Дочери Дагестана - Булач Гаджиев

Дети у меня уже взрослые. Лилиане 22 года. По окончании университета она может выбрать национальность отца или матери.

Прошу тебя ответить мне. Пиши на удобном тебе языке. Мое итальянское имя Джемма.

Надеюсь не только читать в скором времени твое письмо, но и иметь возможность тебя обнять. Я и сестра Инаниен целуем тебя».

В постскриптуме добавила: «Не хотела бы, чтобы мое письмо прочиталось как жалоба».

«Разрежь арбуз – и там найдешь лакца», – гласит дагестанская поговорка. Не от хорошей жизни разбрелись они по свету. Оставшиеся на чужбине лакцы, где бы они ни находились, стремятся вернуться на родину. Времена-то другие.

В свое время я записал рассказ Магомед-Расула Омарова из Кегера, работавшего в ту пору заместителем начальника цеха завода точной механики в г. Каспийске. В 1970–1971 гг. во время путешествия он посетил столицу Египта – Каир. Здесь он встретился с одним чохцем-эмигрантом. Разговорились. Оказалось, что в Каире живет Зубейда – правнучка Кази-Магомеда, сына Шамиля. М.-Р. Омарову захотелось увидеть ее, но был десятый час вечера, а кегерец должен был назавтра отплывать. Как быть? Решили нарушить этикет и позвонили. Ответил женский голос. Да, она Зубейда, родственница Шамиля. Хотя уже поздно, учитывая уважительную причину, готова принять дагестанцев. Назвала свой адрес.

Зубейда жила в центре города на четвертом этаже одного из небоскребов, построенных после прихода к власти президента Гамаля Абдель Насера. Поднялись на лифте. Хозяйка сама принимала гостей, так как прислуга обычно уходит после 8 вечера. Мужа она не стала будить.

Ей было лет 45–47, роста среднего, плотная, светлое симпатичное лицо. Зубейда владела арабским, турецким, английским, немного русским языком. Говорили на аварском. Видно было, что она деловой и рассудительный человек. Гостям была искренне рада, кроме прочего, хотя бы потому, что была занята изданием книги о Шамиле. Жадно расспрашивала о Дагестане, о переменах в нем и о своем огромном желании посетить родину предков.

Она показала большую стопку исписанных арабской вязью страниц будущей книги. Показала и фотографии, которыми собиралась иллюстрировать свою работу, исключая фотографию Магомеда-Шеффи. На вопрос «Почему?» ответ был предельно краток: «Я не люблю его».

Одна из четырех комнат ее квартиры представляла собой настоящий музей Шамиля и его близких: их оружие, личные вещи, вплоть до хурджунов, фотографии, книги.

В свою очередь кегерец рассказал, что в Дагестане есть много памятных мест, связанных с Шамилем, в религиозные дни происходит настоящее паломничество на гору Ахульго и в Гимры, что дагестанцы чтут память о Шамиле. Зубейда радовалась, как ребенок, и еще раз повторила, что непременно посетит родину.

Гости, глубоко поклонившись, покинули радушный дом праправнучки Шамиля. И, когда, сев в такси, поехали в гостиницу, вспомнили, что не попросили фотографию самой Зубейды. Нарушать второй раз этикет не решились ни кегерец, ни чохец.

Роза Дербента

Особое место среди декабристов, оказавшихся в Дагестане, занимал Александр Бестужев-Марлинский. Он мог избежать ареста, но сказал себе: «Сумел восстать, сумей и ответ держать!».

Весело насвистывая, явился он во дворец и доложил: «Александр Бестужев явился!». Один из недругов подошел к нему со словами: «Жаль, что такой прекрасный офицер связался с мятежниками и погубил себя».

– Пошел прочь, негодяй! – ответил «доброжелателю» Бестужев, а конвоирам скомандовал: – Шагом марш!

И те повиновались арестованному.

Декабрист был приговорен к повешению. Затем приговор отменили, и Бестужев-Марлинский очутился в Сибири, через три года его перевели в Дагестан, где с 1830 по 1834 гг. он проходил службу в городе Дербенте в 10-м Грузинском линейном батальоне.

Могила Ольги Нестерцевой в Дербенте

Командир батальона Васильев был в ссоре с комендантом Дербента Ф. А. Шнитниковым. В семействе последнего Бестужев-Марлинский находил не только отдых, но и поддержку. Комендант посылал его в горы, где писатель учился тюркскому (по Е. И. Козубскому – татарскому) языку и наблюдал жизнь края. С его помощью декабрист стал жить на частной квартире, где встречался с красивой дочерью унтер-офицера Нестерцева.

«Заносчивая отважность, – рассказывает Козубский, – искание приключений ставили его жизнь не раз на карту и, может быть, были причиною его гибели»[14].

Но совсем с другой стороны пришла беда. Любимая им девушка Ольга Нестерцева в отсутствие Александра нечаянно ранила себя из пистолета, который Марлинский хранил под подушкой. На третий день Ольга скончалась. Из Тифлиса посыпались строжайшие депеши: «Почему рядовой Бестужев жил в отделимой квартире? Почему у него имелся заряженный пистолет, в то время как нижним чинам полагается иметь ружье?».

Недоброжелатели пустили слух, будто А. Бестужев-Марлинский из чувства ревности убил Ольгу Нестерцеву. Эту версию, между прочим, подхватили Александр Дюма, побывавший в Дербенте в 1858 году, и В. Н. Немирович-Данченко, посетивший дагестанский город через 50 лет после француза.

«И… пошла гулять по свету, – пишет Е. И. Козубский, – нелепая сказка… Будь хоть тень основания – опального гордого гвардейца упекли бы с великим наслаждением, зная, что в Петербурге это всего менее огорчит кого-либо».

После трагедии Александр Александрович сильно переменился, он часто проводил время на могиле Ольги. На ней он поставил памятник с надписью: «Здесь покоится прах девицы Ольги Васильевны Нестерцевой, рождения 1814 года, умершей 1833 года 25 февраля». На другой стороне плиты была вырезана роза, разбитая молнией.

«Не верю, что выросла ты в колыбели…»

Махмуд жил в родном ауле Кахабросо, а совсем недалеко от него, в Бетле, родилась Муи. Он стал непревзойденным лирическим поэтом, а она славилась неотразимой красотой.

Чтобы называться великим, Махмуду пришлось не только пройти школу почитаемого всеми аварцами Тажутдина Чанки, но и много выстрадать.

Муи перенесла немало невзгод, однако за свое главное богатство – красоту ей беспокоиться не пришлось, этим занималась сама мать-природа.

Девушка безвыездно жила в Бетле, а Махмуд приходил туда пешком из своего Кахабросо. В Бетле он учился в примечетской школе. Ее посещала и наша героиня. Вот тут-то Махмуд впервые вблизи увидел девушку небесной красоты, чей образ навечно пленил его сердце:

Не верю, что выросла ты в колыбели,Что песни тебе колыбельные пели,Что грудью кормили тебя, как других,Ласкали, растили тебя, как других!Смотрю на тебя, перед чудом немея:Весь мир, словно в зеркале, вижу в тебе я!

Друзья Махмуда были удивлены, что он скоро забросил медресе. Свой поступок он объяснял тем, что азбука ему нужна была только для того, чтобы записывать свои песни и стихи.