Бабочка маркизы Помпадур - Екатерина Лесина

– Интересный экземпляр.

– Бабушка!

– Мама, вы и в самом деле несколько перебарщиваете, – нарушила молчание Вероника Сергеевна. – Алексей – достойный молодой человек.

Бабы за Леху еще не заступались.

– Эмоциональный очень, – покачала головой Елизавета Александровна. – Но возможно, и к лучшему. Свежая кровь – единственное лекарство от вырождения.

Леха ничего не понял, кроме того, что старуха его одобрила.

Вот как выходит? Он платит за все. И с Алькой договорился. Но трясется, будто бы и вправду нищеброд с большой дороги.

– Что ж, Алина, надеюсь, ты представишь своего супруга собранию.

Еще и собранию? Нет, Леха собраний никаких собирать не собирается. И Алина, похоже, придерживалась мнения сходного.

– Да ни в жизни! Ба, извини, но твои представления – морально устарели. Я это повторяла и буду повторять. Сейчас другой мир.

– Конечно.

Одно слово, а Леха осознал, что нынешний мир, с точки зрения старухи, вовсе не достоин существования. И собственную ничтожность. И вообще испытал острое желание расстаться с этой никчемной жизнью. Он головой тряхнул, от наваждения отделываясь. И пальцы за спиной сцепил.

– Ты можешь думать так, как тебе удобнее. Но я рада, что род Заславских не прервется. Жаль, конечно, что прямого наследника нет, но, полагаю, в нынешних обстоятельствах будет возможна передача титула твоим, Алина, детям.

– Какого титула?

Леха понял, что еще немного, и он вообще свихнется.

– То есть, Алина, ты и рассказать не удосужилась? Меня это крайне огорчает.

Старуха поднялась, и Леха тоже вскочил, до того неправильным показалось ему сидеть, когда она на ногах.

– А вы не так безнадежны, – Елизавета Александровна протянула руку. И Леха, не смея оскорбить ее рукопожатием, поцеловал сухие пальчики. От кожи пахло яблоками.

И желая дать дочери все, что мог, – а возможности его были велики, – Норман нанял учителей.

– Пусть говорят, что женщине достаточно быть женщиной, – пояснил он Жанне свое решение, – но ты не сможешь быть разной, разного не зная.

Помимо музыки и пения, чтения и письма, математики, которую Жанне преподавали отнюдь не по женскому курсу, ей приходилось изучать языки, географию, историю, логику, риторику. И здесь-то выяснилось, что Жанна-Антуанетта обладает цепкой памятью и прекрасно развитым умом.

– Не будь она женщиной, – сказал как-то преподаватель риторики, – сумела бы стать выдающимся политиком. У нее дар убеждения.

– Уверен, – отвечал ему отец, – что у Жанны своя судьба.

По просьбе матери, которая, на время позабыв о собственном горе, принялась вдруг воспитывать дочь, он нанял одну старую деву, весьма известную строгостью манер, и Жанне вновь пришлось постигать искусство быть женщиной.

Ходить. Садиться. Вставать. Покидать комнату так, чтобы оставшиеся в ней не ощутили грубости. Вести себя за столом… в присутствии особ высшего чина… равного…

Пожалуй, это было сложнее трактатов о политике.

Но Жанна старалась. И усилия ее приносили плоды: отражение в зеркале переставало вызывать отвращение, напротив, Жанна стала видеть себя… иной.

Ее глаза были красивы. И рот имел неправильные, но интересные очертания. Лоб был высок, а нос довольно изящен. Шея была мягка и тонка, а плечи – округлы. Волосы, прежде некоего неясного цвета, обрели приятнейший оттенок шоколада, столь удивительно сочетавшийся с белоснежным тоном кожи.

О да, бабочка изволила появиться.

Ее обучение, да и вся прошлая беспечная детская жизнь завершилась в тот день, когда отец появился в сопровождении хмурого господина самого солидного вида. Этот господин имел трость и высокий парик, напудренный столь тщательно, что казался седым. Черты его лица были благородны, но выражение брезгливого недоумения портило их.

Жанну-Антуанетту, которую для этой встречи нарядили в лучшее платье, он разглядывал долго, пристально, переставляя стекло монокля из одной глазницы и другую.

Жанна стояла, не смея шелохнуться. Она чувствовала некоторую неуверенность отца, и это пугало ее, ведь Норман никогда прежде не демонстрировал этого чувства.

Господин же, обойдя вокруг Жанны, сказал:

– Хорошо. Она подходит.

