Кто убил Паломино Молеро? - Марио Льоса

Лейтенант, черт возьми, вроде бы забыл, зачем они приехали в Амотапе, но в ту минуту, когда Литума совсем было потерял надежду и терпение, тот вдруг замолк. Потом снял свои темные очки – Литума заметил, как колюче поблескивают его глаза, – протер стекла платком, снова водрузил очки на нос. Безмятежно раскурил сигарету и сладким голосом сказал:

– Донья Лупе, а донья Лупе! Присядьте с нами на минуточку. У нас к вам дельце.

– Какое еще дельце? – стуча зубами, проговорила женщина. Ее трясло как в лихорадке. Литума заметил, что и его бьет дрожь.

– Поговорить с вами хочу о Паломино Молеро. О ком же еще? Не о возлюбленной же моей нам с вами беседы вести, сами посудите. Подойдите-ка. Ближе, ближе. Сядьте.

– Не знаю, про кого вы толкуете, – сказала хозяйка, как автомат опускаясь на стул. Она показалась Литуме еще костлявей, словно ссохлась на глазах. – Клянусь вам, не знаю, – повторила она, кривя рот.

– Вы прекрасно знаете, кто такой Паломино Молеро, – с легкой укоризной отвечал лейтенант. Он перестал улыбаться, и Литума, потрясенный его ледяной суровостью, подумал: «Ну, наконец-то мы все сейчас узнаем». – Солдатика с авиабазы, которого прикончили в Таларе. Того, которого прижигали сигаретами. Того, кого повесили, кому вогнали в задний проход здоровенный кол. Паломино Молеро, который так славно пел болеро. Он был здесь, на этом самом месте. Не припоминаете?

Литума увидел: женщина широко раскрыла рот, выпучила глаза. Но ни слова в ответ. Так и застыла, дрожа всем телом.

– Буду с вами откровенен, донья Лупе. – Лейтенант выпустил облачко дыма и, словно позабыв обо всем на свете, следил, как оно тает в воздухе. – Если вы нам не поможете, если станете запираться, окажетесь, донья Лупе, в такой заднице, откуда вам вовеки не выбраться, – вдруг заговорил он с прежней суровостью. – Вы уж простите за такое неделикатное выражение – я хочу, чтоб вы поняли, насколько серьезно дело. Я не хочу вас арестовывать, везти в Талару, сажать в тюрьму, где вы останетесь до конца дней своих как соучастница преступления и укрывательница убийц. Уверяю вас, донья Лупе, я этого вовсе не хочу.

Ребенок продолжал возиться на горшке, и Литума поднес палец к губам. Малыш показал ему язык и улыбнулся.

– Убьют меня, – со стоном вымолвила наконец женщина. Однако в глазах ее не было слез – только ненависть и животный ужас. Литума затаил дыхание: ему казалось, что, если он шевельнется, если скрипнет стулом, случится непоправимое. Лейтенант тем временем медленно расстегнул кобуру. Достал пистолет и брякнул им об стол, отодвинув тарелку с остатками обеда.

– Ни один волос не упадет с вашей головы, донья Лупе. Расскажите нам честно и откровенно все, что знаете. Эта штука защитит вас, если потребуется.

Где-то далеко прорезал тишину истошный крик осла. «Случка, должно быть», – подумал Литума.

– Они мне грозили, они сказали: хоть слово пикнешь – убьем, – вскинув руки, завыла женщина. Закрыв лицо ладонями, она корчилась на стуле. Слышно было, как стучат у нее зубы. – В чем я-то виновата, сеньор полицейский, я-то что плохого сделала? Умру я, на кого детей покину? Мужа моего трактор задавил.

Игравшие в песке ребятишки, услышав ее вопль, на минуту обернулись, но сразу же потеряли к ней интерес и снова занялись своим делом. Самый маленький, тот, что лепил куличики, пополз к дверям. Солнце вызолотило его кожу, пронизало светом кудряшки. Он сосал палец.

– Они ведь тоже грозили мне оружием, – продолжала подвывать хозяйка. – Так кого же мне слушать – вас или их?

Она пыталась заплакать, морщила лицо, заламывала руки, но глаза ее оставались сухи. Тогда она ударила себя в грудь, перекрестилась.

Литума огляделся по сторонам. Нет, вопли доньи Лупе не привлекли внимания соседей. В полуоткрытую дверь он видел церковь, пустынную площадь. Исчезли даже ребятишки, совсем недавно гонявшие там тряпичный мяч. «Наверно, родители схватили их за шиворот, загнали по домам, чтобы они ничего не видели и не слышали», – подумал он. Значит, все знают о том, что случилось с Паломино Молеро, значит, все были свидетелями. Сейчас, сейчас тайное станет явным.

– Вы успокойтесь. Разберемся не торопясь, шаг за шагом, – сказал лейтенант, но интонация, с которой произнесены были эти слова, должна была не успокоить женщину, а только усилить ее страх. – Даю вам слово, никто вас не убьет и не обидит, – с ледяной угрозой в голосе продолжал он. – Если, конечно, вы будете со мной откровенны. Если расскажете мне всю правду.

