Журнал «Вокруг Света» №07 за 1989 год - Вокруг Света

Я обрадовался:

— Ну вот, даже хариус водится! Мы здесь отлично отдохнем.

Апицын замолчал, видно, смирясь с тем, что место нам все равно нравится. Затем с явной неохотой уступил.

— Отдыхайте. Только уходить от Харьюзового ручья не надо.

— Почему это — не надо? — начал заводиться я. Что это за дела: пришел, уху охаял, а вот теперь с места согнать пытается.— Захотим, на другой ручей пойдем.

— Не надо уходить далеко,— стоял на своем Апицын.

— Но почему?!

— Сиртя тут живут...— неохотно пробормотал он.

— Сиртя? — переспросил Роман. Он, как и я, слышал это слово впервые.— А это что еще такое?

— Маленькие люди такие. Шаманы. Сильные шаманы. Выдутана (Шаман высшей категории у ненцев. Выдутана лечили тяжелобольных, предсказывали будущее. Камлание выдутана сопровождалось невероятными трюками: например, существует поверье, что они могли протыкать себя чореем.).

— Сказки,— фыркнул доктор.

— Как — сказки? Сиртя раньше много было в тундре. Сейчас совсем мало. Однако есть. Ненцы к ним иногда ходят, когда болеют. Или когда про завтра спросить надо.

— Значит, сиртя людям помогают? — зацепился дотошный Роман.

— Помогают, помогают...

— Так отчего же место, где живут эти сиртя, плохое? Ненец смутился:

— Говорят так... Олень туда не ходит, ягель не растет вокруг сиртя-мя (Чум сиртя (ненец.).). Если человек без дела придет, помереть может. Подальше от сиртя надо ходить.

Чего-то не договаривал Апицын.

— Ну а сам ты зачем в эти «плохие» места пришел? Просто так, что ли?

— Зачем — просто так. Хэхэ пришел проведать,— сообщил Апицын и принялся набивать трубку.

Что означает «хэхэ», я понятия не имел. И потому сначала было подумал, что оленевод просто морочит нам головы. Но Апицын произнес «хэхэ» как нечто само собой разумеющееся, и невеждой показаться мне не хотелось.

— И далеко еще идти? — решил задать я наводящий вопрос.— Вон уже море. Или заблудился?

— Как заблудился? Ненец в тундре не заблудится. Пришел уже.

Я невольно обвел взглядом побережье, но так и не угадал, кого или что имел в виду Апицын под словом «хэхэ». Любопытство мое возросло еще больше.

— И когда же ты будешь хэхэ проведывать?

— Сейчас и буду. Докурю и проведаю.

— А нам можно?

— Пойдем,— разрешил Апицын.— Фонарик есть? Возьми.

Мы отошли от костра по берегу метров на сто пятьдесят, не более, как ненец поднял руку — тут!

Роман включил фонарик. Николай Апицын с каким-то странным, то ли отрешенным, то ли очень-очень почтительным видом глядел на большой, почти в человеческий рост, валун. Поверхность камня, темная от ночной сырости, тускло поблескивала в свете фонарика, но ни знаков, ни рисунков на нем не было заметно. Роман опустил луч ниже — и мы оба чуть не ахнули.

Под валуном внавал лежали рогатые оленьи черепа. Их тут были десятки — побелевшие от времени, почти рассыпавшиеся, и относительно свежие. На некоторых висели пестрые лоскутки, подвязанные к отросткам рогов. Тут же стоял ржавый чугунок — видимо, для мелких подношений, валялись осколки стекла.

Не обращая на нас никакого внимания, Николай семь раз обошел вокруг камня, опустился на колени, высыпал горсть чего-то — как мне показалось, табака — в чугунок. Затем достал плоскую фляжку коньяка, скрутил пробку и вылил содержимое на камень. После чего повернулся к нам:

— Все, идите обратно. С хэхэ говорить буду.

Пораженные увиденным, мы как во сне вернулись к дотлевающему костру, налили еще чаю. Апицын не возвращался. Стало зябко, и мы забрались в палатку.

Встали мы рано, с рассветом. Апицына нигде не было видно. Вероятно, «проведав» своего хэхэ, ненец сразу тронулся в обратный путь.

После краткого завтрака мы отправились на рыбалку: доктор на озеро, а я — снова на речку. Слова ненца о том, что ее зовут Харьюзовый ручей, задели мое рыбацкое самолюбие.

Я отправился вверх по течению до первого переката, под которым голубело крохотное озерцо — на Севере их называют «улово». Отстегнув от лесы вчерашнюю блесну и поставив одинарный крючок, наживил слепня. Забросил. Ничего. Еще раз. И снова впустую. И снова. Как я ни подергивал лесу, как ни «играл» насадкой, хариус на мои хитрости не поддавался.

Долго выносить подобное издевательство я не мог. «Это же надо,— думал,— не поймать ни одной рыбины на ручье, который называют Харьюзовым!» И промаявшись еще немного, я собрался к Роману на озеро. Смотал спиннинг. Повернулся. И — остолбенел.

