Куратор - Оуэн Кинг

Наконец из-за второй портьеры показался Амброуз, и вскоре они с Ди бежали на трамвай, оставив позади нарядный особняк красного кирпича.

Дома няньке уже удалось принять сидячее положение.

– О, мои ужасные нервы!

Амброуз подал ей новую бутылку тоника, и крупная дрожь у няни унялась как раз вовремя – за минуту или две до возвращения матери семейства.

Вечером брат пришел в комнату Ди и присел у ее кровати. Ди достойно справилась с поручением, и Амброуз гордился сестренкой. В темноте его заячья улыбка точно плавала в воздухе.

– Как тебе этот тип в золотом жилете?

– По-моему, он потешный и нескучный дядя, – сказала Ди.

– О, это уж точно, – отозвался Амброуз, пряча лицо в ее одеяле, чтобы заглушить смех. Ди тоже пришлось зажать рот ладошкой.

– А зачем ты ходишь в тот дом? – прошептала она.

– Я тебе уже говорил – мы пытаемся спасти мир, – сказал Амброуз. – А может, и не только этот. Может, мы сможем принести добро и в другие миры. Потому что миров как волос у тебя на голове, Ди. Нам лишь нужно отыскать места, где прядки пересекаются. Что ты об этом думаешь?

Ди машинально провела пальцами по волосам.

– От этого у меня голова чешется, – призналась она, вызывав у Амброуза новый приступ смеха и прыснув сама.

Брат так и не сказал ей, что происходило за портьерой в дальнем конце большого зала, куда допускались только члены Общества вроде него самого и джентльмена в золотом жилете.

Тот, кто в состоянии записать пару слов

Вечером в зале верховного суда на заседании чрезвычайной комиссии по правосудию три главы временного правительства восседали за столом у подножия судейской кафедры. На стене выделялись бледные квадраты на месте снятых портретов короля, королевы и главного министра. Зал заполняли в основном волонтеры из студентов – приятели Роберта – с зелеными повязками, туго затянутыми выше локтей, но присутствовали и солдаты вспомогательного корпуса Кроссли. Члены профсоюзов сгрудились на галерее; лейтенант обратил внимание, что они, будто подчиняясь неписаному кодексу, носили свои зеленые лоскуты не на рукавах, а как шейные платки.

Первым председателем временного правительства был Джонас Моузи, выдвиженец от профсоюзов грузчиков и других портовых рабочих; вторым – ровесник Роберта и его знакомый по университету Лайонел Вудсток, организатор студенческих протестов, а третьим – драматург Алоис Ламм, рассеянный старик восьмидесяти с лишком лет, которого Кроссли назначил исполняющим обязанности премьер-министра. Тройка получилась на редкость разношерстной: члены нового правительства разительно отличались буквально всем. Роберт не мог избавиться от мысли, что происходящее напоминает не политическую конференцию, а первое знакомство троих уцелевших при кораблекрушении на чужом и негостеприимном берегу: так и подмывало делать ставки, кто первым подберет булыжник и попытается раскроить головы остальным. От правительства переходного периода Роберт ожидал большего, но он сказал себе, что постепенно все притрется и наладится и, в конце концов, временное правительство – оно же не навсегда.

Моузи назвал наивным предложение Лайонела заново переписать уголовный кодекс – вот так запросто, с кондачка.

– Ставите человека перед присяжными и говорите, что он сделал, потом он со своей колокольни излагает, что он сделал, а присяжные решают, что правда, а что нет. – Профсоюзный вожак был огромным, мрачным, раздражительным детиной и сидел, навалившись на стол, взбугрив плечи и сложив огромные руки на груди, сердито сверкая глазами из-за горы своих мышц. – Чем вам это не нравится?

– Не то чтобы мне что-то не нравится, – медленно заговорил Лайонел, моргая за стеклами очков. Тщательность формулировок выдавала в нем оратора университетского дискуссионного клуба. – Но нам нужна уверенность в том, что мы знаем, что делаем.

– Я знаю, что я делаю, – отрезал Моузи.

– Я и не утверждаю, что вы не знаете, – парировал Лайонел.

– Джентльмены, джентльмены, – вмешался Алоис Ламм, из которого сыпались либо прописные истины, либо дежурные фразы, либо дежурные истины, – мы должны быть абсолютно понятными. Народу нужно все видеть, народу нужно все слышать. Ответы должны угадываться в самих вопросах, верно?

И драматург, восхищенно цокнув языком от собственной мудрости, кивнул убеленной сединами головой.

После реплик Ламма неизменно наступала пауза, пока Моузи и Лайонел силились отгадать, на чьей он стороне. В университете Роберт читал одну из пьес Ламма, «Ловушка для волка», вернее, пьесу прочла Дора и пересказала ему содержание. Речь там шла о двух людях, которые поймали дьявола, но, как сказала Дора, на самом деле это дьявол их поймал. Роберт еще подумал с тоской: какая нелепая тягомотина, однако происходившее в зале суда мало чем уступало сюжету «Ловушки».

– Даже у суда присяжных должны существовать правила, – сказал Лайонел.

– Суд присяжных – само по себе правило, – отбрил Моузи.

– Признание хочет быть весомым, – проскрипел Алоис Ламм. – Но нужна ли ему весомость? Я не уверен. Убежденность и доверие – вот стержень всего предприятия, подобно становому хребту огромного зверя…

Прения продолжались в том же духе, и где-то посреди затянувшегося обмена мнениями насчет мудрости решения Кроссли без промедления распустить остатки констебулярии[6] и запереть полицейские участки вплоть до набора и обучения новых констеблей мысли Роберта, несмотря на все его усилия не отвлекаться от важных тем, тихонечко ушли к Доре. Он обожал свою маленькую горничную, обожал звук ее негромкого голоса, когда она произносила: «Лейтенант», отделяя каждый слог, будто дольку шоколада: лей-те-нант. Он со сладкой истомой вспоминал, как она выглядела, вытянувшись на фальшивой банковской стойке в музее, когда ее маленькое тело казалось бесконечным в своей наготе. Дора была удивительно легкой – даже странно, что она ходила, как все, по земле: сейчас в фантазиях Роберта она плыла с места на место, как облачко тумана. Отчего же он торчит здесь, когда мог находиться рядом с Дорой и обнимать ее? Как он допустил такое? Революция была необходима, чтобы повысить уровень жизни низших классов, вернуть им человеческое достоинство и дать возможность обрести голос, но ведь есть же еще и Дора, парящее облачко под носом восковых кассиров, и Дора тоже необходима!..

Удар деревянного молотка возвестил об окончании собрания.

Сидевшие рядом волонтеры, которым не терпелось выбраться из переполненного, душного зала, живо заставили Роберта подняться. Он медленно двигался по ряду, неловко сутулясь. О каких принципиальных судебных правилах удалось договориться и удалось ли вообще, улажен ли вопрос с констебулярией, он не знал, да и не интересовался: основной заботой было не задеть кого невзначай эрегированным членом.

Кто-то схватил его за локоть, и Роберту показалось, будто желудок сжала невидимая рука: он не сомневался, что его эрекцию заметили.

– Вот же