Киммерийская крепость - Вадим Давыдов

– Как раньше.

– Да. Совершенно как раньше. Он… Сказал, что я очень похож на отца.

– Это правда, – мама снова опустилась на стул, закрыла глаза ладонью. – Он… Он что-нибудь…

– Он передал браслет. И «наган».

– Браслет? Ах, этот… Погибаю, но не сдаюсь, – мама попыталась улыбнуться дрожащими губами. – Погибаю, но не сдаюсь, да, они были такими – и Кир, и Котя, и Воленька Коломенцев. Неужели он жив? Неужели?

– Коломенцев? Это второй папин друг?

– Они даже за мной ухаживали втроём. Ну, в шутку, они же всё понимали. Гур, подожди, – мама подняла голову, – ты сказал – «наган»?

– Да. За тренировочный поход. Наградной, я его прекрасно помню, и ты сама мне рассказывала.

– Да, да, я помню, помню тоже. Где… они?

Он выложил ей на колени браслет из кармана и вытянул из-за спины револьвер. Мама покачала головой:

– Вот уж не думала, что ты такой дурачок еще у меня. Разве можно ходить по городу с пистолетом?

– Это не пистолет. Это револьвер. Он даже не заряжен. И это говоришь ты, жена русского морского офицера?!

– Я думала, Нисиро окончательно выколотил из твоей головы романтические бредни. Оказывается, даже ему, с его чудовищным терпением, это не под силу. Что уж тогда говорить обо мне, – Она вздохнула и осторожно взяла в руки «наган». – Я скажу тебе, Гур. Возможно, тебе это не понравится, но я скажу. Ты такой же, как твой отец. Но Кир, когда мы встретились, был уже по-настоящему взрослым. И ему это не понравилось бы. А дедушка назвал бы это просто – «фигли-мигли». У нас в семье никогда не жаловали дешёвку.

– Ты не понимаешь. Это – Оружие Отца. Слышишь, мама?!

– Пожалуйста. Но не нужно нарываться на неприятности. Ничего не говори сейчас, но сделай выводы. Я не так уж часто прошу тебя о чём-то.

Гурьев вдруг улыбнулся, шагнул к маме и, наклонившись, поцеловал ее в лоб:

– Хорошо, мама Ока, я буду снова правильный. Очень скоро.

– Он рассказывал еще что-нибудь?

– Нет. Почти ничего. Важного, я имею ввиду. Сказал только, что у него процесс в легких.

– О, Господи!

– Я сказал, чтобы он написал тебе.

– Мы должны пригласить его.

– Я уже сделал это, не беспокойся.

– Он такой был трогательный, со своей бородой, которая едва росла. Я дразнила его ешиботником, он страшно обижался. Господи, Гур, неужели это все было когда-то?! А как ему удалось сохранить… что от Кира… Ты не спросил?

– Мне кажется, что я не имею на это права. Если ты захочешь, спросишь его сама. Мама Ока, с тобой все хорошо?

– Да, да… Просто… Ты уходишь?

– Нет. Сейчас мне нужно побыть с Нисиро-о-сэнсэем, ладно? И я возьму оружие с собой.

– Ладно, ладно. Только будь осторожен. Пожалуйста.

Мама Ока – так он называл её, когда был совсем маленьким.

Когда Кир был жив.

Гурьев пробыл в комнате учителя едва не до полуночи. Мишима молча выслушал его рассказ, катая в кулаке два тяжёлых бронзовых шара размером чуть поменьше, чем шары для малого бильярда. Потом попросил:

– Ты принес его сюда? Дай мне посмотреть на него.

Гурьев протянул ему «наган»:

– Почему ты никогда не учил меня стрелять?

– Стрелять из лука гораздо сложнее. Совместить это и это, – Мишима дотронулся до целика и мушки, – и выбрать то, во что ты хочешь попасть. Это не искусство. Искусство – попасть стрелой. Пуля не боится дождя и ветра, и всё делает сама. Другое дело – стрела. Лук – искусство. А это? Нет, это не оружие. Этим можно научить управлять даже обезьяну. Это просто такая штука, чтобы убивать. Оружие не должно быть таким. Ты не согласен?

