Бабилей (сборник рассказов) - Федор Абрамов

Наверху опять было лето, такое же голубое и сияющее, как вчера и позавчера, а на земле была осень, поздняя, безрадостная осень. Всё почернело, всё сникло, набухло водой: картофе-льная трава, ячмень, овсы. И дороги развезло - легковуху качало, как пьяную. Так всегда бывает после большого утренника.

Но вот мы поднялись в гору, перевалили за холм, и что за чудо, куда девалась осень? Ячмень стоит колос к колосу, как гвардия на параде, картофельные гряды сочно зеленеют под солнцем, а за картофельными грядами и вообще летняя сказка - рожь волнами.

– В Шавогорье завсегда так, - сказал заметно повеселевший шофер. Весь район сегодня в трауре, а они песни поют.

Песен, положим, на деревне не было, но председатель сельсовета, тот самый Санников, к которому часа два назад звонил секретарь райкома, встретил меня чуть ли не переплясом - веселого нрава был человек, хоть и не первой молодости.

– Так, так. Насчет нашей знаменитости, значит, пожаловали? Был, был у нас Сила Иванович.

– Сила Иванович? Так и звали?

– Так. По метрикам-то, правда, Силантий, а старые люди - Сила. Да и сам он себя Силой называл. Высоко голову держал. Раз, говорит, я Силой родился, дак мне, говорит, и дела надоть по моим силам. И вот придумал - с чертями сражаться. А? Ничего себе работенку подыскал? Люди пашут, сеют, воюют, а он одно знает - войну с болотом. В гражданскую, сказывают, тут, в Шавогорье, страсть что было. Один конец деревни у белых, другой,- у красных. А он - знать ничего не хочу. В одну руку лопату, в другую батог старый уж был, прямо ветром шатало, - да на свое болото. Дак понимаешь, что было? Бои стихали меж красными и белыми. Ждали, когда старик полем пройдет. Заметный был. Всё, говорят, до самой смерти в кабате ходил. Руба-ха такая длинная из белой домотканины, вроде как спецовка по-нынешнему. При этих словах я невольно посмотрел в окно, за которым кипело зеленое поле.

– Нет, нет, - оскалил крепкие зубы Санников, - не там расхаживал Сила Иванович. Там у нас юг, а Силины владенья на севере.

Машины под рукой не оказалось - "райкомовка" сразу же укатила обратно, а совхозные - где они среди страдного дня? Мы отправились на телеге - сил не было ждать до вечера.

Дорога была плотная, хорошо накатанная, и мы быстро миновали поля, подъехали к озеру, в которое когда-то Сила Иванович спускал воду из болота, а от озера - уже пешком - двинулись к зарослям ольшаника.

Я волновался, как мальчишка.

Я жадно вглядывался в надвигающуюся на нас зеленую чащобу и все ждал: вот-вот рассту-пится сейчас кустарник, и я увижу неоглядное болото, поле битвы человека, который всецело захватил мое воображение.

Санников - он шагал впереди - вдруг остановился:

– Ну вот, пришли.

– Как - пришли? - Я непонимающим взглядом обвел задичавшую, невыкошенную пожню, на которой мы стояли, посмотрел на зеленую стену ольшаника - до него оставалось метров пятьдесят, не меньше.

– Пришли, говорю. Отсюда Сила Иванович начинал свои дела.

– А болото?.. Где болото?

Санников широко улыбнулся:

– Да это и есть болото. И где ольшаник - болото, и за ольшаником болото. Далеко, километра на два на север уходит. Я еще помню Силины окопы. Мы так канавы евонные в детстве звали, в войну тут все ребятами играли. Ну а теперь, ясно дело, все заросло. Без топора в эту чертоломину не скоро и попадешь.

Мне все же хотелось своими глазами увидеть дело рук легендарного человека (по крайней мере, для меня легендарного), и я, не говоря ни слова, полез в чащобу.

Долго я продирался через кустарники, долго бродил по лесу (тут и сосны, и ели росли), долго слышал сзади себя тяжелый сап (у Санникова оказалась одышка), но каких-либо отчетли-вых признаков канав не нашел. Только кое-где на красном и зеленом долгомошнике угадывалось что-то вроде продолговатых ложбинок.

– Да, может, все это россказни? - заговорил я, когда мы выбрались из ольшаника и присели на угорышек, под которым ржаво, густо заросший осокой, сочился ручеек.

– Что - россказни? Сила Иванович россказни? - Санников вытер ладонью красное, запаренное лицо.- А как же это? Всех утренником бьет, а нас бог милует? Нет, тут болото было страсть, - он махнул рукой в сторону ольшаника. - Как немножко сивер дунет, и по этому болоту, ровно как по трубе, хлынет стужа на деревню. Всё сжигало, всё убивало. Отец, бывало, всё говорил: редкий год доходили хлеба. Сила, Сила Иванович беду отвел от Шавогорья. Он сорок лет канавы копал да воду из болота спускал.

