Роман Суржиков. Сборник (СИ) - Суржиков Роман Евгеньевич

В ожидании атаки мы сооружали крепость. Десятки крейсеров на орбитах, сотни корветов, тяжелые боестанции, сканеры дальнего обнаружения, антимины, секторные генераторы свертки пространства, андроиды-наводчики, неподвластные телепатии… А сам город был укрыт наилучшим щитом из возможных: сингулярное зеркало — непроницаемый пузырь на поверхности планеты, сфера, блокирующая любое взаимодействие, кроме гравитационного. Люди жили в ожидании любых мыслимых и немыслимых неприятностей… и ничего не происходило. Спокойно прошел год, два, десять, тридцать… Забывался внешний враг, Старая Земля, мертвые зоны. Меры предосторожности становились ритуалом, орудия и станции — монументами былой войне. Сингулярный щит все чаще приоткрывался для приезжих, все реже на улицах встречались люди в форме, на корветы стали брать желторотиков, вроде меня…

Ну а потом…

Случилось.

Скорей всего, Лера слыхала подобное от отца. Однако она добросовестно слушала, время от времени задавая вопросы, и брат все больше увлекался, почти позабыв о своих разочарованиях. Закончив рассказ, он резюмировал:

— В общем, скажу так. Эхо войны так просто не проходит, его не запретишь и не конфискуешь. Весь город был набит оружием, вот кое-что и осталось. Нашелся кто-то предприимчивый, скупил это кое-что, нанял десяток отморозков — и пожалуйста, личная гвардия готова. Только они не знали, с кем связываются, — брат одобрительно похлопал Леру по плечу.

— Им еще повезло, что тебя не было с нами! — Искренне сказала девушка, но Ник смутился.

— Эхх…

Лера взяла его под руку и вдруг спросила:

— Как по-твоему, почему оно случилось?

Я вздрогнул — поскольку это был мой вопрос.

Никто не знает, да и не может знать, почему случилось: откуда взялся барьер, куда девался второй закон термодинамики. Но у каждого имеется версия, и версия эта — из разряда бездоказательной веры, сродни религии или философскому убеждению. Дружинник Комаровский, например, верит, что случилось для того, чтобы в городе был порядок, и чтобы мы начали ценить человеческую жизнь. А старший раздатчик Сергей Львович считает, что это бог пошутил таким образом, а стало быть, от бога произошли лишь те люди, кто с чувством юмора (остальные — от обезьяны). Когда я хочу узнать человека получше, я спрашиваю его: почему случилось?

— Так почему, Никитка, как ты думаешь?

— Понимаешь, дело в том, что мы победили внешнего врага. Пришло время сразиться кое с кем покруче — с врагом внутренним. Когда случилось, вся гадость выползла наружу: зависть, страхи, депрессии, отчаянье… Мы должны победить все это и научиться жить, как люди. Когда станем людьми, барьер исчезнет.

У меня отвисла челюсть. Вот уж не ожидал от младшего! Раньше он считал, что виной всему — сбой сингулярного щита.

— Витя, а ты что скажешь?

— Если и есть какой-то смысл в этих девяти годах, то он таков: все на свете ни черта не стоит. Если что-то дорого тебе, то его скоро не станет. Боль утраты — это наказание за то, что ты что-то ценил.

Девушка нахмурилась, разочарованная моими словами. Я спросил ее:

— А ты как считаешь, любопытная наша?

— Знаешь, почему это место такое странное? — Ответила она вопросом и подмигнула.

— Наверное, потому, что остальные места очень уже нестранные.

Ник не понял, а мы улыбнулись друг другу.

Мы были недалеко от дома, когда Ник насторожился, глядя в сторону и вниз. Указал на силикатный остов двухэтажного особняка и тихо сказал:

— По-моему, там человек.

В развалине явно не было энергии, значит, температура там равняется наружной, а значит, жить там нельзя. Тот, кто там прячется, мог следить за нами, а мог и нуждаться в помощи. Мы двинулись к особняку, на всякий случай приготовив оружие.

Брат повел нас через лабиринт оплавленных стен, осторожно переступая груды обломков. Его движения стали мягкими, каждый шаг — пружинистым, готовым к мгновенной реакции.

— Там… — шепнул Ник. Из-за опрокинутого шкафа виднелся край люка.

