Прощайте, мама и папа. Воспоминания - Кристофер Бакли

Безвкусным его делало то, что оно предназначалось для аудитории, состоявшей из 1) ее мужа и 2) ее сына, то есть тех людей, которые знали ее лучше всех остальных на свете. Можно предположить, что это выдавало необходимость как-то проявлять творческое воображение. Что ж. Потом, когда мы сидели в подвальной сауне, папа, как бы размышляя, произнес вслух: «Это уже восьмая причина, почему она покинула Вассар».

Какой бы ни была настоящая причина — вероятно, ничего более значительного, чем нежелание заниматься академическими дисциплинами, — отъезд без получения степени на всю жизнь поселил в душе мамы неуверенность, которая проявляла себя довольно агрессивно, особенно после лишнего бокала вина. В таких случаях не один из моих приятелей, которые обожали ее и которых обожала она, был подвергнут экзамену, звучавшему примерно так: «Итак, вы всемирно известный эксперт по полевому шпату? Что ж, тогда вы, без сомнения, знаете, что 86,5 процента — я поражался точным цифрам в ее выдумках, — мировых запасов полевого шпата находятся на острове Баффин? Что вы на это скажете, мистер эксперт?» Мой приятель, который получил степень по минералогии, пролепетал что-то невразумительное и немедленно занялся своим супом.

После маминой смерти папа как-то заметил, что не единожды за пятьдесят семь лет супружества видел, как она читала научно-популярные книги. Меня это удивило. В конце концов, мама была женщиной, которая в качестве жены Уильяма Ф. Бакли-младшего проводила много времени в обществе интеллектуалов — Джона Кеннета Гилбрайта, Генри Киссинджера, Тома Вулфа, Джеймса Бирнхэма, Малькольма Маггериджа, Нормана Мэйлера, Рассела Кирка, Еноха Пауэлла, Маргарет Тэтчер, Нормана Подгореца, от которых, так сказать, набиралась ума. В свою очередь, каждый из этих людей был очарован ее острым умом и природными способностями. Мэйлер обычно называл маму «Игроком». Наверное, она не много времени провела за чтением биографической и исторической литературы, но она всегда внимательно прочитывала газеты и отлично знала все новости. Помнится, однажды в воскресное утро я взял «Санди таймс мэгазин» и обнаружил, что мама полностью разгадала тамошний кроссворд, тогда как для меня это было непосильной задачей. И все же она могла с раздражением объявить за столом: «Никак не могу понять, почему президент сам не подпишет чертов билль». После этого смущенному папе приходилось вполголоса объяснять ей, что принятие законопроекта — прерогатива законотворческой, а не исполнительной власти. Я так и слышу, вспоминая тот случай, мамин ответ: «Что ж, если бы спросили меня, то все это нелепая игра слов». Одна из причин, почему все обожали ее.

Глава 5

Не хочу шампанского

В пятницу, после маминой смерти, я оказался в кухне и стал плакаться бедному Джулиану: «Джулис, если я в ближайшее время не выберусь отсюда, в этом доме будут еще одни похороны».

Джулиан Бут (которому, в частности, посвящена эта книга) — очень милый, добрый, обладающий всеми достоинствами британец, который прожил в доме моих родителей около тридцати лет в качестве повара и управляющего. Имя Джулис он получил от Дэвида Нивена. Джулис посмотрел на меня через свои толстые очки, кивнул и негромко произнес: «Да, Кристофер». Он настолько уравновешен, у него настолько мягкий нрав, что, даже если бы я сказал ему: «Джулис, я собираюсь взорвать пятидесятимегатонный ядерный заряд и уничтожить жизнь на планете Земля, чтобы на ней наступила ядерная зима лет на тысячу» — он только и произнес бы: «Да, Кристофер».

