Журнал «Вокруг Света» №02 за 2008 год - Вокруг Света

Шуйские не собирались уступать первенство Федорову шурину Борису Годунову и решили воспользоваться тем, что царица Ирина, сестра его, никак не могла принести мужу наследника. В интриге этой Василий участвовал, но не в открытую (находился он тогда на воеводстве в Смоленске), а уступил первое место Андрею Ивановичу и Ивану Петровичу. И, как показала практика, поступил весьма дальновидно.

Поначалу «заговорщикам» удалось привлечь на свою сторону не только купцов и посадских людей Москвы , но и самого митрополита Дионисия. Осенью 1586-го была составлена грамота, в которой Федора Иоанновича просили «чтобы он, государь, чадородия ради второй брак принял, а первую свою царицу отпустил во иноческий чин». Дело было, конечно, не только в «чадородии» и желании удалить Годуновых, но и в определении стратегического пути развития страны. Литовский канцлер Лев Сапега в посланиях из Москвы сообщал, что некоторые бояре не слишком скрывают своей «склонности» к Стефану Баторию, а переводчик Посольского приказа Заборовский в 1585-м уведомил того же короля, что эту «партию» фактически возглавляют Шуйские. Речь, заметим, в их собственных глазах шла совсем не об измене, а просто об унии двух родственных восточноевропейских государств под властью единой династии. Выборный трон Речи Посполитой такую возможность допускал, а московская знать хорошо знала политические порядки Речи Посполитой, ограничивавшие единоличную власть. Объединились же под единым венцом Польша с Литвой.

Но (согласно опять-таки иностранным донесениям) осенью 1586 года Годунов заявил в Думе, что Андрей Шуйский ездил будто бы на охоту на границу и встречался там с литовскими панами — преступно против крестного целования царю Федору. Разбирательство прямо на заседании едва не закончилось дракой между обоими «министрами». Борис тут же окружил себя охраной, всюду стал ходить с ней — и не напрасно: вскоре в схватке с напавшими на его усадьбу людьми Шуйских не обошлось без жертв.

Угличская эпопея

Однако организаторы интриги просчитались. Слух об измене скомпрометировал их в глазах многих. И кроме того, сын Грозного искренне любил свою жену, ценил ее хитроумного брата и не потерпел вмешательства в семейные дела династии. Посадских людей, «вступивших не в свое дело», казнили; митрополита «свели» с престола, а Ивана и Андрея Шуйских отправили в ссылку. Там они весьма подозрительно погибли весной 1589-го; скорее всего, в их смерти были замешаны сторожа-«приставы» — такие «тихие» расправы считаются фирменным стилем Годунова, не склонного к публичным кровавым спектаклям в духе Грозного. Старшего же из Шуйских, как мы видим, не подвело политическое чутье. Он вообще открытых и рискованных действий не любил, потому и отделался легким испугом — отправился в ссылку в Галич, но вскоре благополучно возвратился. Важно было дождаться своего шанса на взлет карьеры.

В мае 1591 года в Угличе погиб Дмитрий — последний сын Ивана Грозного. Непонятная смерть 7-летнего ребенка послужила поводом к восстанию горожан во главе с родственниками вдовствующей царицы Марии Нагой, утверждавшими, что к царевичу подослали убийц. Федор Иоаннович (а точнее, официальный «правитель государства» Борис Годунов — такой титул при живом государе получил он незадолго до того!) велел создать комиссию по расследованию смерти брата — во главе с крутицким митрополитом Геласием, а также только что вернувшимся в Москву Василием Шуйским. В помощь им назначались люди Годунова — окольничий Андрей Клешнин и дьяк Елизар Вылузгин.

Шуйский уже через четыре дня после гибели Дмитрия прибыл в Углич и приступил к допросам, чтобы установить, «которым образом царевича не стало и что за болезнь была у него». За несколько дней «через его руки» прошли человек 150, и пришел он к выводу: версия Нагих об убийстве царевича людьми городского дьяка Михаила Битяговского ложна. Свидетели — «мамка»-боярыня Волохова, кормилица, и мальчики, с которыми царевич играл во дворе, — показали одно и то же (хоть раньше и кричали народу обратное): сам отрок закололся ножичком в припадке «падучей» — эпилепсии. Собрав все расспросные речи и похоронив Дмитрия в местном соборе как самоубийцу, без почестей, комиссия отбыла в Москву, где Дума в присутствии самодержца и патриарха Иова заслушала итоги ее работы.

