Искры завтрашних огней - Александр Воронков

Так, ладно… Понятно, что мчаться сломя голову к Жбану уже смысла нет: и так видно, что замок взят. Ну, а пока народ развлекается, надо бы и мне здесь разобраться. Ведь не зря к этому погребу часового приставили: не иначе как ценное имущество заховано. Если не взглянуть хоть краешком глаза, что же этот хмырь с алебардой так бдительно стерёг — точно от любопытства сдохну, шо та кошка. Но сперва надобно убедиться, что часовой нейтрализован надёжно: ожившие жмуры за спиной мне совершенно не нужны.

Преодолевая неприятные ощущения, проверяю раскинувшееся тело с окровавленной головой на признаки жизни… Безрезультатно: труп классический, не закоченелый пока… Сам виноват: нечего было на меня лезть. Сложись чуть иначе, и здесь кровавило бы снег уже моё бренное тело… Так что на войне, как на войне…

Так… А ведь верно: не простой ратник мне попался, совсем не простой! В одном из двух отделений кожаного кошеля на поясе покойного обнаруживается небольшая деревянная пластинка с вырезанными письменами и изображением некоего существа, более всего напоминающего скорпиона. Пайцза!

Зыркнул по сторонам: вроде, никого рядом, кто мог заметить этот 'вездеход'. Старательно запрятал за голенище: такие штуки лишний раз светить чревато, всё равно, что 'корки' НКВД в Рейхсканцелярии. Остальное содержимое кошелька — около сотни монет разного достоинства и разных стран, включая золотые и три золотых же кольца — ссыпаю обратно: пойдёт в общую кучу трофеев. Раз земан обещал разделить дуван по–честному, значит, так и будет. Ян Жбан словами не разбрасывается!

Засунув за пояс подобранную сокирку и вновь зарядив пистоль, я, наконец, приступил к осмотру погреба. Да, оборудовано основательно: похоже, целый бревенчатый сруб вертикально вкопан в землю так, что над поверхностью торчат только верхние венцы с маленьким вентиляционным оконцем, перекрытым деревянной же решёткой из толстых сучьев. Такая же бревенчатая крыша покрыта толстым слоем то ли глины, то ли основательно слежавшейся земли вперемежку со стеблями какого–то тростника или очерета. К низкой двери из толстых плах вели вырытые в земле ступени. Сама же дверь, помимо здоровенной сосновой щеколды шириной сантиметров под тридцать и поболее метра в длину, от постороннего проникновения уберегалась солидным замком в виде свернувшейся клубком собаки. Мн–да… Вряд ли подобные меры безопасности предприняты для того, чтобы надёжно сохранить какую–нибудь бочку квашеной капусты. Впрочем, кислая вонь, исходящая изнутри, не давала гарантировать это на все сто процентов.

Ну, ладно… Сейчас разберёмся, что хранится в подземелье…

Не питая особых надежд на успех поисков, всё–таки заставил себя снова обыскать покойного владельца алебарды: не имеется ли у него ключа к железной 'собаченции'. Увы и ах! Кроме завалившегося аж до пояса за пазухой пропотелой рубахи кожаного мешочка с кресалом и кусками трута и кремня алебардист ничего более полезного не имел. Следовало ожидать: нафига часовому выдавать ключи от охраняемого объекта? Чтобы уполовинить содержимое по принципу 'что охраняем, то и имеем'?

Ладненько. Не хотите по–хорошему — будем делать, как всегда… Подсунул острие алебарды под замочную дужку-'хвост', налёг всем весом на конец древка у подтока… Кр–р–рак! — и очутился на снегу. Искалеченный 'дверной пёс' остался сиротливо болтаться в проушинах, но препятствия уже не представлял. Дети, не прогуливайте физику, учите закон рычага!

Поднявшись и отряхнув снег, обушком топорика выбил стопорный клин у щеколды, сунул в кошель поломанный замок — железо нынче денег стоит, отдам в общий котёл! — и, повозившись с обмёрзлым засовом, пинком распахнул разбухшую дверь. Тут же прижался спиной к стене, сжимая наготове сокирку: так, на всякий случай. Может, у них для непрошенных гостей какой–нибудь самострел насторожён или псинка голодная у входа пудика эдак на два с половиной живого веса на цепи сидит… Мало ли, что не лает… Вдруг молчаливая просто…

Из погреба ничего не вылетело и не набросилось. Уже радует. Ладненько, посмотрим, что у нас там… Хотя какое 'посмотрим', палочки–копалочки? Не видать ни зги. На дворе хоть луна освещает, да отблески пламени факелов, а тут… Как у Обамы в важном месте. Подобрав у входа выбитый колышек, вновь вернулся к покойничку. Присев, отодрал с треском кусок подола с его рубахи и принялся сооружать подобие примитивнейшего факела.

И тут на спину мне рухнуло что–то мягкое, тяжёлое и вонючее…

От неожиданности я потерял равновесие и рухнул в снег, успев лишь немного развернуться на бок. Впрочем, уйти перекатом не удалось: неизвестный противник попросту впечатался в меня, перехватив свободную руку. В слабых отблесках факелов я успел заметить поразительно знакомое лицо, обезображенное витыми шрамами от ожогов… Тут о мою голову с треском раскололось что–то твёрдое — и кто–то выключил Вселенную.