– Возможно, ты прав, сэнсэй. Но – как, по-твоему, выглядит сегодня воин с луком и дайшо[103] среди такси и трамваев?

– Ты знаешь – я не люблю города. Особенно этот. Здесь очень трудно воспитать настоящего воина.

– Не ты ли учил меня, что воин должен быть воином в любом месте? Абсолютно в любом?

– Я не сказал – нельзя. Я сказал «не люблю» и «трудно».

– Да, – Гурьев снова взял в руки «наган». – Лук – это, безусловно, неуместная в современных условиях вещь. Как реальное, носимое постоянно боевое оружие, я имею ввиду. Слишком громоздко. Меч – да, тут возражений нет. Нужно только хорошенько продумать форму – и клинка, и ножен. Как трость? Ширасайя? А вместо лука – ствол. Вполне подойдёт.

– Вот почему мне так нравится с тобой возиться, – Мишима потрепал его по щеке, и Гурьев немного даже покраснел от похвалы. – Ты думаешь по-европейски – и при этом, как настоящий самурай.

– Ты не ответил на мой вопрос, Нисиро-о-сэнсэй. Позволено ли будет мне повторить его?

– Какой вопрос? – прикинулся наивным Мишима.

– Почему ты никогда не учил меня стрелять?

– Я уже ответил. Или тебе этого мало?

– Мало, сэнсэй.

– Ну, хорошо. Может быть, я просто стал старый и мне стыдно признаться тебе, моему ученику, что я не умею обращаться с этой железной убивалкой? – Мишима прищурился и стал похож на Братца Лиса. – Если хочешь, можем поучиться вместе.

Гурьев опять покраснел – так сдерживался, чтобы не расхохотаться:

– Прости, сэнсэй, – он поклонился. – Орико-чан надеялась, что ты сможешь привить мне неромантическое отношение к жизни.

– Какое?

– Сэнсэй? – удивился Гурьев. – Романтика. Я имею ввиду романтику. Это… Костер, песня, долгий поход к последнему морю, приключения, схватки, сокровища Великих Моголов. Это романтика.

– Орико-чан – очень, очень хорошая мать, – Мишима опустил веки, соглашаясь с собой. – Только совсем не понимает, что значит – вырастить настоящего воина. Твой отец, Киро-сама – он бы никогда так не сказал.

Его удивление, несмотря на внешнее спокойствие, было таким сильным и неподдельным, что Гурьев понял – если он ещё хотя бы секунду попробует удержаться от того, чтобы не расхохотаться в голос, он рискует лопнуть от смеха.

Москва. Май 1928

Мама так и не успела ни о чем расспросить Полозова. Она погибла за пять дней до его приезда, оговоренного заранее и ожидаемого с таким нетерпением.

Это случилось у самого подъезда. Она возвращалась домой с торжественного собрания в издательстве, было уже темно. Её ждали. Их было несколько. Победа далась им нелегко – один из них остался лежать рядом с маминым телом на недавно выстеленном асфальте. Длинная шпилька-стилет из твёрдого, как железо, дерева – подарок Мишимы – вошла бандиту снизу в подчелюстную область, пронзила мозг и остановилась, уткнувшись в основание черепа. Вероятно, она увидела их – и, повинуясь своей интуиции, успела достать шпильку из причёски. Давным-давно, – ей тогда ещё не исполнилось и четырнадцати, – Мишима научил её закалывать волосы одной шпилькой так, чтобы они держались, не рассыпаясь. У неё были такие волосы! Судя по количеству крови, перепало прилично и кое-кому ещё. На маме не нашли ни царапины, – удар чем-то тяжёлым, дубинкой или коротким ломиком, переломил ей шейные позвонки. Слишком тонкая кость. Для мужчины такой удар мог и не оказаться смертельным. Счастье, что она умерла мгновенно.