С ответственным поручением князь Василий Иванович справился — Нагие были обвинены в «небрежении», из-за коего пресеклась драгоценная жизнь, и в подстрекательстве «углицких мужиков» к бунту. Царицу Марию, естественно, постригли, братьев ее разослали по тюрьмам. Угличан же — одних казнили, других сослали в Сибирь, город почти опустел. Влиятельный боярин авторитетно заявил: убийства не было, был несчастный случай. И по-видимому, тогда он душой не покривил — многочисленные исследователи «угличского дела» не обнаружили в документации ничего сомнительного. Правда, в июне 1605-го Василий уже говорил, что Дмитрий спасся. А потом утверждал, что якобы «спасшийся» царевич есть «вор» и еретик Гришка Отрепьев, а настоящий — не погиб, а был зарезан по приказу злодея Годунова. Эти «признания», конечно, повредили посмертной оценке дел царя Бориса, едва ли прибавив исторических очков и царю Василию. Но кажется, в первый раз он сказал правду. Тем более что вроде бы и устранять мальчика Годунову в 1591-м было ни к чему — его сестра Ирина ждала ребенка... Во всяком случае, Шуйский вновь занял почетное место при дворе — присутствовал при царских выходах, приемах и праздничных обедах, командовал войсками в Новгороде и на юге.

Царь Борис Федорович Годун

После смерти Федора Иоанновича умудренный опытом боярин с правителем уже не спорил; главными противниками Годунова на пути к трону стали не Шуйские, а Романовы. Но их время еще не пришло. Борис блестяще провел «избирательную кампанию»: от имени сестры-царицы объявил амнистию «всех винных людей и татей и розбойников по всем городам из тюрем» и демонстративно удалился от мирских забот в монастырь, пока в Думе спорили о троне иные знатнейшие. Но как хитрец и рассчитывал, его активно поддержали младшие бояре, опричные «выдвиженцы», назначенные им же начальники приказов, а также церковь во главе с патриархом Иовом.

В феврале 1598 года Годунова избрали царем. Упустившие власть первые семьи державы сопротивлялись, но у служилых людей отпали все сомнения сразу после получения «к походу на татар» (он так и не состоялся) денежного жалованья сразу за три года.

Новый государь оказался весьма талантлив и многое сделал для своей страны, порой опережая эпоху: в два раза снизил налоги, стремился ликвидировать «белые» (не платившие податей, частновладельческие) слободы и дворы в городах, основал главный порт допетровской России — Архангельск. Заключив мир на Западе со Швецией (1595) и Речью Посполитой (1600), обратился к делам на Востоке и укреплял южную границу. Новая цепь сторожевых постов и острогов, важнейшим из которых стал Царицын, выдвинулась далеко в «дикое поле». Первым из русских царей просватал свою дочь за датского принца и за 100 лет до «вечного работника на троне» приглашал в Россию заграничных специалистов: врачей, рудознатцев, военных. Посылал в Вену и Оксфорд дворянских «ребят» для изучения иностранных языков и прочих наук.

Шуйские в те годы благоденствовали — тем более что один из них, Дмитрий, был женат на сестре царицы. Они, по-видимому, смирились со справедливостью нового положения в стране — и вправду ведь степенный боярин князь Василий как полководец не прославился, политическими талантами явно уступал Годунову, а в реформаторы и подавно не годился. Его настоящее место было «в совете» — в Думе, в свите при приеме послов, в долгих и трудных переговорах. Не случайно царь постоянно поручал ему рассмотрение сложных местнических споров среди московской знати.

Горе Годунова

Еще бы десяток спокойных лет — и новая династия окрепла бы, а юный сын Бориса, Федор, спокойно продолжил дело отца. Но «наследство» Ивана Грозного — курс на крепостническое закабаление — увы, заложило основу грядущих потрясений: указами 1592 и 1593 годов был повсеместно отменен Юрьев день (день, когда крестьяне, не боясь преследования, могли уходить от своих помещиков к другим), в 1597-м ввели пятилетний срок сыска «пропавших» мужиков. На только осваиваемых, прежде «ничейных» окраинах державы появлялись московские воеводы — и беглые «казаки» вновь попадали в кабалу.

Эта горючая масса ждала своего часа. И он наступил, когда полоса успехов была прервана голодом 1601— 1603 годов. Катастрофический мор заставил царя восстановить Юрьев день, но естественным образом возник лишь новый конфликт. Простой народ со страстью устремился прочь от владельцев, те в свою очередь любой ценой желали удержать рабочую силу. Беглые холопы собирались в крупные отряды, против которых в 1603-м приходилось уже посылать войска. В общем, последствия голода и колебания правительственного курса погубили так и не состоявшуюся династию. В глазах знати Борис и прежде был «безродным выскочкой» — теперь же он оказался «плохим» и для служилых, и для пахарей.