Университет. Хранитель идеального: Нечаянные эссе, написанные в уединении - Сергей Эдуардович Зуев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В одной из своих лекции Петр Щедровицкий замечает, что «традицией называть первую философию или учение о самых общих принципах устройства Бытия „метафизикой“ мы обязаны ситуации публикации в I веке до нашей эры Андроником Родосским сочинений Аристотеля <…> Именно он собрал из разных работ Аристотеля учение о сущности, первоначалах <…> и объединил их в сборник, составленный из 14 книг. В общем издании работ Аристотеля этот сборник Андроник Родосский расположил после (мета то) „Физики“. Эта случайность и привела к тому, что „метафизика“ стала именем учения об устройстве бытия и истинной реальности»[45]. А вот термин «онтология» начинает появляться в XVI–XVIII веках в связи с критикой теологической картины мира как единственно возможной. Принципиальным отличием, подчеркивающим парадигмальный переход, стал перенос акцента от вопросов «что я вижу», «из чего состоит реальность» к вопросу «как я вижу» и далее (у Канта) «как я мыслю». По существу, такая сдвижка означает уход не только от теологической метафизики, но и от «наивного эмпиризма». Это, пользуясь формулировкой Канта, «коперниканский переворот» в способе мышления[46]. Иначе говоря, «первые рода сущего» начинают относиться к самому разуму, а не к его отпечаткам в социальном материале.
Установка на «разум наблюдателя» означала неизбежное сближение «естественных» дисциплин о природе и гуманитарных знаний о человеке и человеческом (культуре), а на следующем шаге и технического знания, что, собственно, и произошло в немецком Университете уже в 1820-х годах. Первореальность разума и рефлексивной культуры мышления обеспечила дисциплинарный синтез (универсализм) немецкого Университета XIX века через единство научного познания, исследования и обучения, объединенных понятием Bildung[47].
Будь то критический разум Канта или преобразующая (плавильная) энергетика культуры либо в более институциональном смысле – философский факультет Шлейермахера и Фихте – в любом случае это не «ставшие» метафизические объекты, а своего рода «машины мышления», результаты работы которых не детерминированы самим фактом их наличия, а связаны с субъективностью их использования. Харизматический «мыслитель-романтик-поэт» – еще одна важная составляющая Берлинского проекта, указывающая уже не только на картину идеального мироустройства, но и на антропологический идеал этого Университета.
Характер использования этих «машин», во-первых, субъективен, хотя и подчиняется нормативности ремесла мышления, а во-вторых, или, точнее, следовательно, может вести к разным результатам, то есть к разным представлениям о мироустройстве, которые тоже в свою очередь становятся предметом сомнения и критики. Или чуть иначе: характер использования разума и нормативен, и субъективен, и в этой своей непредсказуемости указывает на бесконечность (трансцендентность) мышления. А в той мере, в которой каждый акт мышления уникален, он также и частичен и, следовательно, предлагает перспективу следующего акта критического суждения.
Метафизическая картина (картина мира, данная высшим авторитетом и подлежащая комментированию и познанию) уступает место онтологическому представлению о разуме, который, конечно же, удостоверяет существование (cogito ergo sum), но и мыслит сам себя, а потому одновременно существует как объект исследования, но до конца не постижим (бесконечен).
Любая же структура устоявшегося «метафизического» знания – будь то «свободные искусства и науки» под патронажем теодицеи, или прагматическая дисциплинарность Просвещения, или даже «священные» каноны и откровения – является, таким образом, объектом «окультуривания» – в смысле критического сомнения и «уместного» преобразования со стороны познающего разума. Это относится не только к знанию «готовому», но и к знанию «творимому» (исследование как акт творения и образование как пре-образование). Такая кардинальная смена регистра делает «ставшую» метафизическую картину текучей и изменчивой, то есть собственно предметом исследования, в отличие от комментирования канонического знания в период Средневековья или эмпирической фиксации и последовательного накопления опытного знания в эпоху Просвещения.
Проект Берлинского университета, таким образом, имеет не только идеально-утопический, но и, выражаясь языком сегодняшнего дня, сценарный характер. Исторически обусловленные идеи разума и культуры в рамках философского факультета мыслятся авторами не как метафизические объекты, а как своего рода условие и метод интеграции знания и научного поиска. Равно и материальные эффекты (научные результаты) их присутствия в конструкции реформированного Университета также не предзаданы в ставшей (метафизической) форме. Ни один научный продукт (знание) не является конечным и становится только этапом, подлежащим переосмыслению при дальнейшем развитии науки.
Такая «открытость истории» и подчеркнутая способность интегрировать и осваивать разного рода социально-исторические контексты и разные сферы знаний[48] являются своего рода визитной карточкой успешных университетских реформ на протяжении последующих двух столетий, а с точки зрения внутренних процессов Университета, то есть существующих в нем образовательных и исследовательских стратегий, задают их специфический облик. Так, понятие «образование» будет решительным образом отличаться от «обучения», поскольку предполагает не только трансляцию и профессиональную подготовку, но совместное производство знания и его критическое осмысление в диалоговых и полилоговых формах. А исследование (в идеале) есть один из методов производства такого знания. Связка образование-исследование является ключевой для понятия Bildung, обозначающего, по сути, культуру мышления, коммуникации и совместного действия. Нормативность этой культуры задает, в свою очередь, конструктивные особенности институции: ее структуру, формальные и неформальные связи и иерархии, отношения с внешними агентами, в том числе и академические свободы.
Чувствительность к историческому материалу (окружению), определившая особое место гуманитарных наук, с одной стороны, и «открытый», непредзаданный характер основных процессов университетской деятельности: образования, исследования, коммуникации – с другой, и определяют гуманитарную, в самом широком смысле, природу (идеального) Университета до настоящего времени.
В целом, повторюсь, «прототипичная» реформа немецкого Университета на рубеже XVIII–XIX веков достаточно подробно описана как в академических, так и в популярных источниках. Но при всем многообразии подходов и описаний важно подчеркнуть одну, может быть, самую главную ее особенность, которая обнаруживается и в других версиях университетских реформ – пусть и не имеющих столь долгосрочных последствий. Несмотря на радикальное изменение концептуальных, институциональных, дидактико-педагогических и иных элементов предыдущей эпохи, новая форма (ре-форма) сохраняет в своей структуре то, что может быть названо пространством идеального. Более точная формулировка, наверное, это «пространство для идеального».
Уточнение это немаловажно в связи с гумбольдтовским Университетом – в том смысле, что идеальное (должное, но не существующее) ядро средневекового Университета и его последующих версий вплоть до XVIII века заполнено по определению. Идеальная картина мира или, по крайней мере, ее основная конструкция уже дана извне и акцептирована в связке церковь-университет[49], а потому различения «пространства для» и наполняющей его морфологии не происходит и происходить не
