Факультет ненужных вещей - Юрий Домбровский

– Черт-те что! – сказал он крепко.

– А что? – спросило белое виденье очень весело и просто.

– Не тюрьма, а какой-то пансион или солдатский бардак. Ну что всем вам от меня надо? Ну что? Все ведь! Понимаете, уже все! До копеечки! До грошика! – заорал он вдруг.

Она не обиделась, не отшатнулась.

– Ну зачем уж так? – сказала она, садясь на край кровати. – Я врач, а это наша хирургическая сестра. Вот будем вас лечить. Сейчас я возьму у вас кровь на анализ, посмотрим, что с вами, это ни капелечки не больно. А потом мы сделаем вам вливание, это тоже не больно. Ну что же вы хмуритесь? Вы же мужчина. Подумаешь – укол!

– Я-то мужчина, – сказал он хмуро, – а вот вы-то кто? Вы-то...

Он проглотил какое-то слово. Она все равно улыбалась.

– Разбушевался! – сказала тетка от двери. – Так разошелся, что хоть яйца пеки. Такие бы страсти к ночи! Давай, давай руку, профессор. «Вы-то». А ты-то что? Лежи уж!

Зыбин посмотрел на нее и засмеялся.

Так прошло несколько дней. Уколы действовали. К концу второго дня он стал вставать с кровати и ему принесли целую стопку книг. Вместе с драмами Грильпарцера ему попался толстый фолиант, журнал «Пчеловодство» за 1913 год. Обе книги были переплетены одинаково.

«Наверно, тот дед был, – подумал Зыбин, – забрался куда-нибудь на прилавки и устроил там пасеку. С нее его и забрали. Не уберегся».

«Березка» – так он мысленно окрестил врачиху – приходила к нему два или три раза в день. У нее были прозрачные голубые глаза и белые, коротко остриженные волосы. Она была проста, скромна, никогда не говорила ни о чем постороннем, но когда она наклонялась к нему, выслушивая или выстукивая его, он ощущал на себе ее тепло. Однажды она предложила ему сделать переливание. Он спросил, что это даст.

– Ну как же, – удивилась она. – Да все это даст. – И глаза ее страшно поголубели, словно она говорила о своем самом дорогом. – Ведь Кровь, – она произнесла это слово с большой буквы, – Кровь! Река жизни. Когда она иссякает, то и жизнь прекращается. Если бы у нас под руками всегда был достаточный запас доброкачественной свежей крови всех групп... ух, что бы тогда мы делали. Мы мертвых бы подымали!

– А что, ее не бывает? – спросил он.

– Да откуда? – горестно всплеснула она прозрачными ладошками. – Просим – не допросимся. Да когда и дают, тоже радости мало. Ведь это смерть – непроверенная, несвежая кровь, а нам и такую иногда присылают...

– Так как же вы обходитесь?

– А свою достаем, – ответила она просто.

«Ах ты золотце мое, – подумал он. – Она делится своей кровью с заключенными. И как такой солнечный зайчик только и попал сюда? Хотя вот доктор Гааз... Святой доктор. Главный врач тюремной инспекции. Упал в остроге на колени перед царем: „Государь, помилуйте старика“. И тот помиловал».

Однажды, когда она выслушивала его, зашел тот высокий, светловолосый, светлоглазый, похожий не то на Христа, не то на философа Хомякова, молодой интеллигентный врач, который однажды его перевязывал, а неделю тому назад заходил в его камеру вместе с прокурором. Поздоровался, поманил Березку, отвел ее к окну. Они о чем-то тихо поговорили. Он услышал имя «Штерн», потом, погодя, несколько раз «Нейман» и застыл в бессильной злобе. И до нее, значит, дотянулись эти грязные мартышечьи лапы.

– Не знаю, что он теперь еще выдумает, – сказал врач. – Но шум идет. – И быстро вышел из комнаты. А она так и осталась у окна в каком-то оцепенении.

«Ах ты моя бедная, – подумал он, – так с кем же тебе приходится иметь дело: Нейман, Штерн, этот ублюдок. И он, наверно, еще он, главный, вот – приходит, упрекает, грозит! И меня не постеснялся. Ах ты Господи!»

Он хотел что-то сказать ей, но она быстро попрощалась, ушла, и с тех пор он ее больше не видел.

А через неделю пришел коридорный и вызвал его на разговор с прокурором.

Он встал и оделся. Пожалел, что и сегодня ее не было и ему не с кем попрощаться. Так – он знал – вызывают в конец коридора для исполнения приговора.

В маленьком кабинете собрались четверо. Двоих из них, прокурора Мячина и Гуляева, он уже знал. Двоих других – они были в штатском и сидели у стены – он видел в первый раз. Гуляев, маленький, хилый, черно-желтый, с великолепным блестящим зачесом, сидел за столом. Перед ним лежала голубая жестянка «Жорж Борман». Мячин стоял возле окна. Когда завели Зыбина, Гуляев удивленно посмотрел на прокурора и развел руками:

– Ну что же вы мне говорили, что Георгий Николаевич не встает. Да он совсем молодцом, – сказал он. – Садитесь, Георгий Николаевич, есть разговор. Но, во-первых, как себя чувствуете?

