Знакомство. Частная коллекция (сборник) - Мария Голованивская

Троллейбус, похожий на пятидесятипятикопеечную шоколадку, с шумом распахивает перед твоим носом двери, и нет ничего проще, чем прокомпостировать заранее приготовленный талон.

А кстати, почему бы не рискнуть, почему бы не использовать тот самый что ни на есть назойливый, привязчивый шанс, который по статистике один на миллион. И совсем не обязательно искать счастье на проторенных путях. А может, наоборот, стукнуть себя обухом по темечку и, поплевывая сверху вниз, витать среди взбитых сливок, которыми в театрах обычно забеливают синие с желтоватыми звездами небеса.

Сделай доброе дело и забудь о нем. Я имею в виду просто что-нибудь хорошее. Я абсолютно отчетливо представляю себе, как ты приходишь домой и начинаешь рассказывать восторженным слушателям о содеянных тобою добрых делах, а потом, наговорившись всласть, спишь здоровым сном до тех пор, пока вечно бодрый будильник не разбудит тебя.

От каждого человека остается потом в помещении его запах. Вот входишь в комнату, в которой долго кто-нибудь сидел, и сразу же чувствуешь, сразу же ударяет в нос либо терпкий, либо кислый, либо гнилостный запах. Все-таки это очень важно, как от человека пахнет. Иногда поздороваешься с кем-нибудь за руку, поцелуешь кого-нибудь на прощание, какую-нибудь ухоженную красотку например, и потом долго еще ласкает тебя составленный из прекрасно сочетающихся друг с другом запахов аромат. Или в лифте иногда пахнет духами.

Я просто стараюсь думать о приятном. Фиксирую что доставило удовольствие, и потом повторяю это до бесконечности, заставляю тысячу раз протекать перед глазами золотой осенний воздух, скатывающийся по ветвям немыслимых кленовых аллей, и всякое такое. «Мир ласкает тебя, – говорю я себе, – и только безумный, грубый, злой человек пройдет мимо наслаждения, которое доставляют эти ласки». Что ж… Я лично не против.

Плюхаешься в метро на еще теплое от предыдущего пассажира сиденье, подробно рассматриваешь окружающих, но так, неглубоко, автоматически, а на самом деле впиваешься мозгами абсолютно незаметно в какую-нибудь пакость, в какую-нибудь чепуху, в дрянь какую-нибудь, и отдаешь себе в этом отчет, когда уже мороз проходит по коже.

– Это все бред из исчерченного подростками учебника по психиатрии, – говорят мне мои друзья. Я не говорю им этого, но нет сомнения – все они ужасные пижоны.

За этим углом будет булочная, за булочной – овощной, а потом телефонный автомат. Оттуда-то я и позвоню. Кстати, часто бывает, что кто-нибудь забывает в автомате монетку. Тогда можно позвонить за чужой счет. И я покорно иду по следу.

Вот ты смотришь, и тебе нравится. А потом, эта восхитительная кожа на боках, бедрах, эта крошечная ножка, туфельки, стоящие у кровати. Эти розовые тени, эти бьющиеся жилки, прожилки, пульсирующие запястья! Мягкий бархатный живот, а, главное, запах! Понимаешь, от нее пахнет как-то по-особенному. Я ловлю этот запах то в волосах, то у запрокинутой головы, то вдоль позвоночника. Ты понимаешь, она классная, классная, классная!

Ты понимаешь, это совсем другие ощущения, запахи, вкус. Это не то же самое, что божественный юноша с молочной кожей и хорошо очерченными мускулами, безупречными ягодицами и сильными икрами. Я ничего не хочу сказать, я знаю все твои возражения. Я даже соглашаюсь с ними. В этой напряженной спине и сильной шее не меньше прелести, не меньше красоты, хорошо, пусть даже и больше. Пусть. Мне все равно, что ты скажешь, я дрожу как осиновый лист. Мы с тобой каждый раз вместе поднимаемся по лестнице и вместе спускаемся вниз, и твои пустые глаза для меня, это… я не знаю, как сказать, в этом есть какая-то мелкая морока, какая-то зудящая ерунда, которая, подобно первой царапине на новом ботинке, способна отравить самый что ни на есть восхитительный летний вечер.

Когда человек курит, то, хочет он этого или нет, невольно рисуется. Определенным образом держит сигарету, затягивается, выпускает дым либо тоненькой струйкой, либо бесформенным облаком, гримасничает, облизывает или покусывает губы, аккуратно или небрежно стряхивает пепел, тушит сигарету, раздавливая ее злобно, почти с ненавистью, решительно, или осторожно обезглавливает ее, а потом тупорылым окурком затаптывает уголек.

