Приходские истории: вместо проповеди (сборник) - Майя Кучерская

И всюду он ездил, проповедовал, помогал, утешал. Так прошло двадцать три года. Как вдруг с батюшкой что-то произошло. Он делал всё то же самое, приезжал, причащал, только утешать уже никого не мог, как будто забыл все нужные слова. То есть иногда он даже вспоминал и произносил те самые слова, какие говорил в таких случаях обычно, но получалось мертво. Удивительное дело: люди этого практически не замечали, видно, всё покрывала благодать священства, и батюшка по-прежнему был дико популярен, в храм его стекались толпы, исповедь длилась за полночь, словом, внешне все оставалось так же, только его келейник Миша да матушка видели: батюшка уже не тот.

Но батюшка с ними почти не разговаривал и на все вопросы близких отвечал кратко: «Просто я уже умер». Ему, разумеется, не верили: как это умер? А кто это говорит сейчас с нами? И не верили. Однако батюшка служил все реже, а потом почти перестал принимать людей, не обращая внимания ни на чьи слезные просьбы, и всё свободное время проводил у себя в комнате. Там он сидел и смотрел в одну точку. А когда к нему обращались, говорил: «Меня нет дома». Или, как обычно: «Я умер». Ему все равно никто не верил. Приходили врачи, кормили батюшку разными таблетками, делали ему массаж, подбадривали, и в общем все понимали: устал человек. Но батюшка не устал, он лег и умер.

Затвор

Один батюшка начал избегать людей, перестал оставаться после служб на душеспасительные беседы, ездить к чадам в гости, больше не вникал в их дела и как будто просил теперь только об одном – оставьте меня, я больше не могу. Но люди его не оставляли, они привыкли за двадцать пять лет и звонили, просили, звали. И тогда батюшка сделал так – полетел на Байконур, договорился с космонавтами, потому что обаяние у него было бешеное и договориться он мог с кем угодно о чем угодно без проблем, и его легко присоединили к новому экипажу, который как раз готовился к полету. После нескольких месяцев подготовки батюшка полетел с ними, абсолютным инкогнито, для него конструкторы устроили специальный отсек, чтобы он не был заметен при телетрансляциях. И вот батюшка улетел. Смотрит теперь на голубенькую землю в иллюминатор, летает в невесомости, ест, спит, смеется и просится остаться на станции сторожем, только бы не возвращаться на землю!

Сеанс

Отец Константин был большой затейник. За это его все любили. И ходили к нему за советом. Вот и Паша Егоров решил спросить у батюшки, что ему делать. Четыре года назад Паша женился, женился по большой любви, на Вике Кондратьевой из отдела информации. Вика была не то чтобы красавица, но очень стройная, голову держала высоко и ходила красиво длинными ногами в туфельках на каблучке – в общем, жить Паша без нее не мог. И даже когда женился, не разлюбил, а только полюбил ее еще сильней. А Вика, наоборот, с Пашей сначала вроде бы ничего, и обед приготовит, и поцелует даже, а потом стала скучать. И домой возвращаться не спешила. То с подружкой где-то задержится, то в магазин после работы поедет, они ведь вон как теперь, круглосуточные все стали, после работы самое время. А Паша дома сидит и чуть не плачет, даже в окно выглядывает. Вичка его честная была, и не к кому ее было ревновать, но все равно обидно. Муж дома сидит, а жена и носу не кажет! Начались у них скандалы. А Вичка его обнимет и говорит: скучно мне, милый, дома. На работе бумажки, а дома кухня да ты. Скучно. А Паша ей: я тебе, что ли, клоун, тебя развлекать? Ну, и снова поругаются. И решил Паша обратиться к батюшке, к которому ходил четыре раза в год, постами, на исповедь, потому что Паша наш был человеком верующим. В отличие, между прочим, от своей жены.

Батюшка всё у Паши расспросил, но, пока расспрашивал, два раза зевнул, потому что Паша до того подробно излагал разные подробности, что батюшка ему ответил: «Ясно. Она думает, что ты зануда. Но мы сделаем так». И сказал Паше, что надо делать.

И вот снова Вичка где-то сильно задерживается, возвращается домой, звонит в дверь, а ей никто не открывает. Раз звонит и третий – тишина. Открывает она своим ключом дверь, а Пашины ботинки и куртка – вот они, в коридоре. Значит, он дома! Вичка немного насторожилась. Скидывает туфли, проходит в комнату, а в комнате не продохнуть от перегара, на полу крепко спит пьяный в дым Паша, и вокруг него на ковре валяются окурки и пустые бутылки. А надо сказать, что до этого Паша не брал в рот хмельного и курить пробовал только однажды, в шестом классе, но с тех пор завязал. Вичка стала Пашу толкать ногами, но Паша только мычал, а потом вдруг открыл глаза да как закричит страшным, хриплым голосом:

– Любимая! Ты пришла!

И снова упал головой на пол и захрапел. Но Вичка его все-таки растолкала и стала требовать объяснений.