Спускаясь во влажную духоту подвала, я думал: «Ну, конечно, целых сорок минут прошло без приключений…»

В подвале было пугающе пусто: голый, зияющий пол, кислый запах сырости, два тусклых желтых светильника по углам. А у стены сидел человек. При виде его, несмотря на жару, меня пробил озноб. Человек был в майке и семейных трусах до колен. Майка, не то серая, не то лиловая, плотно облегала выпирающие ребра и мешковато провисала на животе. Скелет, накрытый грязной простыней, вероятно, выглядел бы так же. Волосы, борода и усы отросли до такой длины, что от лица остался лишь острый нос, тени в ямах глазниц и торчащие скулы, обтянутые кожей.

Лера невольно прижалась ко мне. Я констатировал:

— Труп.

— Нет, не труп! — Шепотом ответил Ник. — Я знаю, кто это. Ребята рассказывали.

— Кто?

— Это Аристарх.

При звуке имени человек поднял веки — глаза зажглись желтоватым отблеском — и проговорил:

— Аристарх я. След разума в темнице мира.

Мы пораженно молчали, Аристарх продолжил:

— Жажда знаний ведет человека. Свет увидев, идешь на свет. Не видя, стоишь на месте. Но свет повсюду, и даже стоя ты движешься, а двигаясь — стоишь.

— Он сумасшедший, — пояснил Ник. — Он говорит всегда, если видит, что его слушают. Ребята заходили к нему.

— Щепка, несясь в бурном потоке, считает, что стоит на месте, а камень, торчащий из реки, думает, что мчится навстречу воде. — Голос Аристарха становился крепче, звучнее, вступал в жутковатый контраст с изможденным телом. — Так подлинное мужество камня состоит в том, чтоб удержаться от движения, а безволие щепки — в том, чтобы нестись во весь опор.

— Зачем он пришел сюда? — Прошептала Лера. — Что он здесь делает?

— Он здесь живет. Ему все равно, где жить.

— Жизнь несется подобно потоку, и тот слеп, кто мчится вместе с нею, и тот мудр, кто устоит на месте. Нити смысла, что связывают атом с мотыльком, а мотылька — с ураганом…

— То есть как — все равно? — Я уставился на брата. — Здесь градусов восемнадцать! Через два часа его хватит удар, а через двое суток даже кости обуглятся!

— Он не выходил отсюда уже недели, разве не видите?

Ник указал стволом, и я оторопел. Пол подвала был покрыт пылью, на нем еле-еле виднелась цепочка следов босых ног, ведущая от люка. Следы были оставлены много дней назад — они успели посереть и смазаться от пыли.

— …и мудр тот, кто различает нити. Ведь потянув все сразу, только спутаешь их, но взяв одну, верную — дотянешься до смысла. Так щелчок пальцев творит миры, а взрыв сверхновой неспособен загасить свечу.

— Аристарх мутировал, — тихо сказал Ник. — Его тело приняло правила этого мира. Он питается разностью температур, превращая ее в энергию. Ему не нужна пища и не страшны восемнадцать градусов.

— Он никогда не выходит отсюда?

— Может, иногда и выходит. Но это для него необязательно.

— Боже… — шепнула Лера.

— …но путь к мудрости нужно начать с того, чтобы понять суть света. Свет есть противоположность тьмы, и он немыслим без нее, как жажда была бы немыслима, не будь в мире воды. — Аристарх медленно поднял указательный палец, делая акцент на некой, особо важной части его бреда. — И следует знать: свет всегда и обязательно содержит в себе кусочек тьмы, ибо иначе он не мог бы существовать! Так и любая тьма неизбежно имеет внутри луч света. В том есть принцип инь-янь: черная точка немыслима без белого листа, но и белый лист немыслим без черной точки!

— Идем отсюда, — сухо сказал я. — Меня тошнит от него.

Лера тоже была сыта по горло этим склепом шизофреника. Она с облегчением вздохнула, вновь оказавшись под открытым небом.

— Жуткое место! Немудрено сойти с ума, если всю жизнь проводишь в подвале! Хотите, когда придем домой, я испеку вам вкуснейший пирог с ягодами?

— Лерчик, извини, я не хочу домой, — я осознал это, уже произнося слова. — Скверно мне что-то. Нужно побыть одному.