– Не знаю, ничего я не знаю! Боюсь я, – пролепетала женщина, но по отчаянию ее видно было, что она знает все и что сил отрицать и запираться у нее уже нет. – Святой Николай, помоги мне!

Она два раза подряд осенила себя крестным знамением, поцеловала скрещенные пальцы.

– Начните с самого начала, – велел лейтенант. – Когда появился тут Паломино Молеро? Зачем? Давно ли вы его знаете?

– Я и вовсе его не знала, я его и не видела никогда! – воскликнула женщина. Голос ее то срывался на крик, то звучал еле слышно, словно она потеряла власть над ним, глаза вращались. – Я бы ни за что не приютила его, если б не девушка. Они искали нашего священника, падре Эсекиеля. А его не было. Его почти никогда не бывает, вечно он в отъезде.

– Девушка? – вырвалось у Литумы, но лейтенант так глянул на него, что он тотчас прикусил себе язык.

– Девушка. Это все она. Умоляли меня, вот я и согласилась. Не на деньги я польстилась, хотя, видит бог, они мне не лишние. Мужа моего трактор задавил. Разве я вам не сказала? Клянусь вам господом всевышним, который все видит, все знает, небесным заступником нашим, святым Николаем клянусь! Да у них и не было денег. Еле-еле хватило за обед расплатиться. А переночевать я их пустила бесплатно. Они ведь собирались обвенчаться, вот я и сжалилась, такие они оба были молоденькие, совсем еще дети. И очень уж сильно влюблены, даже со стороны заметно. Откуда ж мне было знать, как все обернется?! За что же, господи боже, мне такое несчастье, чем я тебя прогневала?

Лейтенант, пуская колечки дыма, неотрывно глядел на донью Лупе сквозь темные стекла своих очков, а она снова перекрестилась, заломила руки, с силой вцепилась пальцами в щеки, словно хотела расцарапать себе лицо.

– Я знаю, что у вас доброе сердце, я сразу это понял, – все тем же тоном сказал он. – Вам нечего бояться. Рассказывайте дальше. Сколько же дней провели они у вас?

Истошный ослиный крик снова прорезал благостную тишину утра, и Литума услышал бешеный стук копыт. «Кончили дело», – понял он.

– Два дня, – ответила донья Лупе. – Они ждали священника, я ж вам сказала. А тот уехал. Его никогда не застанешь. Скажет, что поедет крестить младенцев и венчать молодых в дальних поместьях, – и поминай как звали. А правда, нет ли – кто его знает. Много чего толкуют об этих его отлучках. Я им говорила – не ждите, он и на неделю уезжает, и на десять дней. Известно: своя рука – владыка. Ну вот они и собрались наутро в Сан-Хасинто. Это было в субботу, я сама им и присоветовала: поезжайте, мол, туда. По воскресеньям священник из Сульяны служит там мессу, он вас и обвенчает в усадебной часовне. А здесь ничего не дождетесь, говорю я им. Поезжайте, поезжайте в Сан-Хасинто.

– Однако уехать они в то воскресенье не успели? – перебил ее лейтенант.

– Нет, не успели, – с непритворным ужасом сказала женщина. Замолчав, она взглянула на лейтенанта, потом на Литуму и снова на лейтенанта. Опять затряслась так, что залязгали зубы.

– Не успели, потому что… – пришел к ней на помощь лейтенант.

– Потому что в субботу к вечеру их нашли, – прошептала она.

Еще не начинало смеркаться. Огненный шар солнца еще висел между стволами эвкалиптов, и закатное это зарево отражалось, как в зеркале, в сверкавших крышах, когда донья Лупе, стряпавшая у очага, увидела автомобиль. Он вылетел с шоссе, пересек Амотапе и, фырча, вздымая облака пыли, свернул прямо на церковную площадь. Донья Лупе не сводила с него глаз, и двое влюбленных тоже заметили, но никакого внимания не обратили, пока машина не затормозила прямо у самой церкви. Те двое сидели и целовались. Они целый божий день целовались. Уж лучше бы спели что-нибудь или поговорили, а то только и знают что целоваться, детей бы постыдились.

– Он, говорят, дивно пел? – поощрил рассказчицу лейтенант. – Болеро в особенности, да?

– И болеро, и вальсы, – кивнула та и вздохнула так глубоко, что Литума крякнул. – И тондеро, и эту «песенку кумовьев», знаете, где двое перекликаются. Все у него очень славно выходило.

– Итак, машина въехала в поселок, вы ее увидели, – напомнил лейтенант. – А эта парочка? Бросилась бежать? Попыталась спрятаться?

– Девушка хотела, чтобы Паломино укрылся где-нибудь. Стала ему говорить: «Беги, милый, укройся, спрячься, беги, нельзя тебе здесь оставаться, не хочу, чтобы…» А он ей: «Нет, милая, ты теперь моя, две ночи мы были вместе, ты жена мне теперь, и никто ничего не посмеет нам сделать, придется им согласиться. Никуда я не пойду. Я дождусь их и все им объясню». А та перепугалась и все уговаривала его: «Беги, беги, они с тобой расправятся, беги, а я их отвлеку, не хочу, чтобы тебя убили».