Среди рабочих - Семен Подъячев

— А даст?.. — спросил я, не зная, что сказать, и мысленно посылая его к чорту, — понапрасну проходишь, пожалуй!

— Даст, даст… эва! Ты скажи — мне… На посуду-то, фартук на… Понесешь коли, не видать под фартуком-то…

Он достал откуда-то из темного угла, где лежал разный хлам, бутылку и подал мне…

— На деньги. — Он дал мне полтинник и, как будто конфузясь, произнес: — Уж бери цельную, коли даст, а?.. Чего тут, где наше не пропадало!.. Занял даве… Вмазывай… А я, буде грешным делом, закусить припасу… Эх, не догадались даве картошки испечь!..

Лизка, маленькая, рябая и горбатая старая девка «вековушка», подозрительно окинула меня глазами и на мой вопрос ответила:

— Нету! Иди в казенку!

— Да уж полно! — сказал я, зная, что она врет и боится меня, как человека, пришедшего в первый раз. — Давай!..

Поговорив со мной и, очевидно, убедившись, что я не вру, она вышла куда-то из избы и сейчас же возвратилась с бутылкой.

— На вот… Да смотри, парень, поаккуратней… Знаешь, ноне народ-то какой: выдь за ворота, скажут, на улице была. А ты сам-то что ж?.. Выпил бы стаканчик… Выпьешь? Что ж, поднесу для первого знакомства. Посиди, куда же спешить-то?.. Не бойся… никто не придет… Дверь-то я, коли, запру, а?..

Я молча взял фуражку и вышел на улицу.

— Заходи! — крикнула мне вдогонку Лизка. — Не будь гордый-то… У меня все шито, крыто!..

Кузнец сидел на пороге кузни и ждал. Увидя, что я иду, он не вытерпел и пошел навстречу…

— Ну, что? — издали закричал он.

— Есть! — ответил я.

— О-о-о! — радостно воскликнул он, и лицо его как-то сразу оживилось. — Гоже… А я хлеба принес, — продолжал он, идя обратно в кузню, — на кухню ходил… Нарядчик-то на меня зверем смотрит: гляди, как бы расчет не дал. Чай, уж и самому известно про вчерашнее-то… Ну, да чорт с ними! Расчет, так расчет, наплевать! Была бы шея, — хомут найдется… Наше дело — выпьем вот, закусим… А ноне, — добавил он, входя в кузню, — князя ждут… Как бы завтра сюда не пришел. Ну, да наплевать… Дело не ваше, сказала мамаша… Так ведь, а?.. Как тебя звать-то?.. Что ты какой невеселый, а? Ну-ка… эх, водочка, водочка, матушка родимая! Согреет, развеселит… эх-ма!.. Дернем, земляк, а?.. Да и закаемся!..

XXI

— Князя ждут, — говорил он через несколько минут, сидя на наковальне, — а мне что?.. Мне наплевать! Им он князь, а мне тьфу! Плюнуть да ногой растереть… Ты не видал князя-то?.. Гм! Такой-то чортушка: все сам, до всего сам доходит… А горяч — страсть: так к рылу с кулаками и лезет, ударить норовит… Да нет, брат, шалишь, меня не ударишь… Ш-а-а-а-лишь! Вот погоди ужо, как приедет, всех к парадному выгонит навстречу… И нас, рабочих. Сам, гляди, встречать уедет. Выходит, брат, ноне вроде как бы праздник… Ну ее к чорту, работу-то: не медведь, в лес не уйдет…

Он выпил, откусил хлеба, пожевал, выплюнул, морщась; посидел молча и хмуро, о чем-то думая, и вдруг спросил:

— Издохнет, а?..

— Кто?..

— Кто, кто? — рассердившись, передразнил он меня. — Кого вечером-то трахнули? Забыл? Волчок, — вот кто!

— А что? — перепросил я.

— Да ничего, так я… Ты думаешь, пожалуй, мне его жалко, а? Чего глядищь-то?.. Думаешь, я не знаю, что ты думаешь?..

— Издохнет, — сказал я, — кровью изойдет…

— Вре-е-е-шь!? Ах ты! Что станешь делать… Да, горяч я, братец ты мой, страсть… сам с собой совладать не могу… Чего уж, — продолжал он, торопливо свертывая курить, — мальчонку своего зашиб, сынишку… навек теперь не человек… Опосля-то и жалко… близок локоть, да не укусишь…

— Как же это ты? — спросил я.

— Да так… Пришел однова домой, выпимши чуток, да с собой принес половиночку. А дома у меня ребятишки, — двое… Ну, они это сичас ко мне: «тятенька пришел, тятенька!… пьяненький, румяненький»… Чудаки, пра, ей-богу!.. Скачут около меня, — рады, глупые. Поставил я половиночку на стол, сам думаю: «эх, чеколдыкну перед обедом!..» Хвать, мальчишка, помене который, Степкой звать, как-то нечаянно, аль так как задел эту самую мою половинку. Брык она со стола, да об пол! Готово, только черепки зазвенели… Ну, что ж ты думаешь, братец ты мой! — воскликнул он, тяжело переводя дух. — Свету я не взвидел… Подвернись, кажись, о ту пору молоток, так бы и раздробил!.. Затрясся весь, бац его со всего размаху по уху!.. Так и отнесло его, ровно ветром. Жена завыла: «Убил, убил!..» А по мне, понимаешь, так все ходуном и ходит, трясется… Скажи кто слово — убью!.. Не поверишь, заплакал!..