Неподалеку от меня стояла девочка лет двенадцати в ненецкой одежде и смотрела в мою сторону. Ни взрослых, ни оленей рядом с ней не было.

— Ты одна? — оторопело спросил я первое, что пришло в голову.

Не утруждая себя ответом, девочка негромко произнесла:

— Позови доктора.

Странно, но я незамедлительно выполнил ее просьбу-приказ.

— Рома! — что есть силы заорал я.— К тебе посетитель!

— Ну что шумишь! — донеслось с озера.

Однако короткое время спустя Роман появился, неся связку таких же, как вчера, фунтовых щурят. Заметив девочку, он принялся одергивать латаную выцветшую штормовку, опустил рыбу на мох,— Вы ко мне?

— Дедушка умирает,— сказала девочка.

— Где? — почему-то спросил Роман: — Гм-м...

— Там...— девочка неопределенно махнула рукой в сторону тундры.

— А что с ним? — осведомился Роман.

— Плохо. Рука не шевелится, нога не шевелится. Кушать не хочет. Помирать хочет.

— И давно?

— Третий день.

— Хорошо,— кивнул Роман. (Хотя что тут могло быть хорошего?) — Сейчас соберусь.

Я юркнул вслед за ним в палатку.

— Ты это серьезно?

— А ты как думал...— Роман деловито вывернул свой рюкзак мне на спальник, а потом еще встряхнул, высыпав облако пыли и луковой шелухи.

— Чем же ты собираешься врачевать, Айболит несчастный? У тебя, кроме бинта и йода, ничего и нет.

— Кое-что найдется...— Из кучи барахла Роман выудил белую пенопластовую коробку, сунул в пустой рюкзак.— Первая помощь. Хотя вряд ли от нее будет толк. У деда верней всего инсульт.

— Так какого же?..— начал я, но осекся, поймав негодующий взгляд Романа. Я выбрался из палатки и подошел к девочке: — Далеко до твоего дедушки?

— К вечеру придем.— Раскосые глаза девочки смотрели словно сквозь меня, ничего не замечая, и от этой беспристрастности делалось как-то не по себе.

— Понимаешь, нам обязательно надо завтра уехать. Завтра вечером за нами пришлют лодку,— на всякий случай соврал я: мотодору мы ждали только послезавтра утром.

— Завтра вечером доктор вернется.

— Почему— «доктор»? Мы же вдвоем...

— Ты не пойдешь.

— Вот как? И кто же мне запретит? — возмутился я.— Ты слышал, Рома, что заявляет это дитя? Я — не пойду!

Роман высунул из палатки бороду, затем показался сам. Рюкзак уже висел у него за плечами. Вид доктора был сосредоточенный, целеустремленный, внушительный. Он строго поглядел на девочку, кашлянул, произнес:

— Гм-м, а, собственно, почему?

Я было решил, что спор окончен, но девочка покачала головой:

— Нет, нельзя. Пойдешь ты один.

— Ну что ж, Вова...— сдался доктор.— Придется тебе подождать меня здесь.

— Да что мне тут одному делать-то? — уже вслед им крикнул я в сердцах, не рассчитывая на ответ. Но девочка неожиданно остановилась.

— Лови рыбу,— посоветовала она, обернувшись.

— Какую? Сяторей — не рыба,— вспомнил я и пнул ни в чем не повинных щурят, лежавших на земле.

— Зачем — сяторей? Харьюз лови в речке.

— Ха! Если бы! Не ловится хариус.

— Будет ловиться! — пообещала девочка.

Весь этот день и следующий рыбалка была фантастической. Я прерывал ловлю лишь для того, чтобы перекусить на скорую руку, поймать несколько мух, жуков или слепней, и снова начинал проходку вниз по ручью, из каждого улова выуживая по два-три тяжелых, отливавших всеми цветами радуги хариусов. К возвращению Романа я приготовил царский ужин: копченый во мху хариус. Есть такой старый, почти забытый охотничий способ. Делаешь ямку, разводишь в ней костер. Когда дрова прогорят, наваливаешь на угли сырых веток, желательно можжевеловых, а сверху — два куска дерна, мхом или травой друг к другу, так, чтобы слегка подсоленная рыба лежала между ними как в бутерброде. Четыре часа — и от рыбного копченого духа начинает кружиться голова...

Роман вернулся в сумерках, один, без провожатых. Был он задумчив и несколько рассеян, на вопросы отвечал односложно. Однако деликатесный ужин оценил и, смолотив с десяток хариусов, обмяк, отошел, разговорился.

Рассказ Романа я записал в дневник только через двое суток, уже на борту мотодоры, и кое-какие детали, возможно, упустил, однако суть услышанного в тот вечер изложена в целом правильно. Это подтвердил, прочитав мои записи, и сам Роман. Хочу заметить также, что после редактирования из рукописи кое-что ушло, однако никаких новых «живописных» деталей не прибавилось.