Зуб мамонта. Летопись мертвого города - Николай Веревочкин

Он обошел три могилы, на которых была написана его фамилия, но остановился у Ярыгина. Белобрысый мальчишка, прищурив глаза от летнего солнца, улыбался в заснеженное пространство.

Брошенный любимой женщиной, он спился бы в тот же год, если бы не Ярыгин.

Козлов терялся в догадках: кому нужно совать нос в его почтовый ящик? Вот уже второе письмо от брата в течение месяца было вскрыто.

Возвращаясь с работы, застал с поличным добровольного цензора. Им оказался чумазый соседский мальчишка. На лбу его химическим карандашом было написано: «Ярыгин дурак». Несмотря на такую характеристику, он производил впечатление степенного человека. Из-за пазухи выглядывал одноглазый щенок.

— Послушай, Ярыгин, что ты делаешь в моем почтовом ящике? Это мое письмо. Его прислали мне. Понимаешь?

— Понимаю. А я прочитаю и назад положу.

— Нехорошо читать чужие письма, — строго сказал Козлов. — Вот тебе было бы приятно, если бы твои письма читали чужие люди?

— Мне никто не пишет, — грустно пожаловался Ярыгин.

Со скрипом открылась дверь. Послышался детский плач. Дверь хлопнула, словно выстрелила, и плач стих. Непричесанная женщина в резиновых сапогах на босу ногу, проходя мимо, переложила мусорное ведро из правой в левую руку и залепила Ярыгину затрещину. На всякий случай. Щенок юркнул за пазуху и заворчал из темноты.

Ярыгин не обиделся и не удивился.

— Вы уж извините его, — печально попросила Козлова женщина, отворяя плечом входную дверь, и пояснила, — хулиган он у меня.

Мать-одиночка, женщина нервная, задерганная, была она обременена тремя разноцветными детьми. Старший Ярыгин — любитель чужих писем — беловолос, средний — огненно-рыж, младшая Индира — смуглая, как индианка.

— Ну, прощай, Ярыгин, — Козлов протянул руку за письмом.

Но Ярыгин по-своему расценил этот жест. Держа детскую ладонь в своей руке, Козлов почувствовал слабый удар тока, на долю секунды парализовавший дыхание.

Кто это ему на лбу афишу нарисовал?

Вечером следующего дня у почтовых ящиков случился большой переполох. В подъезде бурно митинговали жильцы. Из ящиков струился густой дым, по подъезду летали черные бабочки — лохмотья сгоревшей бумаги. Румяный пенсионер левой рукой потрясал спичечным коробком, а правой крепко держал за ворот Ярыгина.

— Поджигатель! Бандит! — выкрикивал он зычным командирским голосом.

Полуподвешенный Ярыгин держался с достоинством. Руки по швам. Глаза не бегают, а внимательно смотрят в рот очередному оратору. Одноглазый щенок крутится под ногами и тявкает. Пискляво, но звонко.

— А может быть, это не он? — засомневалась однорукая тетя Зоя.

— А это что? — румяный дед с удвоенной энергией затряс коробком.

Тетя Зоя мыла подъезды, поэтому чаще других общалась с пацанами.

— Валерка, скажи — ты поджег? — спросила она Ярыгина.

Полузадушенный Ярыгин тихо, но очень убедительно отверг обвинения:

— Я не поджигал, я тушил.

— Дайте-ка спички, — попросил Козлов главного обвинителя.

В коробке спал Вася-Вася-Василек, божья коровка. Лежали трупики высохшей пчелы без жала и красивой бабочки с обтрепанными крыльями. Были там еще две бирюзовые бусинки. В смущенной тишине жильцы разглядывали сокровища Ярыгина.

— Что же ты, Петрович, напрасную бочку на Валерку катишь? — воспрянула духом тетя Зоя, выразительно жестикулируя единственной рукой. — Он что, пальцем газеты поджег?

Розовый пенсионер с большой неохотой отпустил ворот ярыгинской фуфайки, но Валерка остался в подъезде — дослушать, чем кончится канитель. Жизнь научила его относиться к подзатыльникам и прочим обидам как к чему-то неизбежному и естественному.

Через неделю позвонили в дверь. Козлов открыл. На пороге стоял Ярыгин.

— Вас вызывает Лариса Васильевна.

— Кто такая? — удивился Козлов.

— Да училка, — протянул Ярыгин с легкой досадой.

— Не понял.

— Да это… Подушечкой окно разбили… Ну, она мокрая была, а Енко нагнулся. А она говорит: приведи отца, — невнятно пояснил Ярыгин.

— А я при чем?

— Да это… Мамка дерется сильно.

— Так, — задумался Козлов, — ну, проходи, поговорим. Два стекла высадил?

— Одно.

— Уже лучше.

Ярыгин подвел Козлова к хрупкой женщине и галантно представил:

— Вот.

— Вы его папа? — удивилась она, разглядывая Козлова через стекло, которое он держал в руках.