– Один?

– Копал-то? Да, можно сказать, что один. Правда, попервости-то, сказывают, он давал клич мужикам. Обращался на тогдашнем на общем собрании деревни. Как его это, общее собранье, тогда звали? Сход, что ли? Давайте, говорит, навалимся всем миром, всем скопом на это чертово болото, спустим воду, отгоним холода. Ежели нам, говорит, не суждено хорошей жизни увидеть, дак пущай, говорит, хоть наши дети увидят. Ну а русский мир, сам знаешь, какой. Бульдозером не своротишь. Только один брат евонный и откликнулся, да и тот через год, через два загнулся.

– Умер?

– Болото съело.

Санников на минуту задумался.

– Не знаю, не знаю, что за человек был. Зарплаты не платили, канавокопателей и всякой техники не было. Всё лопатой, всё лопатой. Сорок лет. Железо вон неделю в воде полежит, и то ржа съест. А тут живой человек, из костей, из мяса, да не неделю, а сорок лет... Вот его, бывало, великим коммунаром и называли.

– Кто назвал?

– Комиссар один. Он когда ведь умер-то? А в аккурат в то самое времечко, когда граждан-ская у нас кончилась. Я-то, конечно, ничего этого не помню, посколько меня в то время еще в проекте не было, а отец рассказывал. Войск, говорит, красных нагнали - деревня не вздымает. Гроб, говорит, красный, знамена красные - по-новому хоронили. Митинг у церкви. И вот, говорит, комиссар. Мы, говорит, товарищи бойцы, с винтовкой в руках коммуну завоевывали, а он, говорит, с лопатой. Сорок лет. Дак как, говорит, такого человека назвать? Великий коммунар...

Санников устал, видно, от затянувшегося серьезного разговора и опять заухмылялся:

– Ну а насчет детальностей, как и что, надо старушонок потеребить. Есть еще, которые помнят те времена.

За два дня я наслушался про Силу Ивановича всякого.

Человек-богатырь, какого еще земля шавогорская не рожала ("Бывало, руки раскинет - ровно сажень"); колдун, который всю жизнь с лешаками водился ("А иначе как бы он такое болото осушил?"); чокнутый, не в своем уме ("Разве нормальный человек стал бы сорок лет в болоте рыться?")...

– Он ведь и в церкву не ходил, - поведала одна набожная старушонка, в воскресенье робил. Батюшко, бывало, все стращал: прокляну тебя, еретика. А ему и дела мало: я, говорит, лопатой крещусь каждый день с утра до вечера. Вот моя молитва богу.

Всего-всего, до последнего вздоха отдал себя болоту Сила Иванович, его на болоте мертвым и нашли.

Но, господи, до чего же жестоки, до чего неблагодарны бывают те, ради которых сжигают себя!

Человек поднялся на такое дело, можно сказать, всем богам и всем чертям вызов бросил - да вся деревня твой вековечный должник, все - стар и мал - твои слуги, твои помощники. А ему земляки на болото напрямик не разрешили ходить. Умолял, на каждом сходе упрашивал: разрешите через поля, и даже не через поля, а через полевые межи тропку протоптать - в два раза короче у меня будет дорога. Не разрешили. Так до самой смерти и шастал в обход.

– Плакал, - рассказывала одна старушонка и при этом сама плакала. - Я ведь, говорит, для вас стараюсь, не для себя... Я ведь, говорит, не возьму болота на тот свет... Я ведь, говорит, два часа на одну ходьбу трачу, а в это время мог бы, говорит, болото рыть.

– Але опять обносился, обтрепался, - это уже другая старуха сказывала, - дак, веришь ли, весь в заплаках да в заплатках - разноцветных, как, скажи, ряженый по улице-то идет. Да босиком але в лаптях берестяных. Дак матери-то, бывало, нас, малых, пугают: вот пошали у меня, отдам Болотному - все Болотным звали. Дак мы - ума-то нету-- и палкой, и камнем в его. А он эдак берестой только голову прикрывает. Кажинный раз, и вперед, и назад, как грешник, по деревне-то идет.

Не любили, не любили его при жизни, это уж после его стали добрым-то словом вспоминать, когда он север от деревни отогнал...

Перед тем как покинуть Шавогорье, я еще раз потоптался на том месте, где когда-то стоял холостяцкий домишко Силы Ивановича (ему и жениться некогда было, рассказывают старухи), а потом пошел поклониться его могиле.

Долго мы с Санниковым бродили по кладбищу, побывали у каждого столбика, у каждой пирамидки и не нашли, не нашли могилы Силы Ивановича. Не уцелела.

– Следопытов красных у нас нету, - начал было объяснять мне Санников, когда мы уже выходили с кладбища, - а то бы они живо отыскали... В газетах-то вон читаете: там того отыскали, там другого...