Соблазн эмиграции, или Женщинам, отлетающим в Париж - Ольга Маховская

Культура советского периода, безусловно, относится к первым, ее представители, даже выехав из страны, продолжают оставаться носителями соответствующих норм и установок.

2. Согласно Дж. Берри[47] существует четыре формально возможные стратегии аккультурации эмигрантов, не зависящие от национальных менталитетов. Они связаны с переопределением позиции человека по отношению к старой и новой культуре, своему (в нашем случае российскому) или чужому (в нашем случае французскому) окружению: ассимиляция (отказ от своего прошлого культурного опыта, принципиальная ориентация на культуру страны въезда: «Все совковое – кошмар, нужно учиться у французов»), сепаратизм (сохранение своих норм и ценностей как более превосходных по отношению к культуре страны въезда: «Самое лучшее – русское, все остальное – примитив»), интеграция (желание совместить в своем поведении преимущества своей культуры и культуры страны въезда: «Нужно комбинировать все лучшее из своего и чужого»), маргинализация (отказ как от одной, так и от другой культуры: «Все, что связано с обществом, несет в себе угрозу свободе личности, нужно искать что-то свое»).

Грубо говоря, у эмигранта есть четыре точки самоопределения: или стать «настоящим» французом (американцем, немцем, шведом и т. д.), или сохранить национальные традиции, или найти что-то среднее, некоторые синтетические формы, или стать маргиналом.

3. Стратегия интеграции считается более продуктивной и перспективной, органичной с точки зрения преемственности и развития человеческого опыта; она сопровождается меньшими личностными потерями. И, как любая жизненная стратегия, не является результатом простого суммирования опыта двух культурных групп, а во многом формируется в результате индивидуального поиска самого человека, благодаря его активности и инициативе[48].

Идентичность человека на самом деле не выстраивается столь жестко, в рамках только четырех намеченных вариантов. Теория Берри схватывает основные тенденции в становлении этнической идентичности. Однако опыт человека является пластическим образованием и жестко конституируется в сложных, травмирующих ситуациях или ситуациях неопределенности[49]. Формирование этнической идентичности или этничности рассматривается как процесс социального конструирования. «В современных обществах, в которых индивиды должны справляться с большим количеством социальных ролевых ожиданий, это предполагает формирование множественной идентичности. В зависимости от контекста определенные частичные идентичности становятся значимыми или уходят на задний план, что следует понимать не только как пассивную реакцию на окружающую среду или на требования группы, но и как осознанное индивидуальное распределение приоритетов. Современное общество может способствовать, например, высокой оценке профессии в ущерб семье или полному вытеснению религиозной ориентации, но точно так же в другой жизненной фазе может, напротив, акцентировать важность поставленных под сомнение ценностей»[50].

На самом деле нужно признать, что есть люди с очень высокой выраженностью стремления к индивидуализации. Среди эмигрантов их больше, чем в «нормальной выборке». «Быть, как все, поступать, как все, прожить такую же жизнь, как все» означало для них не найти себя в этом мире, не выполнить свою миссию, не реализоваться. И если мы признаем, что эмиграция мотивируется стремлением к индивидуализации, то должны будем признать, что существуют более тонкие рисунки выстраивания идентичности, которые не вырастают прямо из группового опыта. Они черпаются из биографического опыта, который может не проходить по стандартному пути.

4. Стратегии аккультурации реализуются в рамках известных человеку по опыту культурных сценариев и связанных с ними «амплуа»[51]. Основным проводником воспитания русского ребенка в эмиграции является мать.

