Мастерская пряток - Вера Морозова

Жандармский офицер закончил дежурство и ушел со станции. Теперь ее охранял солдат из новобранцев. С придурковатым лицом и носом картошкой. Солдат очень удивился, что такая нарядная и красивая дама сидит под замком. Офицер ему приказал следить за окном, через которое, как он считал, возможен побег. Солдат поднял голову и увидел, что окно под самым потолком. И удивился: для побега дама должна выломать железную решетку и взобраться, словно циркачка, под самый потолок. «Дурит, барин», — решил солдат и преспокойно пошел побродить по станции, которая его привлекала перестуком колес и криком паровозов. Дверь солдат запирать не стал — куда ночью даме идти?!

Эссен лежала с закрытыми глазами и чутко все улавливала. Слышала и наставления, и разговоры об окне с решеткой и тоже, как и солдат, подивилась идиотизму офицера. Слышала и удаляющиеся шаги солдата. Тяжелый стук сапог гулко отдавался в пустом здании. Шаги удалялись и затихали.

Эссен вскочила и тронула дверь. Дверь, поскрипывая, медленно открывалась. Она заглянула в щель — таможня пустая. Постояла, постояла, не сразу поверив в такую удачу. Вздохнула и распахнула дверь. С решимостью, в которой ей нельзя отказать, шагнула в пустой зал таможни. Слабо горела лампа в дальнем углу. «Если кого встречу, скажу, что вышла подышать свежим воздухом», — подумала она торопливо. Только никого не встретила. Из таможни попала в залу ожиданий с сонными людьми. Она села на скамью и прикрылась газетой, чтобы не опознали ненароком. Рядом с ней оказался тот самый студент, который ловко выхватил газету «Искра» на таможне. Студент широко раскрыл глаза и восхищенно на нее уставился. И исчез. Действительно, мастер на внезапные появления и исчезновения. И Эссен, смешливая по натуре, рассмеялась. Студент вернулся через некоторое время и протянул ей железнодорожный билет. Через десять минут отходил поезд на Москву. К счастью, она и вправду везучая. Студент опять исчез и откуда-то притащил большую шаль. Она поблагодарила, закуталась по самые глаза и вышла на перрон.

Было, три часа ночи, и на станции царило сонное спокойствие. Только дежурный в фуражке с красным околышем о чем-то спорил со станционным жандармом.

Студент посадил ее в вагон и на прощание крепко расцеловал.

Из Москвы Эссен укатила в Саратов. Москва ее страшила филерами и жандармами. Знала, что всероссийский розыск ее наверняка был объявлен. Вот и решила опасное время переждать в Саратове под крылышком Марии Петровны. Мария Петровна — великая искусница в конспирации и найдет выход из положения.

Так неожиданно произошла ее новая встреча с Марией Петровной Голубевой. Прикатила она на Ново-Сергиевскую улицу темной ночью, перепугала Марфушу, разбуженную звонком.

Марфуша не сразу признала в женщине с ввалившимися глазами, голова которой была закутана шалью, былую щеголиху. Сердце у Марфуши упало от жалости: «Беда… Беда приключилась… Барыню словно подменили. И без вещей пожаловала — ни баула, ни узелка…»

В дверях появилась Мария Петровна в халате, наброшенном на плечи, простоволосая. Она вопросительно подняла брови, но расспрашивать ни о чем не стала. Потом обняла подругу и повела в гостиную, приказав Марфуше принести теплый халат и котлеты, оставшиеся от обеда.

Они сидели в комнате, которая находилась рядом с детской. Марфуша поставила на стол самовар. Мария Петровна разливала чай (Эссен была великая охотница до крепкого чая) и слушала рассказ о злоключениях подруги с чемоданом с двойным дном. И обе сетовали, что идея чемодана с двойным дном себя не оправдала и провалилась.

О своем побеге со станции Граница Эссен рассказывала с мягким юмором. И никак не могла понять, то ли солдат не запер дверь на засов по простоте душевной, то ли сознательно, потому что хотел ее спасти от тюрьмы. И пришла к мысли: не так-то прост был новобранец. Ясно, хотел помочь политической. Просыпается Россия… Просыпается…

ПОЧЕМУ РАССЕРДИЛСЯ ПАПА

Мама ходила скучная и, как говорила кухарка Марфуша, все у нее валилось из рук. На вопросы папы отмалчивалась, да и с девочками разговаривала неохотно. Виной всему был голубой конверт, который мама получила поздним вечером. Леля пила молоко и услышала звонок. В столовой появилась Марфуша и поманила пальцем Марию Петровну. На подносе лежал голубой конверт. Мама прошла в свою комнату с письмом и долго не выходила. Пошепталась с Марфушей, та всплеснула руками, и лицо ее скривилось от боли.

