Чехов. Жизнь «отдельного человека» - Алевтина Кузичева

Мог ли Митрофан Егорович помочь брату, как тот просил, то есть выкупить дом, взяв на время деньги из церковного сбора в пользу афонских монахов? Но этими средствами он не распоряжался, своих же денег у него всегда было немного, да и те в руках жены. «Таганрогский брат» уклонился от помощи, дав совет обратиться к Лободе.

Братья жили самостоятельно почти год, с июля 1876 года до июня 1877-го, когда Иван, не выдержав экзамена, запаниковал, сорвался и тоже уехал в Москву, хотя все домашние советовали остаться в гимназии. На хлеб и одежду они зарабатывали каждый по-своему. Иван переплетал книги, чему ранее научился в ремесленных классах при Таганрогском уездном училище. Осенью он не смог внести плату за обучение и стал посещать занятия только в конце октября, после благотворительного концерта в пользу неимущих учеников. В те дни он написал родителям: «Я вам посылаю рубль, купите мне вроде пледа что-нибудь, у нас очень холодно, а у меня кроме пальто старого, которое мне по колено, ничего нет, мундира тоже нет».

Братья не избегали дома Митрофана Егоровича, но, судя по всему, не спешили туда. Реально помочь он не мог, а пожеланий, советов молиться, уповать на Бога, терпеливо сносить лишения им хватало в письмах отца. Павел Егорович поначалу просил брата приютить Ивана, найти ему местечко в прихожей. Сыну же советовал при таком раскладе вести себя тихо, лишний раз не беспокоить родных. Но Иван предпочел остаться во флигеле, рядом с родительским домом, где еще жили Федосья Яковлевна с сыном Алешей. Тетка была, быть может, не столь добродетельна, как иные родичи, но поистине добрая душа — всех жалела, вечно привечала убогих животных.

Павел Егорович подучал сыновей просить помощи у богатых таганрожцев («из гимназии за неплатеж исключают, а у папаши денег нет»). Он не видел в этом ничего зазорного и унизительного. Даже набросал для сына Антона образчик обращения к купцу Кобылину, у которого когда-то начинал торговую службу: «Если он откажет тебе, ты скажи, что папаша, мол, у Вас долго служил честно и добросовестно, за что его при таких обстоятельствах не нужно оставлять, за что и Вас Бог наградит». Кончались письма неизменным: «Молитесь и трудитесь!» А за этими главными житейскими и нравственными наказами вставало: благодарите и кланяйтесь; просите у богатых и сильных мира сего и не оскорбляйтесь отказом; не гнушайтесь малой милостью. Не раз сыновья слышали от отца: «Живите тихо, ведите себя посмирнее, любите ваших начальников и наставников, слушайте и отдавайте им честь и уважение».

Чем зарабатывал Чехов в эти годы себе на жизнь? Из каких доходов, кроме продажи домашнего имущества, он посылал в Москву деньги? Где и как он их добывал, чтобы оплачивать свою учебу в гимназии, отправлять вещи?

Он тоже обучался в отрочестве в ремесленных классах сапожно-портняжному делу. Даже сшил себе и брату Николаю невообразимо узкие брюки, в которых оба щеголяли на удивление и смех прохожим. Но на этом его портняжные занятия закончились — не исключено, что он просто хотел сократить с их помощью часы сидения в отцовской лавке. Теперь он давал уроки — кого-то готовил к поступлению в гимназию, кого-то в училище. Жил не в родном доме, а в доме, который снимал Селиванов. Здесь и столовался, а за это занимался с племянником хозяина, Петей Кравцовым.

28 ноября 1876 года в «Ведомостях Таганрогского градоначальства» появилось объявление о том, что за «неплатеж долгов» Обществу взаимного кредита (с процентами и расходами) в 3200 р. 50 к. «имение Чехова Павла Егоровича, состоящее в г. Таганроге <…> заключающее в себе: дворовое место с вновь выстроенным кирпичным домом и другими постройками и дворовою землею, коей длиннику по улице 12 саж<ен> и поперечнику 15 саж<ен>» назначалось «в публичную продажу» на 5 января 1877 года. Таким образом, Павел Егорович превращался официально в несостоятельного должника, а дом, в результате неразгаданной им хитрости, в конце концов отошел Селиванову. У него была в городе репутация карточного игрока и ростовщика, дававшего проигравшим деньги под большие проценты. Говорили впоследствии, что и дом, доставшийся ему задарма, он проиграл.

Похоже, он не увлекал своего молодого квартиранта и «домашнего учителя» в тайные комнаты таганрогских клубов, где играли обыватели. А может, Чехов просто не любил азартные игры — никакого интереса к ним он не проявлял и позже. Жить он предпочел у Селиванова, потому что не чувствовал себя здесь приживалом, нахлебником. Дядя, наверно, не попрекнул бы племянника куском хлеба. Но у Митрофана Егоровича своя семья, и его жена Людмила Павловна, «Миличка», не злая, но и не добросердечная, не совсем глупая, но и не очень умная, скорее недалекая, была из тех, кто утомлял разговорами, скучными, не интересными гимназисту старших классов.

Свой дом Митрофан Егорович украшал дешевыми олеографиями и доморощенной живописью. Всех литераторов наивно звал «писаками», а талант измерял известностью и гонорарами. Простодушие незлобивого, но по-своему однообразного и непритязательного человека в какие-то минуты могло наскучить. Он бывал сентиментален, иногда комичен в нравоучениях, но племянник чтил его за ласковость, которой ему недоставало в родном доме. Он остался ему за это навсегда признателен, извинив и забыв все былые шероховатости. Десять лет спустя написал дяде: «Помните, что Вы у нас единственный и другого такого близкого родственника у нас не было, да едва ли и будет. <…> Вы всегда прощали нам наши слабости, всегда были искренни и сердечны, а это имеет громадное влияние на юность! Вы, сами того не подозревая, были нашим воспитателем, подавая нам пример постоянной душевной бодрости, снисходительности, сострадания и сердечной мягкости…»

В другом письме этих же лет дяде скрыто противопоставление Павла Егоровича и Митрофана Егоровича: «Не следует унижать людей — это главное. Лучше сказать человеку „мой ангел“, чем пустить ему „дурака“, хотя человек более похож на дурака, чем на ангела». Павел Егорович мог пустить и «дурака», и «дуру», и «свинью», и «сукина сына», в отличие от младшего брата, любившего обращение «душенька», а в конце писем — неизменные поклоны и упоминание своих детей, которые «целуют ручки» московским дядюшке и тетушке. Таганрогский утешитель успокаивал в 1876 году любимых, но бедствующих «москвичей»: «Спасайтесь, молитесь, надейтесь. Бог нас не оставит».

Павел Егорович и Евгения Яковлевна надеялись на Бога, молились. Шли дни, недели, месяцы. Наступил 1877 год, а места для бывшего таганрогского купца всё не находилось. Отец писал сыну в Таганрог, что всё семейство должно молиться за него: «Общее горе нам послано для испытания, чтобы мы почувствовали и исправили себя». И предписывал утром и вечером класть за него по 12 поклонов со словами: «Господи, помилуй папашу и дай ему место».