Князь Рус - Юрий Никитин

Но на этом стоят и скифы!

Сначала он услышал голоса, но был настолько слаб, что тут же снова провалился во тьму. Затем ощутил, как ему раздвигают губы и льют что-то горячее. Он непроизвольно глотнул, еще и еще, поперхнулся. Голоса стали громче. Он с неимоверным усилием поднял тяжелые, как валуны, веки.

Над ним склонилось широкое лицо Моряны. Щеки богатырки стали бледными, под глазами повисли темные мешки, похожие на сети с рыбой. В недобрых глазах блестела влага.

Он хотел спросить, но только шевельнул губами. В ее глазах странное недоброжелательство боролось с радостью:

– Рус?.. Ты возвращаешься?

Он снова пошевелил губами:

– Как…

На этот раз прохрипел нечто нечленораздельное, но Моряна поняла или догадалась.

– Как кончилось?.. Ты успел насадить голову… на кол, а потом упал. Победа за твоим… за нашим племенем.

Он прошептал:

– А что… они?

– У них тихо. Пока только собирают убитых с поля, грузят на телеги. Но они ликуют, Рус. Ликуют!

– Да, – прошептал он, – им есть почему ликовать.

– Но разве победили не мы?

Тяжесть на сердце стала весомее, а тревога стиснула грудь. Иудеи могут подумать иначе. Они – народ без чести. Сегодня скифы всему миру явили свою слабость.

– Их нельзя оставлять живыми, – прошептал он, сознание медленно меркло, он почти не слышал своих слов. – Их надо истребить до последнего младенца… дабы никто не мог говорить о нашем великом позоре…

Когда очнулся, его ноги волоклись по земле, цеплялись, в сапогах хлюпало. Плач и стенания раздавались уже со всех сторон. С трудом открыл глаза. Его тащили через поле под руки Бугай и Моряна, а Корнило суетливо то появлялся в поле зрения, то исчезал. Во рту пекло, чувствовалась горечь полыни. Дышать было трудно, повязки сдавили грудь, ребра, даже шею. Иудеи бродили по бранному полю, как и русы, собирали убитых.

На краю поля воины разложили два десятка свежесрубленных носилок. Рус стиснул зубы, простонал в ярости и бессильном отчаянии. Все полегли, все. Не осталось даже раненых. Дрались с таким ожесточением, что умирали раньше, чем падали на землю. Если кому и нужны носилки, то лишь ему, который похвалялся, что иудеев закидают рукавицами. Да и то, ежели не помрет раньше, чем донесут до стана…

Он видел бледные лица, расширенные глаза. На него смотрели со страхом и недоумением. Он не чувствовал боли от ран, хотя от них наверняка умрет, душу выжигала память о хвастовстве и последующем позоре. Победа досталась великой ценой, неимоверным усилием.

Он услышал крик. Через граничные камни перепрыгнула Заринка, неслась навстречу, едва касаясь земли. В ее лице не было ни кровинки. Глаза округлились, блестели как слюда, а пещеры глаз потемнели как ночь.

– Что с… Борухом?

Он скрипнул зубами:

– Все убиты.

– И Борух? – допытывалась она. – Ты убил его?

Он кивнул, чувствуя, как даже от такого простого движения кровь как волна ударила в череп, едва не взломала, боль была дикой. Заринка отшатнулась. В ее глазах были боль и отвращение. Кулаки прижала к груди, глаза заблестели. Слезы побежали частые, крупные.

– Брат мой! – вскричала она страшно. – Где Борух?..

Он с трудом вскинул руки, тяжелые как горы. Лицу было больно, но он сумел улыбнуться:

– Мы победили!.. Эта страна отныне наша.

Народ ответил угрюмо-радостными воплями, но, перекрывая их кличи, как острый нож вонзился в его измученное сердце дикий крик Заринки:

– Ты убил его?.. Ты убил?

– Мы победили! – прошептал он. – Наше племя будет жить! Мы победили, сестренка!

Она закричала, глаза ее с ненавистью уперлись в кровоточащие раны на его груди:

– Ты убил его, твои руки в его крови!.. Я никогда не сниму черный платок!

Дикая ярость вошла в его тело с такой мощью, что он пошатнулся. Зубы стиснулись, желваки едва не прорвали кожу. Как будто со стороны он услышал свой яростный голос:

– Ты его и не наденешь!

Его меч выскользнул из ножен со скоростью мокрой молнии. Она бесстрашно смотрела в его искаженное лицо. Глаза ее были полны ненависти.

– Убийца!

– Это был честный бой, – прохрипел он. – Твой Борух бы подтвердил. А ты, предавшая свой народ…

Острие иззубренного меча, больше похожего на пилу, ударило ее под ребро. Заринка вздрогнула, ухватилась обеими руками за кисть руки брата. Их глаза встретились. Она продолжала сжимать его стиснутые пальцы, и непонятно было, то ли старается удержать карающую руку брата, то ли помогает погрузить смертельное лезвие глубже.

Рус отступил, давая сестре повалиться на землю. Алая струя крови залила ее одежду, а теперь ширилась красной лужей по земле.

– Она не радовалась победе, – прошептал он с горечью, что разъедала внутренности. – А как можно… как это можно…

Повесив голову, он медленно потащился к шатру. Моряна и Бугай шли рядом и чуть поотстав, готовые подхватить его в любой миг. Его шатало, все видели, как изранен и избит князь, но никто не осмелился подать руку, пока он не ввалился в шатер. Там упал на ложе, только тогда в несколько рук начали освобождать от тяжелого пояса, стащили наполненные кровью сапоги, разрезали и сняли тяжелые от впитавшейся в них крови портки.

Ис заплакала, увидев страшно избитое тело. Один сплошной кровоподтек, а сломанные ребра в одном месте проткнули бок, белые кости торчали жутко, кровь почти не текла, лишь слабо струилась сукровица.

С его губ сорвалось непреклонное:

– Ее тело… земле… не предавать…

Ис бережно накладывала ему на грудь мазь, Корнило уже суетился рядом. Вместе туго перевязывали раненый бок. Шепот почти не уловила, спросила встревоженно:

– Ты что-то сказал?

– Тело моей сестры… оставить, – шепнул он. – Пусть все зрят…

Ее пальцы все так же быстро врачевали, но в голосе была тревога:

– Рус, ты видишь меня?..

– Вижу…

– Тогда я не понимаю. Ты говоришь о Заринке?

Он сделал усилие, чтобы удержаться в сознании. Сдерживая боль, сказал непреклонно страшным хриплым голосом:

– Перед лицом народа нет ни сестер, ни братьев! Все отвечают перед Поконом.

Она покачала головой. Спохватившись, что он не видит, сказала негромко:

– Ты ее уже убил. Что же еще?

– Что смерть, – ответил он слабо. – Все умрем. Смерть – это не наказание. Наказание – бесчестье.

Она бережно прикасалась к избитому, израненному телу, от ее прохладных пальцев и холодной мази боль стихала, пряталась в глубину тела. Голос Ис был тревожный.

– Тебе сейчас больно, Рус. Телу больно, а душе – во сто крат. Ты сейчас не должен ничего приказывать.

Он сказал глухо:

– Ис, ты не понимаешь… Она совершила тягчайший грех. Высшее преступление!