Зимний излом. Том 1. Из глубин - Вера Камша

Жермон угрюмо кивнул, древние беды его никогда не занимали, но с этими Изломами что-то и впрямь не так.

– Не любишь заумных разговоров? – Регент прикрыл остывающую кружку, крышка щелкнула, как капкан захлопнулся.

– Не люблю. Чувствуешь себя петухом в мешке.

– Хорошо, не ызаргом[4], – пошутил Рудольф. – Сколько я тебя знаю?

Если считать с первой встречи – больше двадцати лет, если с первого настоящего разговора – девять. Они встретились, когда герцог Ноймаринен был первым маршалом Талига, а Жермон – столичным щенком, выброшенным в Торку. Теперь один – регент, второй – генерал, а Излом – вот он! Дриксы который год орут, что Олларам отпущен один круг, но Оллары – это еще не Талиг.

– Твоего отца я знал меньше, чем тебя, – задумчиво произнес герцог, – но Пьер-Луи был справедливым человеком.

– Справедливым, – подтвердил Жермон, потому что это было правдой. За отцом не числилось ни одного несправедливого поступка, ни одного злого слова. Только как назвать письмо, даже не письмо, записку, превращавшую графа Энтраг в пустое место и уведомлявшую означенное место, что оно незамедлительно должно отбыть в Торку и жить исключительно за счет жалованья?

Королевский указ отстал от родительского «благословения» всего на два дня: геренций Фукиано, как и все в Олларии, не усомнился в справедливости графа Ариго.

– Ты ничего не забыл. – Рудольф тяжело поднялся и двинулся к глядящему в вечер окну. – Забыть и не вспоминать – это разные вещи. Очень разные.

– Отец мертв, – Жермон посмотрел в глаза регенту, – это все, что я могу сказать.

– Мертв. – Витражи прятали звезды и облака, но не тьму. – Иначе б я говорил не с тобой, а с ним.

Метхен покончила с остатками подливы и облизнулась, показав розовый язычок; за спиной что-то сухо треснуло. Свеча...

– Эсператисты не зря придумали исповеди, нельзя всю жизнь таскать в душе пулю. Что ты натворил?

– Прошло двадцать лет, не все ли теперь равно?

– Тебе не все равно, – Рудольф принялся растирать запястье, – но будет все равно, когда ты расскажешь.

– Вы этого не узнаете, – Ариго тронул пальцами опустевший кубок, – по крайней мере от меня.

– Тебя послушать, – хмыкнул герцог, – так ты чужие души Леворукому продавал, не меньше. А хоть бы и так, время любой грех хоронит. Расскажи и забудь.

– Не могу, – выдержать взгляд Проэмперадора Севера было непросто, но Жермону это удалось, – потому что сам не знаю. И Арно Савиньяк не знал. Обещал спросить, не успел.

– Закатные твари! – регент остановился, качнулась огромная, в потолок, тень. – Так какого ызарга ты молчал?!

– А такого! – огрызнулся Жермон. – Я хотел сначала доказать... Отцу, матери, братьям... После первого ордена я попросил бы отпуск и потребовал бы ответа, но отец умер раньше. О его смерти я узнал от фок Варзов. Через полгода. Мать мне так и не написала, мне никто не написал, а Торка меня и грязным съела.

– Торка нелюбопытна, – подтвердил Ноймаринен, возвращаясь к столу.

– Отец был болен, – зачем-то пробормотал Жермон, водя пальцем по резному дубу. Почему он не помчался в Гайярэ, не бросился за советом к тому же Арно? Оскорбился? Испугался? Растерялся? Или все сразу? Теперь уже и не вспомнить. Загнанная в дальний угол боль – вот и все, что осталось в памяти от далекой, злой весны. Это было весной, и день был солнечный, до отвращения, до рези в глазах.

– Допей, – регент кивнул на свою кружку, – я не хочу.

Допить за кем-то – узнать чужие мысли. Бергеры привезли это поверье в Золотые земли вместе с кораблем на флаге и ненавистью к гаунау и дриксам. Если бергер отдает свое вино, значит, верит собеседнику до конца, а Ноймаринен наполовину бергеры.

– Что думаешь о Бруно? – неторопливо осведомился регент, почесывая за ухом незнамо как оказавшуюся у него на коленях Метхен. Прошлое осталось прошлым, а настоящим была война.

– Когда «гуси» поймут, что у нас творится, они обнаглеют, – предположил Жермон. – Шутка ли, такая возможность. Двадцать лет ждали.

– Своего они не упустят, – согласился Рудольф, – но когда и как? Попрут вперед сразу или подождут, пока мы бросимся на Ракана?

– А мы бросимся? – Ариго залпом прикончил остывшее вино.

– Оставлять столицу в руках мятежников неприлично. – Свечи плавились в серых человеческих глазах, заливая их звериным золотом. – С другой стороны, Манрики позаботились о том, чтоб в Олларии приличных людей не осталось, а приличные люди загодя вывезли семьи. По крайней мере, я на это надеюсь. На письменном столе касера и стопки, принеси.

Фляга была бергерской, и касера тоже. Жермон откинул крышку, запахло дымом и можжевельником, Ариго любил этот запах, он не напоминал ни о чем, кроме Торки. Торка жила войной, Оллария – миром, но сейчас все смешалось.

– Мы не должны оголять границу и не должны отвлекать Алву от Бордона и Гайифы, но Лионель... – начал было Жермон и осекся.

– Вот именно, – подтвердил Рудольф, принимая касеру. – Если Савиньяк уйдет, гаунау пожалуют в Кадану и внакладе не останутся. Мы потеряем Северный Надор вместо Северной Придды, и потеряем надолго.

– Значит, Ракана должен есть Дьегаррон. Если только не зашевелятся «павлины».

– Вот слова умного человека, у которого в столице никого нет, – регент усмехнулся, кошка перевернулась на спину, игриво дернув лапкой. – Ничего, отгоним кабанов, дойдут руки и до залезших в капусту зайцев, а пока пусть жрут, не до них!

Рудольф Ноймаринен замолчал. Он уже все решил, и отменить это решение мог только герцог Алва. Если б захотел. Или Фердинанд, если б вернулся и посмел сказать «нет».

Том первый. Из глубин

О человек, кто бы ты ни был и откуда бы ни явился, – ибо я знаю, что ты придешь, – я Кир, создавший персидскую державу. Не лишай же меня той горстки земли, которая покрывает мое тело.

Надпись на гробнице Кира в Персиде[5]

Чистая правда со временем восторжествует...

В. Высоцкий

Часть первая

«L’IMPERATRICE»[6]

Достойно вести себя, когда судьба благоприятствует, труднее, чем когда она враждебна

Франсуа де Ларошфуко

Глава 1

Оллария

399 года К.С. 11-й день Осенних Волн

1

Первый маршал Талигойи не обязан самолично чистить лошадей, но что делать, если никого не хочешь видеть, а каждый день превращается в пляску то ли среди тухлых яиц, то ли среди ядовитых змей? Тут сбежишь не только на конюшню, но и на кладбище. Покойники ни о чем не просят и ничего не требуют, а выходцы... Живые бывают отвратнее. И опасней.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});