Через неделю после маминой смерти «новость» — если это правильное слово — потеряла свою свежесть. Мы с папой разобрали книги и бумаги. Оставалась лишь поминальная служба, и вот тут мы столкнулись лбами. Столовая наполнилась скрежетом оленьих рогов.

— Но, папа, нью-йоркский дом может вместить от силы восемьдесят, девяносто человек! О каком приеме может идти речь? Ведь придут сотни людей, мама была…

— Они придут не одновременно.

— [Вздыхая.] Ради всего святого, мы не можем обречь людей на стояние в очереди на 73-й улице.

— Я подумаю об этом.

Таков был кодированный ответ УФБ: я принял решение, дискуссия закончена.

— Что ж, тогда, по крайней мере, поступим правильно, где бы мы ни были. Подадим шампанское и…

— Не хочу шампанского.

— Но мама…

— Не люблю шампанское.

— [Вздыхая.] Ладно, но тогда хотя бы подадим приличное вино.

— У меня есть хорошее вино.

Если честно, папа взял себе за правило не платить больше восьми-девяти долларов за бутылку вина, и хотя с экономической точки зрения это было разумно, однако вино далеко не всегда было достойного качества.

— Двух ящиков хватит.

— [Вскрикивая.] Двух ящиков? Для… пятисот человек?

— Обычно пьют немного.

К концу ланча мои пальцы отцеубийственной хваткой сжимали черенок ножа для фруктов. Неделя была долгой. Я исполнял свой долг семь дней по двадцать четыре часа в день по отношению к старому, больному, несчастному (и весьма обеспеченному) отцу. И я был в ярости из-за того, что считал вздорным скудоумием.

Пятьдесят лет неутомимых и героических (однако сопровождаемых жалобами) усилий, и мама превратила дома моего отца в Стэмфорде, Нью-Йорке и Швейцарии в образцы гостеприимства. Она была (позволю себе похвастаться) великой хозяйкой. Еда, оформление дома, обслуживание — все было безупречно, идеально. И это не только мои слова. Пат Бакли была всеми признана одной из первых дам Нью-Йорка, и этого она достигла, не имея ничего сверх того, что имеют другие высокопоставленные дамы Нью-Йорка. Мои родители жили хорошо — даже очень хорошо, — разве что постоянно следили за своими расходами, да и папа отчасти напоминал Скруджа, когда дело доходило до домашних запасов вина. Но в тот день я вскипел не на шутку. Мама все делала для него целых пятьдесят семь лет, а я стараюсь выбить из него лишний ящик, или два ящика, вина, чтобы напоить пятьсот человек (может быть, больше), которые придут почтить мамину память. К тому же он собирается большинство из этих людей оставить на улице. Это было слишком. Или, как сказала бы мама, выше моего понимания.

— Я собираюсь его убить, — заявил я Дэнни, обостряя свое отношение к отцу по сравнению с тем, о котором я сообщил Джулису.

— Думаю, тебе пора уехать, — ответил Дэнни, который начиная с 1965 года на удивление приспособился к нашим семейным дрязгам.

Так я и сделал. На другое утро, чувствуя себя в безопасности в своей нью-йоркской квартире, я отстукал ему благодарственное электронное послание.

Мы с папой постоянно вели, так сказать, словесные поединки, — примерно с 1966 года, когда меня посадили на корабль и отправили к монахам в Портсмутское аббатство. Папа никогда, правда никогда не уступал ни пяди. Это была его победа. Я приобрел острый меч и определенную позицию, которая была по-настоящему моей. Конечно, я вырос не в Древней Спарте. На протяжении всей жизни мы с папой обменивались письмами, наполненными глубокой любовью. Но мы «дрались», и ожесточенно дрались. Примерно из — насколько мне помнится — семи тысяч писем и электронных посланий, которыми мы обменялись, половина представляет собой аргументы в нашем вечном споре. Многие содержали, особенно в начале 1970-х годов, советы относительно женитьбы, против которых я решительно возражал.