Люди огня - Майкл Гир

— Подумай хорошенько: люди Племени умирают один за другим. Тяжкий Бобр объявил, что без младенцев женского пола остальным будет легче выжить. Он обвиняет женщин в засухе и нехватке дичи. Оглянись вокруг: разве глаза Племени блестят радостью? Мы исчезаем, будто дым гаснущего костра.

Терпкая Вишня, причмокивая и бормоча, зашагала к своему потрепанному, закопченному вигваму.

Ветка Шалфея бросила в последний раз взгляд на холм, на вершине которого, съежившись, стояла Танцующая Олениха. Даже на таком расстоянии было видно, как ходят вверх и вниз ее плечи от горестных рыданий. Едва Ветка Шалфея повернулась, чтобы уйти, как ее глаза поймали взгляд Тяжкого Бобра, сидевшего в тени своего вигвама. Во взоре Зрящего Видения она заметила блеск, предвещавший недоброе.

— Будто дым гаснущего костра, — машинально повторила она едва слышно.

Маленький Танцор видел, как Тяжкий Бобр вышел за пределы селения. Он ленивым шагом удалялся от вигвамов и Лунной Реки, поднимаясь вверх по поросшему шалфеем склону, что вел к верхним террасам.

— Он будет там Созерцать Видения. Призывать бизонов, — сказал Два Лося в пространство, не обращаясь ни к кому.

Старик стоял перед своим вигвамом. Его старые натруженные руки обрабатывали кусок кремня, который должен сделаться острым наконечником дротика. Он улыбнулся солнцу счастливой улыбкой:

— Хороший он человек, Тяжкий Бобр. Прошлой ночью привидение прогнал. Он очищает Племя.

«Привидение? Этим привидением был я, старик. Вот тебе и Зрящий Видения!» Маленький Танцор отвернулся, увидев, что его мать палками достает камни из костра. Она забрасывала их в подвешенный бурдюк, чтобы сварить в нем похлебку. А что в ней будет, в этой похлебке, кроме нескольких последних волокон сушеного мяса? А потом придется варить мокасины и покрышки с вигвамов — пища умирающих от голода.

Маленький Танцор медленно подошел к вигваму. В животе бурчало. Взглянув на верхушки деревьев, он вспомнил веселое и захватывающее занятие — поиски яиц в гнездах! Но вверх и вниз по реке все гнезда, до которых можно было добраться за два дня, уже были выбраны дочиста. А Тяжкий Бобр все не переводил селение на новое место. Взамен он обещал, что призовет бизонов, да убивал младенцев.

Этот ужас развеется не скоро. Чувство сосущей пустоты внутри все росло, и он не знал, что мучительнее: голод или чувство, которое он испытал, когда Тяжкий Бобр швырнул Волчью Котомку в темноту ночи. Ничто уже никогда не будет по-прежнему.

Он присел на корточки у вигвама и, приподняв покрышку, смотрел, как Два Дыма с горестным лицом почтительно ласкает Волчью Котомку. Так, должно быть, выглядят люди, чья душа умерла: обмякшие и вялые, они не находят себе места и страшатся будущего.

— Возьми рог и поешь похлебки, — приказала мать, нарушив течение его мыслей.

Он повиновался, с изумлением заметив, что его рот наполнился слюной. Он с любопытством оглядывал полог вигвама, припоминая горький вкус того, что им приходилось есть прошедшей зимой. Тогда наступил настоящий голод, конец которому положил его отец, Голодный Бык, под руководством которого охотникам удалось загнать небольшое стадо бизонов. Но ведь уже пришла весть, что кто-то видел недавно нескольких коров с телятами…

— О чем ты думаешь?

Он взглянул на мать и отметил про себя, что тревога в ее глазах еще усилилась.

— О том, что Тяжкий Бобр погубит Племя. Нам нужно переселяться на новое место.

Она ничего не ответила, достала еще один рог и набрала в него похлебки:

— Отнеси бердаче.

Он послушался, стараясь не расплескать ни капли, когда забирался в вигвам. Два Дыма даже не взглянул на него. Маленький Танцор поставил теплую еду рядом с ним.

Когда он выбрался наружу, мать сказала:

— Ты ведь знаешь, что Тяжкий Бобр нас не любит. Что ты хотел доказать своим ночным подвигом?

Он опустил глаза, в раздумье шевеля пальцами.

— Ведь это был ты?

Он продолжал молчать.

— Не может мальчик так перепачкать свою рубашку, если только не ползет по земле! Тебе и в голову не пришло, наверное, остановиться и подумать, как твое присутствие может повлиять на Силу?

— Нет, не пришло. Но голос мне не…

— И слышать ничего о голосах не хочу! Танцующая Олениха могла умереть прошлой ночью. Младенец мог и не… — Она вздохнула так печально, что у мальчика сжалось сердце. — Впрочем, неважно.

— Сила была благосклонна.

Не поднимая глаз, он почувствовал на себе пристальный взгляд матери.

— А ты знаешь про Силу, малыш?

Во рту у него пересохло.

— Я ее чувствую. Я чувствовал Волчью Котомку. Два Дыма проявил свою силу. Она высвободила младенца. Я это чувствовал.

Мальчик ощутил, что взгляд матери стал еще напряженнее:

— А что ты еще чувствовал?

Он с трудом сглотнул. Сердце сильно застучало в груди.

— Я чувствовал Тяжкого Бобра. Он плохой человек. Он не прав. А потом, когда он швырнул Волчью Котомку…

— Что тогда?

— Меня вытошнило.

— Ты и сейчас не слишком-то хорошо выглядишь, — она протянула ему еще один рог с похлебкой. — Нечего на меня дуться.

Беспокойство в ее голосе заставило мальчика поднять глаза. Выражение лица матери испугало его.

Она провела рукой по своим длинным волосам и взглянула на Тяжкого Бобра, карабкавшегося по склону:

— Когда съешь суп, иди-ка поспи. Это полезно — голод ослабляет.

Он кивнул, поднял рог и стал пить, чувствуя, что желудок свела судорога.

Худо живется человеку, если он живет вдалеке от своего племени. Вот о чем размышлял Кровавый Медведь, глядя на свои развалившиеся мокасины. Он бесцельно поводил пальцами по дыре, протершейся как раз под пяткой. Одеяние из бизоньей шкуры, болтавшееся у него на плечах, казалось, вот-вот развалится; там, где мех вылез, плешины напоминали лишайные пятна. Конечно, он плохо выдубил шкуру: ведь он ничего не знал о том, как укреплять волос при выделке.

Человек, скитающийся в одиночку, может брать с собой в дорогу лишь такой запас, что под силу нести ему и его собаке. Последнюю пару лет удачная охота была для него редким праздником. Он и смолоду был достаточно хорошим охотником, а с тех пор довел до совершенства свое умение: теперь он мог пробираться сквозь заросли шалфея совершенно неслышно, будто тень совы, что скользит по земле в лунную ночь. Но ведь в одиночку и самый лучший охотник не может устраивать западни, загонять зверя или окружать его, как делают охотничьи отряды. Вместо этого ему приходилось осторожно подползать к добыче, используя, как только возможно, малейшие преимущества, которые давали ему особенности местности, ветер и подходящие для маскировки заросли. За долгие годы он в совершенстве овладел искусством скрадывать добычу.