Двенадцатая дочь - Арсений Миронов

Фр-р-р! Метанка почему-то зашипела, вскочила на ноги и — бросилась! Нет, не на меня — к двери! Ага — хоп! К счастью, я поймал ее плечом — сграбастал в объятиях — ловко и нежно, как гениальный вратарь Филимонов грабастает мячик, пущенный неумелым малоросским форвардом.

— Пусти! Я ухожу, пусти! — Пушистая девочка вмиг превратилась в злобный клубочек костлявых коленок, острых локотков и щелкающих зубков. Я заскрипел челюстями: стоять, женщина! Я тебя укротю…

Уй! Кусаться нечестно!

Превозмогая боль и крюча Метанку в объятиях, я истошно мыслил. Положение критическое: до дверцы три метра, за дверцей Катома. Ну почему мне всегда приходится балансировать на лезвии топора?

— Постой, киса… — хрипел я, пытаясь придавить Метанку к ближайшему сундуку. — Куда ласты навострила?

— Укушу! Гад! Пусти! — Метанка задергалась в стальном захвате моих рук, нанося довольно меткие удары по разнообразным болевым точкам моего крупного тела. — Сердца нет! Сам сказал! Не любишь меня!

Р-раз! Я дернул за тонкий локоть и развернул ее резко, рывком — по лицу хлестнуло мокрыми волосами… Бледное личико оскалилось прямо перед носом:

— Все! Больше не играю!

Глаза цвета хаки — горькие, льдистые:

— Дура я, дура была… Думала, ты по-честному веришь, что сердце есть! Даже казалось: взаправду стучит что-то… там, пониже шеи… А тут — сам сказал, и все! И больше ничего! И так спокойно говоришь, так ужасно спокойно!

Откуда столько крутости, мамочки мои? Неужели это — моя глупая, грудастая Метаночка…

— Все, Бисеров, молчи. Отойди от двери. Отойди, я сказала!

— Ты… красивая, когда дерешься.

— Бесполезно, Славик. Комплименты не действуют. Я бессердечная ведьма — и я ухожу.

М-да. Она могла уйти, пожалуй. Такая самостоятельная и гордая фря. Но я успел ухватить ее пальцами за ухо. Возможно, причинил боль — во всяком случае, она немедленно запищала противным таким голоском. Но, знаете… очень захотелось вдруг последний раз окунуться носом в это облако золотистых паутинок, злобно дрожавших над покрасневшим ушком. Дери меня. Как сейчас помню, приблизил свою небритую пошлую харю — и коснулся губами теплой кожи у виска:

— Я люблю тебя, дурочка. Правда люблю.

Мораль: «Моя ушибленная карликовая совесть теперь будет грызть меня вечно. Метанка осталась до утра. Посадник Катома уехал, подписав драгоценное письмо на имя боярина Гнетича, коему предписывалось немедленно поступить в подчинение к вышградскому князю Лисею Вещему. До рассвета оставалось три часа. Три часа, чтобы уговорить Метанку вернуться домой».

ТЕХНИКА ВЛАДЕНИЯ КРИВДОЙ

(Дневник Данилы-самозванца)

С момента завершения битвы при Медовой, с того самого момента, как дикая речная пехота растерзала в кровавые клочья последних унгуннских рыцарей — с того мига, когда лезвия вороненых крыл боевой птицы подсекли ноги безумному ханскому аргамаку и уродливое тельце страшного горбуна полетело в побуревшую траву — с той минуты, как порядком изрубленный воевода Гнетич, сражающийся отныне под стягами Вещего Лисея, впервые отер кровавый пот с довольного лица, — с того светлого мгновения, когда добрый царь Леванид впервые посмотрел на расцветшее солнце, вновь оживляющее оптические прицелы алыберских катапульт — с того времени прошло три часа. Утро нового грозного дня еще не разогрелось в непривычно розовых солнечных лучах, и туман еще дышал, вздыхая и медля, над трупами.

Рядом со стынущими телами истерзанных коней, гигантских боевых обезьян, раздавленных рыжих песиголовцев и безногих мутантов-угадаев молчаливые сонные и злые победители валились на землю на расстеленные трофейные плащи и засыпали, кряхтя и ворочаясь, устало подгребая под себя то, что каждый успел насобирать под ногами, на бранном пепелище: драгоценные сорочинские кинжалы, шипастые кольца восточных принцев, трофейные уши песиголовцев — остроконечные лоскуты, покрытые слипшейся шерстью.

Кому не спится — искры недавней битвы еще долго жгут глаза, — вяло собирают хворост и запаливают костры. Зачем? Понятно ведь, что пищи не дождаться (разве конина или каменное вино угадаев… то самое, от которого белеет трава, если плеснуть оземь)… Впрочем, нынче будет другое пламя: костры нужны не живым, а мертвым.

В этот недобрый в общем-то час.