– Хорошо, – ответил Зыбин. – Спасибо.

– Ну и отлично. Нет, не на стул, а к столу садитесь. Вот напротив меня. Ну я же говорю вам, что археолог Зыбин ни в огне не горит, ни в воде не тонет. Так вот, Георгий Николаевич, могу вас обрадовать, дело ваше закончено, мы расстаемся, и поэтому... Но прежде всего вот... узнаете?

Он открыл голубую коробку.

Это было золото, частички чего-то, какие-то краешки, пластинки, бледно-желтые, тусклые, мутные, цвета увядшего березового листа – это было поистине мертвое золото, то самое, что высыпается из глазниц, когда вырывают засосанный землею бурый череп; то, что мерцает между ребер, осаживается в могилах. Словом, это было то археологическое золото, которое никогда ни с чем не спутаешь. Мгновенно забыв про все, Зыбин смотрел на эти бляшки, крошечные диски, сережки, крючочки, какие-то спиральки и фигурки людей, лошадей, зверей.

В кабинете было тихо. Гуляев значительно взглянул на Мячина.

– Откуда это все? – спросил Зыбин.

– А вот еще, – улыбнулся Гуляев, выдвинул ящик стола и вынул другую коробку, длинную картонную, с золотой надписью «Пьяная вишня». В ней на вате лежал кусок узорной золотой пластины, та самая серединная и самая большая часть ее, без которой диадема была бы только двумя фрагментами, а не диадемой.

Зыбин взял ее, посмотрел и сказал:

– Да, теперь она вся. А я уж думал, что все пропало.

– Вот нашли, – улыбнулся Гуляев.

– А могла бы и пропасть, – сказал с упреком прокурор. – Если бы мы еще помешкали и не приняли энергичных мер, то и пропала бы. Ведь вы месяц крутили нам головы.

– Месяц? – спросил Зыбин. – А не больше? Неужели только месяц прошел?

Он поднял глаза на прокурора.

– Ну так что? – спросил он в упор.

И прокурор сразу осел от его тона.

– Не будем, не будем считаться, Георгий Николаевич, – сказал он быстро. – Все хорошо, что хорошо кончается. Вот все здесь. И у меня к вам только один вопрос: вы знали, где все это находится?

– А вы? – спросил Зыбин.

– Георгий Николаевич, – засмеялся Мячин, – вы опять за свое? Нет, вы отвечайте мне, а то мы окончательно запутаемся. Чтобы окончить дело, нам надо еще один протокол, но четкий, ясный, короткий. Понятно? Постойте. – Гуляев закрыл обе коробки. – Не так. Мы, Георгий Николаевич, теперь поняли, зачем вы ездили на Или. Но почему же вы нам сразу не сказали этого?

– А что я должен был вам сказать? – спросил Зыбин.

– Да, по существу, только одно: где эти вещи были действительно найдены.

– А где они были действительно найдены? – спросил Зыбин.

– Ну на Или, конечно, – ответил Гуляев.

– Так. А что же тогда было на Карагалинке? – опять спросил Зыбин.

– Как на экзамене, ей-богу! На Карагалинке ровно ничего не было – ни камня, ни золота. Было на Или в разграбленном кургане. И вы это поняли сразу же. Но, надо отдать вам должное, заморочили вы нас здорово. Мы смотрели ваши выписки из «Известий Томского университета за 1889 год», где список всех илийских курганов, и все-таки не понимали, в чем дело, зачем он вам и почему лежит в папке «Диадема».

Зыбин помолчал, а потом спросил:

– Так зачем же тогда эти люди приходили в музей?

– И это вы отлично поняли. Потому и пришли, что не знали, что они такое отыскали, действительно это золото или медяшки. Хотели проверить, получить ответ. Но ответить было некому, вы находились в горах, а директора без вас они обвели вокруг пальца как маленького. Вот это все так и получилось.

– Да, действительно, попал в музей душка военный. Он и директорствует-то, на солнце оружьем сверкая, – усмехнулся Мячин.

– Директор тут ни при чем, – сказал быстро Зыбин и зло посмотрел на прокурора.

Мячин взглянул на Гуляева, и они оба рассмеялись.

– Ладно уж, не пугайте его, – махнул рукой Гуляев, – не наша это забота – проверять директоров. Но что шляпа он, то верно, шляпа! Это он и сам сейчас признает. А-а! Да не в нем в конце концов дело. Вот вам-то зачем все это было нужно? Сказали бы нам все сразу.

– А что было бы? – усмехнулся Зыбин.

– Ну как что?

– А я вам скажу что: золото сразу бы уплыло. Пришел бы в музей Нейман, забрал бы золото да и сдал бы его в какой-нибудь Госфонд или Госбанк на вес и в переплавку. А мелочь бы вы по карманам рассовали. А я как сейчас сижу, так и тогда бы сидел.

– Позвольте, это по каким же карманам? – сразу вспыхнул Мячин.