— Мама. Куда стекло вставлять?

Учительница смутилась.

— Идемте, — и застучала каблучками по коридору.

На юбочке — ни складки. Идет и вся звенит, как колокольчик. Век бы шел за ней.

Осторожно положил Козлов стекло на преподавательский стол, достал из кармана стеклорез и рулетку.

— Иди, погуляй, Ярыгин, пока мы с Ларисой Васильевной о твоем поведении поговорим.

Ярыгин положил на стекло металлический метр и выпорхнул вон из класса.

— Кем вы ему приходитесь?

— Самый близкий человек — сосед по лестничной площадке.

— Это не разобьют, — сказала она с сомнением. — В два раза толще прежнего.

— Разобьют, — разуверил ее Козлов. — А вы замужем?

— Замужем, — ответила она холодно. — Я, собственно, не о стекле хотела поговорить. Но, как я поняла, вы ему совершенно посторонний человек.

— Все мы братья и сестры. Все от одной мамки. Хороший пацан. Животных любит. А что стекло разбил, с кем не бывает. Ярыгин!

Хмурый Ярыгин тотчас же явился на зов и стал внимательно, с некоторым изумлением изучать наглядное пособие: «Падеж дополнения при переходных глаголах с отрицанием».

— Будешь еще окна колотить? — спросил Козлов, при этом алмаз, царапая стекло, издал препротивный звук, от которого учительница сморщила красивый носик.

— Гадом буду! — поклялся Ярыгин и добавил, подтверждая искренность и серьезность своих намерений. — Продам всех вождей за одну копейку!

— Верю, — сказал Козлов, но не уточнил, чему он верит: то ли тому, что Ярыгин станет гадом, то ли тому, что по крайне низкой цене готов торговать уважаемыми людьми.

— Стекло — ладно. Стекло вставить можно, — печально вздохнула Лариса Васильевна и строго посмотрела на Ярыгина. — С успеваемостью у него плохо. Боюсь, на второй год останется.

— Так ты двоечник? — удивился Козлов.

Ярыгин скосил глаза, пытаясь разглядеть кончик собственного носа.

— Скажи, Ярыгин, о чем ты мечтаешь? Что бы ты больше всего желал в жизни?

Ярыгин думал недолго.

— Подводное ружье, — прошептал он в смущении и глубоком унынии, осознавая всю несбыточность своей мечты.

Козлов прикусил губу, пытаясь скрыть улыбку, и подумал: как легко сделать счастливым человека, не искушенного роскошью.

— Хорошо, — хлопнул Козлов в ладоши, — будет тебе ружье, ласты и маска.

— И еще трубка, — поспешно добавил Ярыгин.

— И трубка. Если закончишь год без троек. Ты, кстати, в каком классе?

— В пятом, — ответила за Ярыгина классная руководительница, изумленная вопросом родителя-самозванца.

— Договорились?

— Договорились, — ответил без особого энтузиазма Ярыгин.

Легко сказать — без троек. Тройку тоже еще заработать надо.

В молчании возвращались они домой. Козлов думал о ножках классной руководительницы. Ярыгин мрачно размышлял о грандиозности поставленной перед ним задачи.

— А ты о чем мечтаешь? — поинтересовался двоечник Ярыгин.

— Я уже ни о чем не мечтаю, — посмотрел сверху вниз на маленького заморыша Козлов. И в этот самый миг понял, что кривит душой. Ему хотелось сына. Пусть даже двоечника. Это внезапное желание удивило его. Рука совершенно самостоятельно опустилась на голову Ярыгина и потрепала соломенные вихры.

За разговорами они не заметили, как за ними увязался щенок. Маленький, чумазый, кривоногий. Он шел с гордым видом существа, находящегося при исполнении важного дела.

— Пошел домой! — строго сказал Козлов и для убедительности топнул ногой.

Иногда, чтобы оставаться в счастливом неведении, хорошо не знать язык. Песик замотал хвостом, засеменил лапками, обрадованный уже тем, что на него обратили внимание. Отбежал и спрятался за березу. Из-за ствола выглядывала лукавая мордашка и торчал подрагивающий в азарте кончик хвостика.

— У него, наверное, дома нет. В прятки играет, — объяснил Ярыгин, знаток собачьих душ, и, в свою очередь, спрятался за березу на другой стороне аллеи.

Песик лохматой торпедой вылетел из укрытия и закружился вокруг Ярыгина, визжа и подпрыгивая. Крепился Козлов, крепился, но не удержался от игры.

— Погоди, я тебе сосиску вынесу, — сказал у подъезда запыхавшийся Козлов псу.

Щенок сидел с сосиской во рту, как Черчилль с сигарой, и проникновенно смотрел в глаза. Сосиска — хорошо, но мне, такое дело, хозяин нужен.

— Ну, иди, гуляй, — сказал Козлов, чувствуя себя отчего-то неловко.