Темный карнавал - Рэй Брэдбери

Во взгляде хозяина аттракционов отразилось чувство, близкое к облегчению.

– Так или иначе, мне эта чертова кукла набила оскомину. Не благодари. В последнее время мне на ее счет приходили всякие чудные мысли… впрочем, не обращай внимания, просто у меня язык без костей. Пока, фермер!

Чарли тронулся в путь. Голые синие лампочки ярмарки сжимались в точку, как потухающие звезды, темная луизианская ночь поглощала фургон и лошадь. Веселый медный звон карусели затих. Остались Чарли, лошадь, мерно переступавшая серыми копытами, и сверчки.

А также банка за высоким сиденьем.

Жидкость плескалась туда-сюда. Булькала. Холодная серая штука внутри сонно стукалась о стекло, глядела наружу, глядела и ничего не видела, ничего не видела.

Чарли перегнулся через спинку сиденья, чтобы потрогать крышку. Ощутив сквозь крышку пары странной жидкости, его ладонь вернулась не такая – холодная, взволнованно дрожащая. Он ярко раскраснелся от счастья. Да, сэр!

Бульк-бульк, бульк-бульк…

В Холлоу, в тусклых пятнах от травянисто-зеленых и кроваво-красных фонарей, собралась небольшая толпа; обмениваясь монотонными репликами и поплевывая, приятели коротали время на территории универсального магазина.

Скрип-перестук фургона Чарли был им хорошо знаком, и ни одна нечесаная, тускловолосая голова не повернулась, когда он, покачавшись, остановился. Их сигары были как никотиновые светлячки, голоса – как кваканье лягушек летними ночами.

Чарли взволнованно вытянул шею.

– Привет, Клем! Привет, Милт!

– Чарли, послушай-ка. Послушай, – забормотали они.

Политический спор продолжался. Чарли резко его оборвал.

– Я тут кое-что привез. Вам, наверно, захочется посмотреть!

На галерее универмага блеснули зеленью в свете фонаря глаза Тома Кармоди. Чарли казалось, будто Том Кармоди только и делает, что торчит где-нибудь под крыльцом, в тени деревьев или в дальнем уголке комнаты и сверкает в темноте глазами. Что выражает его лицо, понять было невозможно, но в глазах всегда играло веселье. И каждый раз они смеялись по-разному.

– Да брось, дурло, как будто ты можешь нас чем-то удивить!

Чарли показал ему крепко стиснутый кулак.

– Там какая-то штука в банке, – продолжал он. – На вид то ли мозг, то ли волчонок в маринаде, то ли… Сами смотрите!

Кто-то уронил с сигары розовый пепел и неспешно подошел посмотреть. Чарли торжественно поднял крышку банки, и лицо приятеля, освещенное неверным светом фонаря, вытянулось.

– Что это такое, черт побери?

Тут только лед тронулся. Приятели стали приподниматься, вытягивать шеи. Осознав, что предстоит увидеть нечто необычное, приблизились. Они держались небрежно, только пошире расставили ноги, чтобы не упасть от удивления. Вокруг банки и ее содержимого сомкнулся кружок странноватых физиономий. Впервые в жизни поступая согласно заранее задуманной стратегии, Чарли со звоном захлопнул крышку.

– Кто хочет рассмотреть получше, заходите ко мне! Банка будет там, – великодушно объявил он.

Том Кармоди сплюнул со своего насеста на галерее:

– Ха!

– Покажи-ка еще, – крикнул Дедуля Медноу. – Это мозг?

Чарли тряхнул вожжами, и лошадь, спотыкаясь, тронулась.

– Заходите ко мне! Добро пожаловать!

– А что скажет твоя жена?

– Она нам головы открутит!

Но Чарли с фургоном уже спускались с противоположного склона холма. Приятели, не расходясь, глядели ему вслед и вяло переговаривались. Том Кармоди тихонько божился на галерее…

Когда Чарли взобрался по ступенькам своей хибары, неся банку, которую готовился водрузить на трон в гостиной, ему представлялось, что отныне его обиталище превратится во дворец. Воцарившийся монарх недвижно поплыл в своей личной луже, высоко на полке над шатким столом.

Банка была подходящим средством, чтобы рассеять серое однообразие в этом доме на краю болота.

– Что это у тебя?

Услышав высокое сопрано Тиди, он встрепенулся. Тиди выглядывала из дверей спальни, ее худое тело было облачено в выцветшую голубую пижаму, тусклые волосы, убранные в узел, не скрывали красных ушей. Глаза у нее были такие же выцветшие, как пижама.

– Ну, – повторила она. – Что это?

– А как ты сама думаешь, а, Тиди?

Небрежно покачивая бедрами, она сделала шажок вперед. Ее глаза были прикованы к банке, губы раздвинулись, обнажая мелкие кошачьи зубки.

Мертвая белесая штуковина в сыворотке.

Тиди стрельнула тускло-голубыми глазами на Чарли, на банку и снова – на Чарли, на банку; быстро крутанулась, чтобы схватиться за стену.

– Оно… оно похоже… Оно… похоже… на тебя… Чарли! – хрипло выкрикнула она.

Дверь спальни хлопнула у Тиди за спиной.

Встряска не затронула содержимого банки. Но Чарли замер с бешено бьющимся сердцем и вытянутой шеей, провожая жену взглядом. Когда сердце немного унялось, он обратился к штуковине в банке:

– Который год я корячусь, обрабатываю низинный участок, а она забирает деньги и прямиком к своей родне; проводит там больше двух месяцев подряд. Мне ее не удержать. Она и ребята из магазина, они надо мной смеются. И я ничего не могу поделать, потому что не нахожу на нее управы. Но, черт, я постараюсь!

Содержимое банки ответило философским молчанием.

– Чарли?

Кто-то стоял в дверях.

Чарли вздрогнул, обернулся и тут же расплылся в улыбке.

Это была часть компании, коротавшей досуг возле универмага.

– Мы вот, Чарли… мы… то есть… мы подумали… мы пришли посмотреть на это дело… что ты держишь в банке…

Июль с жарой прошел, настал август.

Впервые за долгие годы Чарли чувствовал себя счастливым, как кукуруза, пустившаяся в рост после засухи. Это было благословение, слышать вечером, как шуршат ботинки в высокой траве, как очередной посетитель сплевывает в канаву, прежде чем взойти на веранду, как скрипят доски под тяжелыми шагами еще одного, как стонет дом, когда в дверь упирается чье-то еще плечо, и чей-то еще голос спрашивает из-под волосатого запястья, утирающего рот:

– Можно к тебе?

Впуская прибывших, Чарли держался с нарочитой небрежностью. Всем предлагались стулья, ящики из-под мыла; на худой конец можно было устроиться на корточках на ковре. И к тому времени, как настроят свои ноги к летнему песнопению сверчки и раздуют горло лягушки – певицы с зобом, готовясь огласить криками необъятную ночь, в комнату набивалось видимо-невидимо народу с низинных земель.

Вначале никто не произносил ни звука. В подобные вечера люди входили, рассаживались и первые полчаса старательно катали самокрутки. Делали в бурой бумаге ямку, аккуратно насыпали туда табак, собирали его в кучку, трамбовали. Так же они собирали в кучку, трамбовали и скатывали свои мысли, страхи и вопросы, приготовленные к вечеру. Это давало им время подумать. Заглянешь в глаза гостю, готовящему самокрутку, и видишь, как трудится за ними его мозг.