Кочубей - Аркадий Первенцев

Кувшины Горбачеву подносила босая баба с подоткнутыми юбками. Горла кувшинов были увязаны тряпками с прослойкой отрубей, чтобы не расплескать содержимого в дороге.

Горбачев, поминутно откидывая спадавшую на глаза чуприну, очень внимательно просматривал кувшины, прежде чем умостить их в ящик. Старшина журил бабу:

— Приказываю, приказываю — на фронт только поливанные кувшины, а ты все самые кволые, леченые да выщербленные.

— Какие есть. Нема посуды в хуторе, всю порастаскали, — вяло оправдывалась женщина. — Все туда, все туда, а обратно нету возврата. Бьете же, чужого-то не жалко.

Горбачев, отбросив за спину мешавшую ему неуклюжую драгунскую саблю и подтягивая портупею, увидел Настю.

— Здорово, Настя! Что-то долго спишь, королева.

— Погоревала раз в год, завидки взяли, — улыбнулась Настя. — Кому каймак [10]?

— Хлопцам, под Привольный хутор.

Во двор верхом въехала Наталья. Услышав разговор, крикнула:

— А что, Горбач, воровсколесские девчата ай изменили?

— Тю-тю… вспомнила! В Воровсколесске уже вторые сутки Покровский, что ж, он пустит девчат в красные окопы!

— Вот бедные!

Наталья, по-мужицки спрыгнув с лошади, подошла к Насте, свежая и возбужденная.

— Настя, Роя не видала? — спросила она, глянув вопросительно своими синими глазами.

— Да вот он, — указала Настя.

На крыльцо вышел Рой. За ним из двери протиснулся начальник санитарной части бригады:

— Нельзя тяжелораненых держать при нашем лазарете. Сложную хирургию, операции, требующие ампутации, я не могу производить в таких условиях. Вы представляете, трепанацию черепа делать…

— Что вы рекомендуете, доктор? — перебил Рой, взявшись за луку седла.

— Тяжелых эвакуировать в Минводы.

Рой вскочил в седло.

— Минводы превращены в госпиталь всей армии. Там люди по двое суток ожидают простой перевязки. Комбриг не пойдет на это.

— Но у меня передовой перевязочный пункт. По положению я…

Рою начинал надоедать этот маленький человек, беспомощный и суетливый. Сдерживая нетерпеливого низкорослого «киргиза», прославленного как иноходца, снова перебил врача:

— Повторяю: стационарные госпитали глубокого тыла забиты ранеными. Противник развивает наступление. Комиссар взялся оборудовать лазарет бригады в Курсавке, на днях госпиталь будет готов. Пока расширьте пункт, привлеките медперсонал. Мобилизуйте фельдшеров станичных околотков — ведь это прямо-таки чародеи. В Нагутах, Султанском вами до сих пор не реквизированы частные аптеки. Будьте готовы, доктор, скоро с фронта начнут поступать раненые…

Только сейчас Рой заметил жену комбрига и Наталью. Он кивнул им. Наталья безразлично отвернулась и перекинулась пустяковой фразой с Горбачевым. Настя дернула ее за рукав.

— Наташка, ты же про его спрашивала, про Роя-то.

— Да ну его! — отмахнулась Наталья. — Раздумала.

— Что ты, Наташка, ломаешься перед ним, как сдобный сухарь перед чаем, — укоризненно сказала Настя, — что, он парень плохой? Одной рукой и узла не завяжешь. Поженились бы!

— Ну его, Настя! Давай про другое, — попросила Наталья.

— А как под горку ходить да за камыш — не ну его? — не унималась Настя. — Ребята уже заметили.

— Много шуму, да мало толку, Настенька.

За начальником штаба двинулись всадники. В запасных тороках и узлах они везли бутылочные бомбы и гранаты. Окончив погрузку, Горбачев сел на лошадь, оправил саблю, принял в седле достойную позу и во все горло заорал:

— Трогай!

Часовой с перевязанной головой бросил вдогонку:

— Жителей постеснялся бы. Орет, точно катрюк.

К часовому подошел развязной походкой фуражир, известный в бригаде под кличкой «Прокламация». Фуражир никогда не бывал на фронте, но все боевые и прочие новости знал первым и всячески их перевирал. Малейшие неудачи он раздувал в панические слухи, и тогда слова: «окружили», «продали нас», «измена» — не сходили с его уст. Его поэтому и не брали на позиции, определив навсегда в должности фуражира. Сегодня на фуражире был кожаный картуз, и, несмотря на жару, на голое тело был натянут тесный солдатский ватник.

В одиночестве он решил поделиться кое-чем с часовым, оставленным при штабе из-за легкого ранения в голову.

— В сухомятку, ребята, пожалуй, сто суток, — сказал фуражир, — кухни‑то все пехоте передали. Последнюю кухню — и то Горбач на кобылу сменял. Да хоть бы кобыла, а то тьфу!