– Любовь моя! Я напился с горя, – объяснил ей заплетающимся языком Паша, при этом все время глупо ухмыляясь. – Потому что тебя всё нет и нет. А я без тебя не могу жить.

Тут Паша подобрал с пола окурок и начал искать спички.

– А окурки ты зачем по полу разбросал? Так ведь и до пожара недалеко! – попробовала было напасть на него Вика, но поздно – Паша окурок выронил и снова уснул.

Тогда Вика кое-как Пашу раздела, перетащила на диван, укрыла одеялом, собрала окурки, вымела пепел, вынесла бутылки (одна из-под «Жигулевского», две «Невского» и «Столичная»), закрыла в комнату дверь. А сама села на кухне смотреть телевизор – как раз показывали «Женский взгляд» Оксаны Пушкиной, любимую Викину передачу.

На следующее утро Паша перед Викой ужасно извинялся, целовал ей руки, умолял простить и всё повторял, что это он с горя. Вика его простила и всем девчонкам в своем отделе информации рассказала, как любит ее муж. Но через несколько дней Оля Мотина позвала ее на распродажу: магазин «Копейка» разорялся или что-то еще и устроил распродажу электроприборов по не-ве-ро-ят-ным ценам. Вчера Мотина уже купила там миксер, а сегодня хотела еще и соковыжималку – вчера просто не хватило денег. А Вичке как раз нужен был новый утюг. Возвращается она с коробочкой домой – Паша снова пьяный. Правда, лежит не на полу, а в кресле, и окурки плавают в чашке с водой. Но бутылок даже больше, чем в прошлый раз.

С тех пор Вичка стала приходить домой вовремя. И с Пашей ей вроде стало интересно – оказалось, он умел напиваться и курить. Опять же, есть что рассказать на работе подружкам.

Только чудо совершенно не в этом. Чудо в том, что никто из наблюдательных соседок так и не рассказал Вике, как ее муж два вечера подряд ходил по двору с пинцетом и двумя целлофановыми пакетами – пинцетом он поднимал окурки. А в другой пакет складывал пустые бутылки.

Никогда в жизни батюшка Константин так не смеялся. И сам с удовольствием рассказывал всем эту историю несколько лет подряд, пока не узнал случайно, что Вичка и Паша все-таки развелись.

Летчик

Митя Артемов любил исповедоваться. Ну, просто любил. Хотя очередь его доходила нередко и за полночь. И вот подойдет он к аналою и всё батюшке расскажет. Батюшка отпустит ему грехи, а Мите после этого кажется, что он идет, не касаясь земли. И чуть ли не целую неделю так и летает. И еще полнедели просто ходит, только каким-то особенным, легким шагом. Но к концу второй недели так и придавит его к земле, так и придавит, а тут, глядишь, слава Богу, снова суббота. Митин батюшка исповедовал вечером после всенощной, и снова начинался ночной полет.

Так прошло три года. И вдруг всё это кончилось. Поисповедуется Митя – и никакого эффекта. Так же идет по земле, как обычно. Решил Митя, что дело в батюшке, – батюшку поменял. Стало еще хуже. Потом подумал: может, каюсь я недостаточно, – стал внимательнее смотреть на себя и каяться стараться еще искреннее. Все равно. Всё так же.

Тогда Митя поступил в летное училище и с отличием его окончил. Он давно уже не ходит в церковь, но каждый раз, когда летит над ночной землей, вспоминает свою далекую юность, чувство невесомости и веселья, улыбается и крестится в ночное небо. Напарник давно к этому привык.

Братец Иванушка

Одна художница любила русское-народное. Она специально ездила на «уазике» со знакомыми реставраторами в дальние заброшенные деревни, заходила в полуразвалившиеся избы, забиралась на чердаки – и чего только не находила: сломанную прялку, цветной плетеный половичок, чугунный горшок, заржавевший серп, рваное лоскутное одеяло. Всё это художница потом реставрировала, чистила, подшивала. Однажды ей приглянулся деревянный буфет – весь истертый, ветхий, зато XIX века, с резьбой. В другой раз – обеденный стол, без резьбы, зато крепкий. Друзья-реставраторы художнице сочувствовали, понимали, что, если не спасти хоть что-то, все это добро так и сгинет, а потому покорно грузили в «уазик» ее находки и везли их художнице на дачу, в ее дачный домик. Постепенно этот домик превратился в настоящую крестьянскую избу. Голый деревенский стол, старый буфет, тертые половички, на кровати лоскутное одеяло, возле печи – горшок, деревянное иссохшее корыто с щелями. К тому же художница эта была большая мастерица. В основном, конечно, она писала картины (которые, кстати, пользовались большим успехом, висели в нескольких крупных музеях мира и продавались за весьма внушительные суммы), но еще занималась вышиванием и керамикой, лепила на гончарном круге тарелки и чашки, а потом сама их раскрашивала, всё в том же простеньком народном духе – ягодки, листки, кружочки.