***

Ойёооо… Больно! Тут не пуля в башке — тут, похоже, снаряд главного калибра 'Авроры' вместо Зимнего ко мне прилетел. Мазилы комендоры, мать иху так! Нашли, блин, Керенского!.. Да ещё и морду леденющей мочалкой кто–то натирает. Да что же ж это за еретическая дивизия!

Геройским усилием, как штангу на рывок, раскрываю глаза. Прямо над головою в небе ярко светится половинка месяца, в отдалении дырочками иголочных проколов на тёмном бархате — звёзды.

Рядышком два коленопреклонённых силуэта сутулятся надо мной.

— Ожил наш кухарь–то, слава Всевышнему! Снегом растираюцись всяк оживе, аще убит не до смерти. — И вновь перед глазами появляется, расплываясь в улыбке, изувеченное ожогами лицо. Характерные такие шрамы, остающиеся от раскалённой смолы, плёснутой защитником штурмуемой крепости…

— Иван? Верещага? Ты — здесь?

— Он самый, человече, он самый! И Повала по воле Господней такожде здесь. — Бывший воин хашара, а ныне — калика перехожий — ткнул в сторону сотоварища.

— Илейка… Как же я рад вас видеть! А где третий ваш?…

— Убили Молчана. Иштван Дёпар зарезал. Вот этот вот сын вшивой суки, цтоб ему посмертия не узрець! — Илья злобно харкнул на коченеющий труп моего недавнего противника. — Ты уж прости, кухарь, цто впопыхах тебе досталось. То Ванька, не уразумев впотьмах, корцагу для воды об тебя сокрушил: померещилось со спины, цто ты из сих татей.

— Да ладно уж! Бог простит, а я прощаю. Но как вы тут очутились–то? Вы же в православные края шли? А с весны далеко можно ушагать…

— И ушагали бы, да Господь волю явил нам претерпеть — перекрестился Верещага. — Нанял нас братиславский купчина на дальней веси новый лабаз для его товаров срубить, ан завздорил с тамошним паном. С чего промеж них пря пошла — уж и не ведаю, але ж через неё нам сплошная проруха случилась. Пан тот… Как бишь его прозвание? Вроде Берлага… Пан тот Берлага суд затеял, а судьёй стал Имрё–бек. Ну, тот и присудил с купчины виру взять товарами, лабаз со дворищем Берлаге отдать, а нашу артель, как меж двор без дозволу бродящих, за себя за караулы принял. Вот с той поры и маемся при его хозяйстве, как пригнали нас троих сюда.

Молчан же наш на Илью—Пророка, когда замковые кмети со служками поупились, на конюшне денники новые ставил, да и свёл было комоней, аще хотяше утечь оба–три… Да вот беда: потекоша в поле, за нами, грешными, да напоролся на имрёвский ертаул. Вот пёсий сын Иштван его пращой и спешил, да самолично главу снёс. А нас после того в сей поруб кинули. На день пущают до тяжкой працы, а как смеркнется — вновь замыкают.

А ты–то какими судьбами тут оказался? Гляди, кмети тут злы, а за кровь Дёпара своего не помилуют!

— Как оказался? Да с божьей помощью. А кметей тутошних уже бояться не надо: кого прибили, кого пленили. Вон, сам погляди. — Я ткнул пальцем в сторону сидящих на снегу у входа в дружинный дом пленных, возле которых маячили силуэты наших бойцов. — Как говаривал один хороший человек, 'бронепоезд уже советский, а обедни мы не служим!'

— Так что, выходит, власть нынче переменилась?

— Входит, так…

— Кто же Имрё–бековых людишек побил до смерти? За такое ить ответ держать надо кровавый…

Попытался подняться, но тут же закружилась голова, и я, ощутив приступ тошноты, вновь осел в снег:

— Вот что, други… После вашей корчаги что–то ноги не держат… Помогите–ка подняться, сами поговорите с нашим паном. А я своё слово за вас замолвлю…

Минуты три спустя я уже стоял, бережно поддерживаемый с обеих сторон Верещагой и Повалой напротив сидящего во главе длинного стола в горнице дружинной избы земана. После краткого отчёта о произошедшем выложил перед предводителем затрофеенные кошель с кинжалом:

— Прими, пан Ян, в общий котёл! Там при покойничке ещё доспех кой–какой остался, оружие… Тащить не стал, потому как ударило меня сильно, стою — шатает. Хорошо, давние знакомцы у Плешивца в порубе оказались, помогли дойти…

Мои спутники низко, касаясь утоптанного до каменной твёрдости засыпанного потемневшей соломой пола, поклонились. В просторной длинной комнате стало тихо. В каменном очаге слегка потрескивали дрова, шипел сквозь зубы дружинник Антан, баюкающий обмотанную кровавыми тряпками правую руку, жвиркал оселком по трофейному мечу не сводящий с нас глаз паныч Франта. Ещё двое, видимо назначенные в смену караульным, устроившись на широких лавках, посапывая, использовали отведённое время отдыха перед заступлением на пост для сна. Остальные члены отряда, за исключением часовых, были заняты вне стен дружинного дома. Кто занимался очищением территории от ненужных покойным владельцам вещей, кто тесно общался с женщинами из дворовой челяди, причём, поскольку визга и воплей не было слышно, означенные женщины ничего против не имели.