Капитализм и свобода - Милтон Фридман

Ярким практическим примером этих абстрактных принципов служит то, что произошло с Уинстоном Черчиллем. С 1933 года до начала Второй мировой войны Черчиллю не разрешали выступать по английскому радио, которое, разумеется, было государственной монополией под административным контролем Британской радиовещательной корпорации (BBC). А ведь Черчилль был одним из виднейших граждан своей страны, членом парламента, бывшим министром, отчаянно пытавшимся всеми доступными средствами убедить своих соотечественников принять меры к предотвращению опасности, исходящей от гитлеровской Германии. Ему не разрешали обратиться по радио к английскому народу, поскольку ВВС являлась государственной монополией, а его взгляды представлялись слишком «спорными».

А вот другой поразительный пример — забвение голливудского черного списка. Об этом сообщил 26 января 1959 года журнал Time, который писал:

Во время церемонии вручения премий «Оскар» Голливуд больше всего старается соблюсти приличия. Однако два года назад приличия были нарушены. Когда объявили, что некто Роберт Рич получил «Оскара» за сценарий фильма «Храбрец», он так и не вышел на сцену. Роберт Рич оказался псевдонимом, за которым скрывался кто-то из полутораста сценаристов, с 1947 года вносившихся кинопромышленностью в черный список по подозрению в том, что они были коммунистами или «попутчиками». Конфуз был особенно велик из-за того, что Академия киноискусства запретила коммунистам и тем, кто ссылался на Пятую поправку{7}, номинироваться на «Оскар». На прошлой неделе правило насчет коммунистов и тайна подлинного имени Рича внезапно получили новый оборот. Оказалось, что Рич — это Дальтон Трамбо, сценарист фильма «Джонни получил винтовку», один из первой «голливудской десятки» сценаристов, отказавшихся дать показания на слушаниях 1947 года о коммунизме в кинопромышленности. Как сказал продюсер Фрэнк Кинг, до тех пор твердо стоявший на том, что Роберт Рич — это «молодой бородач, живущий в Испании»: «У нас обязанность перед акционерами покупать по возможности лучшие сценарии. Трамбо принес нам „Храбреца", и мы его купили». Так был формально предан забвению голливудский черный список. Неформально для сценаристов, чье имя попало под запрет, он закончился уже давно. Сообщают, что по меньшей мере 15 % нынешних голливудских фильмов пишутся сценаристами из черного списка. По словам продюсера Кинга, «в Голливуде больше „призраков" (авторов, работающих под чужим именем), чем на кладбище Форест-лоун. Каждая здешняя компания пользуется работой тех, чье имя попало в черный список. Мы просто первыми сказали вслух то, о чем все и так знают». Можно думать, как думаю я, что коммунизм уничтожил бы все наши свободы, можно выступать против него с максимальной твердостью и решительностью — и в то же время считать нестерпимым, чтобы в свободном обществе человеку не позволяли вступать во взаимоприемлемые добровольные отношения с другими лицами, потому что он верит в коммунизм или пытается за него бороться. Его свобода подразумевает свободу бороться за коммунизм. Разумеется, свобода подразумевает и свободу других людей при этих обстоятельствах с ним не общаться. Голливудский черный список был актом несвободы, ибо представлял собою сговор с использованием средств принуждения для предотвращения добровольной ассоциации. Он не сработал именно потому, что рынок сделал сохранение черного списка слишком дорогостоящим. Коммерческий интерес — то обстоятельство, что у владельцев и руководителей предприятий есть стимул заработать как можно больше денег, — защитил свободу лиц, попавших в черный список, предоставив им альтернативную форму найма и дав людям стимул принимать их на работу.

Если бы Голливуд и кинопромышленность были государственными предприятиями или если бы дело происходило в Англии и речь шла о поступлении на работу в Британскую радиовещательную корпорацию, трудно себе представить, чтобы «голливудская десятка» или ее аналоги нашли бы работу. Точно так же трудно себе представить, чтобы решительные сторонники индивидуализма и частного предпринимательства — да и вообще решительные сторонники любого мировоззрения помимо идеологии сохранения статус-кво — нашли работу при таких обстоятельствах.

Еще один пример той роли, какую играет рынок в деле сохранения политической свободы, относится к нашему эпизоду с маккартизмом. Оставив в стороне существо дела и вопрос об обоснованности предъявлявшихся тогда обвинений, полюбопытствуем, на какую защиту могли рассчитывать допрашиваемые, и в особенности государственные служащие, от беспочвенных обвинений и попыток влезть в дела, обсуждать которые им не позволяла совесть? Если бы не было альтернативы государственной службе, их апелляции к Пятой поправке свелись бы к пустому шутовству.

Главной их защитой было существование частнорыночной экономики, в рамках которой они могли заработать себе на хлеб. Даже здесь защищенность их была не абсолютной. Многие потенциальные частные наниматели не желали (правы они были или нет) брать на работу пригвожденных к позорному столбу. Вполне возможно издержки, которые несли многие из этих лиц, были куда менее оправданны, чем издержки, с которыми обычно сопряжена пропаганда непопулярных идей. Но суть дела в том, что издержки эти были ограничены и не столь нестерпимы, как в том случае, если существовала бы только государственная служба.

Интересно отметить, что непропорционально большая часть этих лиц ушла, судя по всему, в секторы экономики с наибольшей конкуренцией — мелкий бизнес, торговля, фермерство, — где рынок максимально приближается к идеальному свободному рынку. Покупая хлеб, никто не знает, кто вырастил для него пшеницу: коммунист или республиканец, конституционалист или фашист или, если уж на то пошло, негр или белый. Этим иллюстрируется то, как безличный рынок отделяет экономическую деятельность от политических взглядов и ограждает людей от дискриминации в их экономической деятельности по причинам, не имеющим никакого отношения к их производительности, вне зависимости от того, связаны ли эти причины с их взглядами или с их цветом кожи.

Как можно заключить из этого примера, в сохранении и укреплении капитализма свободной конкуренции наиболее кровно заинтересованы именно те меньшинства, которые легче всего становятся объектом недоверия и вражды со стороны большинства, — негры, евреи, инородцы (говорю лишь о самом очевидном). И тем не менее, как ни парадоксально, именно из этих групп набирается, как правило, непропорционально большое число врагов свободного рынка — социалистов и коммунистов. Вместо того чтобы признать, что существование рынка ограждает их от неприязненного отношения сограждан, они ошибочно относят на счет рынка остаточную дискриминацию.