5. С точки зрения психолога, работающего с опорой на качественный анализ психологических феноменов, важным оказывается не статистическая представленность той или иной стратегии аккультурации в диаспоре, а поиск уникальных жизнеописаний, открывающих новую перспективу в развитии ментальности и реализации всей группы, общества в целом. Они продуцируются так называемым «активным меньшинством»[52]. Московичи, на работы которого повлияла русская школа, вводит понятие активного меньшинства, утверждая, что передовые, важные для общества идеи и интерпретации продуцируются группами, которые находятся в маргинальном положении, невостребованными и поэтому вынужденными формировать свой собственный голос и позицию в эпическом пространстве эпохи. Женские образы переживают сейчас мучительную фазу артикуляции и несут самую существенную информацию о российской культуре. Среди них нас наиболее интересуют те, кто в своих интерпретациях событий производит представления, которые отличаются от общераспространенных. Как правило, их биографии в рассказах предстают как более подробные, невероятные и увлекательные[53].

Эти положения задают «каркас» и критерии оценок траектории движения эмигрантской семьи с учетом психологических последствий родительских выборов. Коллективистская культура составляет начальную точку движения, четыре стратегии – возможные его варианты, интегративная тенденция маркирует наиболее продуктивный путь движения в эмиграции. Две культуры – французская (западная, индивидуалистская) и российская (советская, коллективистская) предлагают субъекту типологически разные арсеналы форм и методов воспитания детей.

Истории жизни как основной источник сведений о способах адаптации в эмиграции

«Истории жизни» – основной метод работы в области исследований, которая формируется в разных сферах человеческой деятельности как отклик на острую необходимость выявить быстрые изменения в спонтанно протекающих социальных процессах с долгосрочными последствиями. Речь идет об оперативной этнографии. В отличие от классического этнографа, описывающего и анализирующего новые культурные ареалы в течение года-двух, оперативный этнограф должен провести исследование и экспертизу самыми экономными средствами и в сжатые сроки – 1–2 месяца.

«Истории жизни» («life stories», «recits de vie») можно рассматривать уже не как частный метод, а как формирующийся междисциплинарный подход, позволяющий сделать объектом исследования и обсуждения жизненный поток отдельного человека в конкретных социокультурных условиях. По степени богатства и контекстуализации данных «истории жизни» относятся к качественным методам высочайшего класса[54].

Рассказ о себе – хороший способ получения социальных кредитов, возможности переоценить резервы своей личности и ситуации, произвести реконструкцию и поиск своего «Я»[55]. В условиях прерывности эмигрантского опыта этот способ позволяет детям и самим родителями прояснить или переосмыслить взаимоотношения в семье, их перспективы[56].

Есть достаточное количество сведений о том, что система социальной и психологической помощи российским детям даже в развитых странах только формируется[57].

Центральный момент исследования – рассказ об опыте эмиграции, о тех проблемах, с которыми сталкиваются наши собеседники или их знакомые при перемещении. Вопросы направляли рассказ таким образом, чтобы можно было получить ответы на основные вопросы исследования: какова была личная история эмигранта; как складывались отношения в семье и с детьми; какие из учебных или воспитательных учреждений наиболее популярны в эмиграции и почему; каким родитель видит будущее своего ребенка, что считает самым главным в воспитании, чем отличается французская система воспитания от российской, каковы наиболее сложные стороны и, напротив, преимущества воспитания российского ребенка за рубежом.

Самой большой сложностью поначалу было установление контактов в эмиграции. Психолог оказался новой фигурой не только для родителей, но и для представителей образовательных и воспитательных институтов. Не сложилась практика общения православного священника, работающего во Франции, и психолога из современной России. Первый из них представляет коллективистские ценности, второй – тенденцию к нарастающей индивидуализации, право личности на независимое от группы поведение и принятие решений.

Достоинство историй жизни при работе в российских диаспорах состоит и в том, что они близки к доверительной дружеской беседе «на кухне», понятной всякому русскому.

Было проведено более ста интервью с воспитателями, директорами школ, священниками, родителями, представителями в основном третьей («диссидентской») и четвертой («экономической») волн российской эмиграции во Франции. Встречи с мамами и детьми проходили в православных приходах Парижа, на площадках возле школ, которые посещали родители, в самих школах, после детских праздников, дома у эмигрантов.