Катя не замечала в доме перемен, по обыкновению не обращая внимания на происходящее, зато Леля поняла, что нависла гроза.

И действительно, утром мама, скрывая очками покрасневшие глаза, ровным и бесстрастным голосом, которого так боялась Леля, сказала папе:

— Обстоятельства складываются таким образом, что мне нужно отлучиться на недельку и уехать из дома.

Папа побледнел и отодвинул тарелку. Руки начали вздрагивать. Он зачем-то снял очки и протер их замшей, потом старательно заправил дужки и придал лицу неприступное выражение, которого также боялась Леля.

— Это с какой стати, дорогая? Дом без хозяйки — сирота! К тому же я хвораю, да и Катя после кори толком не оправилась… — И папа забарабанил пальцами по белой скатерти.

— Я же сказала: обстоятельства складываются таким нежелательным образом… Дорогой, поверь, мне самой трудно с семьей расстаться… Но в доме остается Марфуша. — Мама пристально посмотрела на папу и торопливо принялась мешать ложечкой в стакане.

Дзинь-дзинь-дзинь… — ударяется ложечка о тонкие края стакана, и Леля понимает, что это не к добру.

Папа что-то быстро бросил маме по-французски, мама коротко ответила. Над столом повисла тишина. Лишь Катя причмокивала пухлыми губами от удовольствия. Она пила из блюдечка шоколад, запихивая в рот румяную булочку. Булочки мягкие, душистые, и называет их Марфуша — розан. Вот этим розаном Катя и чавкает, делая Леле коварные рожицы. «Глупышка какая, — говорит себе Леля, переняв это слово от мамы. — Ребенок совсем…»

Леля вся в напряжении, даже отвечать Кате не хочется. Она во все глаза смотрит на маму, делает несколько глотков молока и оборачивается к папе. Чем все это кончится? Ждет не она одна, ждет и кухарка Марфуша.

В душе Марфуша не одобряет барыню — и больной муж, и малые дети, а ей все неймется. Только отказать барыне ни в чем не может. Барыня не за себя страдает, за народ. Вот ту красивую барыню, которая приезжала к ним ночью без вещей, арестовали, ей грозит каторга. Она и подала Марии Петровне весточку, просит помощи. Как отказать в помощи человеку? Такая красавица, барыня настоящая, и повадки, и стать, и одета с иголочки — и ее закуют в цепи да погонят этапом вместе с ворами да разбойниками. Да еще вырядят в халат с бубновым тузом на спине. Марфуша гостила у сестры во Владимире и видела, как гнали осужденных по этапу в Сибирь. Страшное дело — впереди мужчины в цепях и в этих проклятых халатах с бубновыми тузами. Среди каторжан были и женщины. Правда, без тузов на спине, но уставшие и изможденные, просто сердце обрывалось. По обеим сторонам процессии солдаты с ружьями. Впереди на кауром жеребце офицер с таким злым лицом, что кровь застывала в жилах. Вдоль улиц стоял простой народ. Бабы плакали и совали в руки каторжанам — кто копеечку, кто сайку. Солдаты грубо отталкивали баб прикладом и ругались безбожно. Прошли, сердечные, по городу, и осталось после них лишь облачко пыли.

В ту ночь Марфуша не могла сомкнуть глаз, плакала да стояла на коленях перед иконой Иверской божьей матери, вопрошая, что творится на белом свете. Женщин с детьми на руках гонят в Сибирь на каторгу. И вот теперь такая участь ожидает и Марию Эссен, о которой ей все уши прожужжала Леля.

Но не только Эссен тревожила Марфушу, в конце концов такая судьба могла постигнуть и Марию Петровну. Василий Семенович пытается удержать ее, да не может. Сердце у Марии Петровны большое, и горе людское, как свое, принимает.

Вот и стояла Марфуша молча, ждала, чем окончится спор между супругами.

— И все же я вынужден вернуться к разговору, извините за назойливость, — начал Василий Семенович, усаживаясь поплотнее в креслице, стараясь привлечь к разговору и девочек, и Марфушу. — Вы переступаете всякие нормы поведения — и церковные, и человеческие. Вы — мать и жена, и эти обстоятельства должны определять поведение.

И Марфуша и Леля загрустили — опять папа перешел на изысканную вежливость, которая всегда кончалась ссорой. У мамы на щеках вспыхнул румянец и в голосе появились чужие хрипловатые нотки, которые служили признаком волнения, глаза сузились.

— По-моему, свои обязанности матери и жены я несу свято. Но вы забываете о гражданских обязанностях, от которых не может быть свободен ни один уважающий себя человек. Урок гражданственности я считаю необходимым преподать и своим детям, ибо физическое воспитание никак не отделяю от нравственного! — отрезала мама, кутаясь в оренбургский платок, и нахохлилась, как большая птица.