— Несчастливая наша бригада, — заметил часовой, почесываясь. — У всех смена есть, а мы в котел головой.

— Скоро будет смена, — тихо, оглядываясь, чтоб придать вес своим словам, сообщил фуражир. — Завтра сам батько думает податься в Пятигорский город.

— Что он там забыл? — недоверчиво спросил часовой, подозрительно прищурившись.

— Пятьдесят тысяч буржуев нам обещали… подкрепить бригаду.

— Что ты, Прокламация, что мы с ними будем делать? Их за неделю не перерубаешь, пятьдесят тысяч, — и, обратив внимание на выходящую из ворот Настю, улыбнулся: — Вот это подкрепление, да? Что-сь, видать, вкусное понесла супруга? Аж сюда пахнет.

— Галушки варила с курчонком да вареники месила, стало быть, их и понесла, — доложил фуражир и, посвистывая, вышел на пыльную улицу.

По улице бегали мальчишки, играя в поезд, шипели, подражая паровозу, пронзительно кричали, бросали пригоршнями пыль.

Со стороны Султанского тракта показались подводы, запряженные длиннорогими калмыцкими волами. Мальчишки бросились к возам:

— Дядя, а дядя, дай кавуна, дай дыню-комковку, дядя!.. Мажары приближались. Мальчишки возвращались, нагруженные арбузами и дынями.

— Вот штаб, дядя, — указывали они, — здесь Кочубей живет.

Фуражир, почуяв какую-то очередную сенсацию, завязал тесемки ватника, отряхнул фуражку, надев ее так, чтобы сбоку лихо торчал пегий чуб. Возы, их было три, остановились. Казак-подводчик снял шапку.

— Можно повидать командира, товарища Кочубея? — обратился он к фуражиру.

— А зачем он вам, товарищи жители?

— Да привезли мы солдатам красных кавунов да дынь в подарок от нашего хутора, от Виноградного.

— Нет Кочубея, товарищи жители. Отбыл командир бригады вместе со всей бригадой на фронт.

— Что ж теперь делать, раз нема Кочубея? Может, вы примете, — попросил нерешительно казак.

— Не могу, — отказал фуражир. — Вот если бы привезли сено или зерно, тогда уполномочен.

— А на фронт можно, товарищ, отвезти?

— Везите, — снисходительно разрешил фуражир. — Вот только сейчас старшина, некто товарищ Горбачев, обоз повел к фронту. Кабы вы были на конях, а не на быках, может, и догнали бы. А то попытайте.

Казак поблагодарил и взялся за налыгач [11].

— Цоб, цоб! — покричал он на быков, и подводы, до отказа груженные арбузами и дынями, тронулись в путь.

Часовой, выйдя за ворота, подсвистнул.

— Поснедают добре ребята, а то там ни одной бахчи не осталось. Все сгорело — бои ж.

Обращаясь к фуражиру, подосадовал:

— Как же это ты не мог зацепить арбуза, а? Эх, ты, а еще Прокламация!

— Не мог, — передернул плечами фуражир. — При исполнении служебных обязанностей… не уполномочен.

Володька вторые сутки блаженствовал в отдельном полевом карауле у озера Медянки. Кругом камыш, сочная стрельчатая осока, желтые болотные цветы. Стреноженные кони паслись за камышом. Впереди, на бугре, в глинище караул. Володька отпросился в охранение посыльным. Полевой караул у Медянки охранял Суркульский тракт, и днем дел особых не было. Только ночью могли прошмыгнуть вражеские разъезды к сердцу бригады — Суркулям. Ночью начальник заставы сгущал полевые караулы, и Володька ходил в секрет или в дозор.

Володька лежал на животе и, заткнув уши, упивался увлекательными событиями, пронесшимися над «пылающим островом». Рядом валялись сапоги, и на осоке просыхали коричневые от юфтовой кожи портянки.

Володька третий раз перечитывал книгу. Эту книгу дал ему Левшаков. Судя по словам Левшакова, книгу он достал у сестры милосердия Натальи, у которой, опять-таки судя по его словам, адъютант пользовался расположением. Чтобы прочитать книгу, Володька попросился на тихую работу, в заставу.

Сердцу Володьки были милы события, описанные в книге. Ему близко было и само название «пылающего острова» — Куба. Там люди дрались за свободу тяжелыми мечами, которыми они раньше рубили сахарный тростник, — здесь, рядом с Володькой, легкий клинок и подобие тростника…

Партизанский сын закрыл книгу, вздохнул и долго смотрел на красный переплет тисненой обложки.

— Лун Буссенар… Буссенар, — задумчиво шептал он. — Есть у нас такой?

Перебирал Володька людей бригады, и ни на кого нельзя было возложить столь почетной обязанности. Писать было о ком, а некому. Володьке даже взгрустнулось немного, а потом снова провихрились перед ним боевые будни, прославленные подвиги, шумной ватагой взметнулись властители дум его — бесстрашные Кочубей, Михайлов, Кандыбин, Батышев, Наливайко…