Паладин - Симона Вилар

Но под конец их встречи, когда Малик попытался справиться о Джоанне де Ринель и даже попросил позволить им свидеться, утомленность Львиного Сердца сменилась раздражением. Ричард мрачно поглядел на аль-Адиля и, чуть ли не заскрипев зубами от злости, произнес:

— Сия дама ныне вся поглощена заботами материнства, друг мой. К тому же я бы попросил вас не напоминать мне о вашей увлеченности моей родственницей. Ибо тогда я вспомню то, о чем имел милость забыть, — как вы держали леди Джоанну в плену, даже получив за нее выкуп. И при этом имели дерзость уверять меня, что моя кузина погибла, когда возвращалась в стан крестоносцев. Признаюсь, я не ожидал подобного вероломства от человека, которого называл своим другом. Так что, клянусь верой, вам больше не стоит упоминать в наших разговорах ее имя, дабы не потерять моего расположения к вам, Адиль.

Аль-Адиль покраснел. Он попытался оправдаться, говоря, что на подобную ложь его толкнула великая любовь к прекрасной христианке, однако Ричард все так же исподлобья взирал на него, и эмир перевел разговор в другое русло, заверив, что будет рад встретиться для обсуждения мирных переговоров с любым представителем от короля Ричарда Английского.

Переговоры… Они просто измотали Ричарда. Саладин соглашался на многие уступки, но были пункты, по которым он не желал сдавать позиции. Так, например, султан отказался позволить христианам оставить за собой недавно отстроенный ими город Аскалон и располагавшиеся южнее Аскалона крепости Газа и Дарум, отвоеванные крестоносцами. Это были мощные цитадели на подступах к Египту, а Саладин еще не забыл, как испугался, осознав, что кафиры именно оттуда могут начать наступление на его основную житницу, Египет, откуда он получает пополнение и средства.

Ричарда все эти уловки и упрямство султана просто выводили из себя. Подумать только, сколько христианских воинов полегло в боях за обладание этими крепостями и прилегавшими к ним землями, а теперь Саладин хочет, чтобы эти цитадели отдали ему просто так! Но в итоге Ричард вынужден был согласиться, хотя и при условии, что эти укрепления будут стерты с лица земли, то есть не достанутся никому — ни султану, ни христианам. Кроме того, Ричард передал своим представителям на переговорах, Балиану де Ибелину и английскому епископу Солсбери, чтобы они потребовали взамен ухода войск крестоносцев из южных крепостей, Рамлу и Лидду, город с гробницей почитаемого воителя святого Георгия, которые должны быть под рукой христиан.

И все же отданные южные крепости были существенной уступкой со стороны Ричарда. Он сам участвовал в их восстановлении, сам месил раствор и таскал блоки, чтобы заново отстроить цитадели, и разрушать их теперь было для него очень горько. Однако Ричард не мог долго пререкаться и спорить из-за каждой пяди отвоеванной или отданной земли, так как события в собственном королевстве торопили его к скорейшему возвращению в Европу. А еще Ричард был слишком болен — сказались все порезы, раны и ушибы, полученные им в последнем бою. Пока его сила и присутствие были нужны защитникам Яффы, Львиное Сердце казался неуязвимым, но теперь свалился в жесточайшем приступе лихорадки от ран, на которые ранее просто не обращал внимания. Порой, находясь в полубреду и горячке, он лишь с превеликим трудом мог вникнуть во все тонкости переговоров.

Ухаживала за обессиленным Ричардом его кузина Джоанна де Ринель. Еще до того, как в Яффу прибыли лекари госпитальеров, она привела к нему своего еврейского врача Иосифа, и тот приготовил для короля целебные мази и укрепляющие настои. Джоанна не отходила от своего августейшего родственника, словно выхаживающая раненого героя дама из баллады; она поила его зельями, меняла повязки, обтирала влажными салфетками, заставляла принимать пищу. Порой она даже покрикивала на Ричарда, когда он, раздражительный и ослабевший, то отказывался помогать ей во время перевязки, то отталкивал чашку с лечебным настоем.

— Я просто отшлепаю вас и оттаскаю за волосы, если вы не будете выполнять указания моего врача! — угрожала Ричарду Джоанна, разгневанная его капризами.

И это смешило короля.

— Как вы похожи с моей сестрой Пионой, — как-то сказал он. — И не только внешне. Вы, как и моя сестрица, смеете повышать голос на самого льва! Кстати, кузина, вы хоть доверяете этому христопродавцу Иосифу?

— Он мой друг, — только и ответила Джоанна.

В серых глазах короля появился острый блеск.

— А ну-ка тише, кузина. За вами числится слишком много прегрешений, чтобы я смог стерпеть еще и то, что моя родственница водит дружбу с евреями. И если я соглашаюсь пить предписанную им гадость… гм… наверное, я все же не хочу, чтобы вы отшлепали страждущего и столь ослабевшего короля. Но за это вы споете для меня. Я так давно не слышал ваш прекрасный голос.

Ричарда знобило, и Джоанна укутала его мягкой львиной шкурой. Потом она взяла в руки лютню, начала наигрывать и запела песню, сочиненную некогда ее отцом, бароном Гронвуда, который был известен в Англии как исполнитель, не уступающий лучшим провансальским трубадурам:

Огонь горит, и ночь темна, Восходит бледная луна. Налей, приятель, мне вина, Сегодня я напьюсь. Ударь по струнам веселей И ни о чем не сожалей. Как в жаркий день туман с полей, Пусть улетает грусть!

В глаза костлявой я смотрел, В меня летели сотни стрел, Но я в сраженьях не робел, Я смерти не боюсь. Покуда Бог хранит меня И от меча, и от огня, И, направляя в бой коня, — Я весело смеюсь!

Во многих землях побывал, Прекрасных дев я обнимал И поцелуев с губ срывал Вишневый спелый вкус. Но без дорог мне счастья нет. Пускай красотки плачут вслед. Когда прогонит ночь рассвет, Уйду, не обернусь.

Но только снится иногда Холмов зеленых череда. Прекрасней места никогда Не встретите — клянусь! Река сверкает серебром, Шумит дубрава за окном. Там я родился, там мой дом — И я туда вернусь!

Ричард сначала с улыбкой слушал это исполнение прекрасной девы от имени странствующего рыцаря, но на последнем куплете на его лицо набежала грусть. И он ничего не сказал, даже не похвалил исполнительницу, когда прозвучал финальный аккорд и Джоанна умолкла.

Только через какое-то время король вдруг спросил:

— Вы скучаете по Англии, миледи?

Джоанна ответила не сразу. Она сидела в кресле возле ложа Ричарда и в своем блио из темно-сливового шелка смотрелась как прекрасная дама на витраже собора, но уже, как и многие христианки в Палестине, стала предпочитать обычному головному покрывалу увитый цепочками тюрбан. На ее запястьях звенели многочисленные браслеты с подвесками, отполированные ногти были выкрашены хной, а глаза Джоанны были обведены сурьмой, отчего казались больше и выразительнее. Появись она в таком виде перед своими английскими родственниками, они бы несказанно удивились, но, похоже, подобный наряд для нее уже стал привычным в Палестине.