Он замолчал и уставился глазами в одну точку в угол, думая что-то… Я тоже молча глядел на него и потом спросил:

— Ну, что ж мальчишка-то?..

Он махнул рукой и крикнул:

— Урод стал, дураком на всю жизнь сделал… Оглох… Припадки с ним: забьется, забьется этак, изо рту пена, кричит благушей… А тот, другой, постарше-то который, Ванькой звать, тот боится меня, словно тигры… Так весь и задрожит, как береста, коли я приду, побелеет… Не любит меня… Вырастет, будет меня, сукин сын, клочить… Да, правда, — добавил он, кривя рот, — так и надо: почитать-то нас тоже не за что… Вот разве что не дожить мне, где уж… Эх-ма!..

— Где же они у тебя теперь? — спросил я.

— В городе, на фатере… Я ведь не хрестьянин, мещанин я… В городе живут…

— Подаешь им?..

Он усмехнулся.

— Подаю?.. Эх, друг, как тебя… Павлыч, кажись?.. Не видишь, нешто, кому подаю… Вот кому! — он взял и потряс бутылку…

— Так кто же их кормит-то?.. Жена, что ли?

— Не знаю… она, чай… Я давно, признаться, не был… Поди, извелась вся… Ох, хо, хо!.. да… Чеколдыкнуть?.. Как она там, господь-батюшка знает… Известно, чай, бьются…

— Да ты там-то бы работал в городе, — сказал я, — там ведь кузниц много…

— Было дело. Ужли я дурней тебя, не знаю… Стало быть, так надо… Толкуешь!.. Не знаешь ты, брат… ничего… Да нешто меня там возьмет кто?..

— А что?..

— Да то… Хорош очень мальчик, вот что… Ты еще, брат, меня не знаешь… Ты не гляди, что я с тобой по душам говорю… Може, я тебе скоро в рыло шаркну… Это у меня, брат, не долго. Со мной тоже умеючи надо говорить-то, н-да! Не люблю я, коли насупротив. На сердце не наводи меня, а то в рыло!..

— Дули тебя, небось, за это? — спросил я.

— Было… Раз купцы на площади били. Да так били: душу только оставили…

— За что?

— За дело: руки длинны…

— Воровал?

— А тебе что?.. Ну, воровал, наплевать! Пропьешься, брат, до креста, да взять негде, — украдешь. Кто как, а я украду… Мне, чтобы не опохмелиться, невозможно… У меня, брат, в жилах не кровь, а водка, пропитался я весь ею насквозь… Родитель-покойник пил, говорят, мертвой чашей… Мать-потаскушка, — не в осуждение будь сказано, — пила тоже. На вине меня и зародили, как блины на дрожжах… Н-да… Как не пить?.. Плачешь, а пьешь!.. Ты говоришь, воровал ли? Эх, было!.. Со мной, братец ты мой, раз кака оказия случилась… Вот я тебе расскажу…

— Работать надо! — перебивая его, сказал я.

— Кака работа? Ну ее к чорту!.. И не твое это дело… Не перебивай ты меня, коли ежели я говорю… Сиди, не дыши… Пей, вот, на, пей!..

— Не хочу.

— Врешь… боишься! Трусы вы все, дери вас чорт! Куды ты, гляжу я на тебя, годен-то?.. Трубы тобой затыкать только… Молчи… Молчи, говорю, — заорал он вдруг, — а то в рыло! Работать надо! — передразнил он меня. — Работник тоже! Га! Молчи, не дыши!.. Не ты отвечать станешь… Не хочу работать, да и все… Не хочу! Расчет давай! На кой чорт! — Он вскочил вдруг с места и начал швырять «струмент» куда попало. — Не хочу! К чорту!.. Переломаю. все, перебью… убью… зарежу…

Он до того обозлился и сделался так страшен, что на него жутко стало смотреть.

Я сидел молча, боясь, как бы он не пристукнул меня, и думал только по-добру, по-здорову уйти на кухню. Но уйти мне было нельзя, потому что сидел я за наковальней в углу…

— Растревожил ты меня, анафема, — орал между тем кузнец, — работой своей… Тянули тебя за язык-то… Тянули, говори?.. У-у-у!.. Стукну, вот, по макушке-то… убью до разу. Проси прощенья у меня, — вдруг заорал он и подскочил ко мне, — становись на коленки! Проси прощенья! — И, видя, что я молчу и сижу не двигаясь, он захохотал вдруг:- А-а-а, испугался!.. Что, брат, а?.. Не бойся, так я это, так: дурака ломаю… А ты, небось, думаешь: очумел и взаправду убьет… Не бойся!.. Не бойся меня… Где уж… Эх-ма!..

Он опять выпил и опять сел на наковальню.

— Вот эдак-то, — начал он снова, совсем по-другому, с какой-то затаенной грустью в голосе, — придешь домой, давай ломаться… Дети тутатка… соседи… А штука, братец ты мой: чем боле ломаешься, тем тебя боле разбирает… Пристаешь, пристаешь к жене-то, а она молчит… Нет, врешь, стерва! Говори, отчего молчишь?.. Сичас за волосья… Ну, а уж раз ударил, — и пошло! До тех пор бьешь, покедова не отнимут… Да… А ребятишки-то воют в голос: «мамка! мамка!.. мамка, мамка!» Эх, друг!.. Эх, друг Павлыч!.. Н-да!.. Все, брат, я понимаю…

Он замолчал и долго сидел молча… Мне казалось, что он тихо про себя плакал…