела на них и растроганно думала:
«Все вместе — сила. Вот всегда бы так…»
Сын тянул грудь; его жадные глотки вызывали на спине приятные мурашки. Он насытился, отпихнулся ручонками. Дуся взяла грудь в руку, стала водить розовым соском по его губам — дразнить. Он смеялся во всю рожицу, моргал, когда капли молока попадали в глаза.
— Ешь, — шептала она любовно. — Ешь, мой роднулечка, ешь мой маленький…
Так, играя с сыночкой, она и уснула под возбуждённый говор рабочих.
А наутро шоссе было черно от народа.
Она взяла ребёнка на руки, вышла на улицу. Люди шли к Нарвским воротам — мужчины, женщины, старики. Песня плыла над ними:
Вихри враждебные веют над нами,
Тёмные силы нас злобно гнетут…
В бой роковой мы вступили с врагами,
Нас ещё судьбы безвестные ждут…
Дуся присоединилась к толпе, стараясь попасть в её размеренный шаг.
Впереди взвилось красное знамя… Ветер развевал его, оно трепетало, плыло надо всеми…
Из переулков шли, застёгиваясь на ходу, рабочие, женщины… Демонстрация росла…
— Свобода! Да здравствует свобода!
— Бастовать до полной победы!
Заиграли медные трубы оркестра — это шли солдаты.
— Ура! С нами!
Оркестр играл что–то бодрое и беспокойное.
Солдаты пошли рядом. Двое из них несли красное полотнище с надписью «Долой войну!». И вдруг Дуся узнала в одном из этих двух солдат Никиту.
— Никита! — закричала она. Прижимая ребёнка, кинулась к нему. Но плотная толпа мешала бежать, увлекала за собой, её толкали в бока, в спину.
— Никита!
Он не слышал, шёл вперёд. Вот уже скрылся из глаз, только над толпой плыло его полотнище. Звуки «Марсельезы» подчинили всех общему ритму. Люди шагали в ногу — плотными рядами, плечо к плечу.
Поддаваясь их единению, Дуся крепко отбивала шаг, прижимала ребёнка к груди…