И после чего удалился степенно походкой человека, который точно никуда не спешит, потому как слишком важен для суетных забот. После его ухода в доме случилось беспокойство. Матушка – ей не позволено было присутствовать – выбежала из соседней комнаты, желая обнять дочь. Луиза Мадлен выглядела совершеннейше счастливой, отчего будто бы помолодела.

– Ах, дорогая, тебе так повезло, так повезло…

Кинулись накрывать на стол, и Норман не спешил уйти – в последний год он заглядывал лишь затем, чтобы передать матушке деньги и удостовериться, что Жанна жива.

Она же не понимала причины этой суеты. А ни отец, ни мать не спешили объясняться, они глядели друг на друга, словно вели молчаливую беседу, и даже спорили взглядами. Матушкин был полон восторженного упрямства, отцовский – сомнений.

– Быть может, – осторожно заметил Норман, – все-таки следует подыскать Жанне супруга? У меня есть на примете хороший человек…

– У нее другая судьба! Особая!

– Луиза, эта судьба предсказана сумасшедшей цыганкой.

Матушка отмахнулась от возражений. Она витала в собственных мыслях и даже мечтах, верно, представляя себе будущий триумф дочери, а заодно уж и собственный, ведь Жанна не справится одна.

Луиза Мадлен видела себя в новом свете – мать маркизы, которой отдают почести, как герцогине. Она считала призрачное пока богатство, примеряя причудливые наряды, один другого роскошнее.

И отчего Норман не желает осознать, что все это – реально? Мадам Лебон никогда не ошибалась! И на сей раз угадала. Достаточно взглянуть на Жанну-Антуанетту – кто бы еще увидел в том некрасивом ребенке нынешнюю очаровательную девицу? Нет, как на вкус Луизы Мадлен, Жанна была чересчур бледна и худощава, а лицо ее – не более чем миловидно. Но вдруг королю именно такие и нравятся?

– Норман, – Луиза Мадлен поняла, что, не убедив супруга в правильности выбора, не сумеет достичь цели. – Взгляни на нее. Она ведь красива. И при дворе сумеет найти себе достойного супруга. Пускай ты не веришь в предсказания, но должен признать, что ее внешность, ее манеры и ее ум, который ты непрестанно нахваливаешь, – это и есть тот капитал, который сделает ей будущее. И на кого ты хочешь этот капитал потратить? На какого-нибудь занудного клерка? Неужели ты не желаешь дать дочери шанс на жизнь лучшую, чем была у меня?

Луиза Мадлен всхлипнула. Плакать она не собиралась, зная, что Норман не выносил женских слез. Жанна, до того сидевшая молча, осмелилась спросить:

– Кем был тот господин?

– Это – синдик Ленорман д’Этоль, – сказал отец, как будто бы имя что-то значило для Жанны.

– Он имеет вес при дворе, – матушка сочла нужным пояснить больше. – И способен устроить судьбу молодой девушки…

– Королевский сводник.

Норман был сердит на себя, что поддался уговорам Луизы Мадлен. Он осознавал, что обратного пути не было, ведь Ленорман не поймет отказа. Но сама мысль, что его умная нежная девочка вынуждена будет стать чьей-то любовницей… а быть может, повторить и судьбу матери, сводила Нормана с ума.

Он никому и никогда не признавался, что любит незаконнорожденную дочь с самой первой минуты, с первого взгляда. Ему позволили взять младенца, и Норман осознал, что отныне в его жизни появился высший смысл. И старался делать все, чтобы Жанна не испытывала нужды.

Подумывал он и о женитьбе на Луизе Мадлен – этот шаг позволил бы быть ближе к Жанне, – но после был вынужден отказаться от этой мысли: на кону стояла репутация. А репутация позволяла зарабатывать деньги для Жанны.

И не был уверен Норман, что ей, трепетной мягкой девочке, нужен такой отец.

Он хотел бы рассказать о том, что любит, что всегда будет рядом и поможет, если в том возникнет нужда, но не находил слов. Да и слегка стыдился такой своей эмоциональности.

– Ты перейдешь под опеку господина Ленормана, – Норману хотелось обнять девочку, уверить ее, что все сложится замечательнейшим образом. – Он представит тебя двору и поможет в этой… безумной затее.

– Ну отчего безумной! Если сам д’Этоль посчитал, что у Жанны имеется шанс…

– Он ответственный человек и, полагаю, исполнит обещание, подыскав тебе достойного мужа.

Матушка скривилась: вовсе не замужества она желала для Жанны. Хотя, конечно, муж никогда не был помехой в достижении цели. И в конечном итоге мог бы пригодиться потом, когда король остынет к Жанне. Норман уходил поздно, и Жанна взялась проводить его до дверей.