Через широкое лежбище отдыхающей сарыни.

По дымящим развалинам Глыбозера.

Большими тревожными шагами шел впереди свиты железный и тонкий (по колено в тумане, а выше — весь черно-золотой на солнце) князь Лисей по прозвищу Вещий.

Следом, отставая на выхват меча, легко перескакивая трупы, — десятник Неро. Чуть позади, громыхая удлиненными овальными щитами в алых звездах, лозах и ангелах, — два уцелевших катафракта, живые реликты Вышградского войска.

Впереди, у наименее пострадавшей от осады Кладезной твердыни Глыбозерского кремлинца, их поджидали славяне. И не кто-нибудь ждал их, посиживая на белом камушке, потирая кольчужные грязные ладони, поплевывая в траву из-под железной вуали. Сам наследник Зверко властовский, будущий властелин Залесья, холодный фюрер речной сарыни. А рядом и нервный маньяк Черепашка расхаживает по осколкам рухнувшей стены, прыгает и мотает бритым черепом, щелкает кнутом, переживая. Полуголый, коричневый от солнца атаман Стыря тоже поблизости — повернулся спиной, подставляя нежаркому солнышку тугую спину в розовых хлестанных шрамах Терпеливо ждут Лисея Дело предстоит нелегкое и опасное до безумия: допрашивать старого полуживого карлика.

Тихий, тощий, весь в железе, поводя колючими угловатыми плечами. Вещий князь Лисей Вышградский подходит в слепящих доспехах, прикрываемый с боков холодным блеском финифтяных звезд и ангелов Худое лицо стянуто кольчужными бармами. И кажется это лицо фарфоровым, хрупким — по контрасту с грубым железом, колющим кожу на лбу, на висках, под подбородком. Щеки в металлических искорках отрастающей щетины, а тонкие губы красны от алыберского вина. Навсегда Алеша Старцев запомнит этот вкус победы.

— Все ли готово к допросу? — еще на подходе из-за княжьего плеча выкрикивает десятник Неро. Звонко так выкрикивает, задиристо. Гордый базиликанин. Никак не избавится от высокомерного отношения к союзникам-варварам.

Гм Наследник Зверко поднимает желтый взгляд. Неумный вопрос. Главный эксперт по пыткам еще не прибыл.

Впрочем — вот и он.

Из-за угла проваленной стены выдвинулась темная медленная фигурка. Плавно так движется вооруженный семаргл, будто на воздушной подушке. Есть в нем что-то от легкого космического истребителя, поморщился наследник. Вот он, совершенный агрегат для экзекуции точечных ударов судьбы: темный запыленный костюм, пустой рукав треплется на ветру. Мигает на солнце серьга, мотается желтый хвост по плечам — часто вертит головой, косясь по сторонам, загадочный почтальон Пустельга. Зачем он пытается улыбаться? Чтобы все видели его ровные клыки под прохладной улыбкой? Был почтальон, стал — комиссар божественных сил. Еще вчера его и снедать не посадили бы за один стол с наследником. А ныне — даже мошка опасается присесть на черное залатанное плечо. Никакой не Пустельга он, но — Великий Огненный Вук Полызмай, старший семаргл Берубой, цепной пес божка Траяна Держателя. Говоря короче — палач.

— Все ли сделано, как я просил?

«Голос — гладкий гололед», — отметил наследник Зверко.

— Вы стали говорить довольно дерзко, любезный Берубой, — перебил другой голос, быстрый и ясный, хорошо знакомый. Это князь Лисей насмешливо поднял острую бровь. — Будьте почтительны. Не забывайтесь. Как простого смерда, я не удостаиваю вас ответом. Но — как эмиссару моего друга Степана Тешилова могу сообщить: приняты все меры безопасности. Десятник, доложите.

— Колдун связан, прикован цепью, — четко произнес Неро, демонстративно обращаясь более к своему князю, нежели к Берубою. — Верхнюю дверь охраняет катафракт Сергиос Псуми. В нижнюю камеру приставлен охранник из крепкоголовых славян — следить, чтобы пленник не наложил на себя руки.

— Вы не сказали главного. — Берубой склонил светлую голову. — Я велел затянуть ему рот куском холста, выбеленного в змеином млеке.

— Разумеется, мы сделали это, — пружинисто поклонился Неро.

— Надеюсь… — улыбнулся Берубой. — В противном случае оба охранника уже мертвы.

Хлесткий порыв тишины. Хлопнуло вышградское знамя — и крикнула птица, шарахнувшись в полете от бликующих доспехов. Десятник Неро, очевидно, поежился, покосился на семаргла. Наследник Зверко лениво поднял бронированное тело с белого камушка:

— Эй, князья-государи… Поспешать надо. Кто будет проводить дознание?

Берубой ответил мгновенно:

— Только я. Остальные ждут за дверью.