Ты думаешь, размышляешь, закрыв глаза и заткнув уши, и проблема предстает перед тобой бесцветной и немой, такой же высохшей и прозрачной, как висящий на кухне полиэтиленовый пакет из-под кислой капусты. Ты или вбиваешь гвоздь, или видишь, как в доме напротив постепенно, медленно из окна в окно перекочевывает ослепительный солнечный двойник, превращающийся под конец в пожарное зарево, охватывающее одну из квартир.

Забота не прощает рассеянности, рассеянность не мирится с заботой. Я думаю сейчас только об этом. И моя бедная голова томится и мечется, ведь ей никогда не найти отсеченной и укатившейся за горизонт своей второй половины, которой тоже не сладко где-то там, далеко, может быть, на другом конце света. Слова похожи друг на друга, и, разъезжая с бешеной скоростью по заколдованному кругу мысли, я мечтаю только о том, чтобы сумка не протекла и моя одежда не испачкалась бы отвратительным соком, который испускают размораживающиеся продукты.

Ничего не поделаешь – надо резать. И чем скорее, тем лучше. Не стоит оттягивать. Лучше перестраховаться – сами понимаете.

Спокоен, равнодушен, прав. Говоришь «спасибо» и не спеша уходишь.

А ведь слабо не заискивать, так?

Свет от фонарей рассыпается по мокрым тротуарам, и над канализационными люками висит пахнущий общепитом колеблющийся треугольник пара. Около киоска с мороженым кормятся голуби, которые до этого уже успели наесться остатками беляшей за углом. Нужно по дороге зайти в булочную. И как-то страшно опоздать домой.

Эти джинсы малы. Я не могу, когда давит. А потом, просто коротко!

Поскольку начался всемирный потоп мыслей, которые с жадностью перелетают из одной головы в другую и варятся там, пока на дне не останется одна лишь гуща, я отказываюсь покорно поднимать крышку и подставлять кастрюлю. Я понимаю, что можно добавить ложку сметаны и есть с черным хлебом, но нужно ли так спешить насытиться, набить себя до отказа?

Полноте! Ведь от этой суеты и толкотни все разъедутся, нарисовав на боку шашечки и маняще подмигивая зеленым глазком в правом верхнем углу.

Бредовые мысли сбиваются в стаи, которые в своем полете напоминают королевскую лилию на темно-голубом бархатистом фоне. Спокойствие, только спокойствие. Думай не спеша, жуй восемьдесят раз, и тебе улыбнется победа. Эта чудная девушка с соломенными волосами, карими глазами, немыслимой улыбкой и самыми красивыми ногтями на свете. Ты будешь наслаждаться ею, пока она не уйдет к другому, столь же достойному ее, как и ты. Не плачь, рыцарь. Вытри слезы своей железной перчаткой, поковыряй мечом в зубах и, отвесив на прощание пару ласковых, удались достойно, не ударив лицом в грязь.

А главное – молчи, понял?

На майке нарисована семерка и латинскими буквами написано «Опель». Именно к ней приковано внимание стадиона, именно от нее ждут открытия счета. Скорость, мяч с черными шестиугольниками, кровь на траве.

Разноцветные буквы Артюра Рембо украшают бортики. А – черное, Е – белое, И – красное, из них складываются слова, обозначающие то, на что необходимо срочно истратить деньги.

Сегодня – низкое давление. Для пожилых людей тяжелый день. Они с трудом поднимаются по лестнице, охают, держатся за поясницу или за сердце, сосут валидол. Теперь о тяжелых днях говорят все газеты.

Я люблю резать ножницами, обрезать краешек, медленно следовать за прочерченной карандашом линией.

Мы тогда шли по мосту, переходили темную реку, и наши шаги, как в фильме, звучали преувеличенно громко Мы шептались, но нам казалось, что все слышат наши слова, и ты то и дело оглядывалась. Было поздно, за полночь, и луна, редко пробиваясь сквозь стада облаков, делала небо похожим на шкуру зебры. Потом мы пошли по улице, которая вела прямо к дому. Там, на одном из домов, еще старой застройки, судя по всему, была вывеска «Ателье», слово – легкое, как бабочка, нежное, как твоя щека, легкомысленное, летнее, как твое ситцевое платье.

Продавец цветов с лицом убийцы изящно выдергивает из корзинки гвоздику и, кокетливо оттопырив мизинчик, расправляет складки на ее красной шапочке. В XXI веке, когда собаки станут говорящими, а кошки будут петь в опере, каждый день будет начинаться с улыбки.

Я люблю читать, потому что авторы книг говорят шепотом.

Ты хочешь сказать, что я напоминаю тебе картежника со срезанными подушечками пальцев, которым достаточно лишь беглого касания, чтобы определить масть карты? Мне есть что ответить тебе. И я не скрою от тебя своей ярости: ползать по шахматному полю метафор с торчащими во все стороны оголенными проводами нервов, ты считаешь, что это лучше?